- В колдовство я верю. У меня отец как-то ехал по лесной дороге, задумался и не заметил, как конем толкнул старичка. Невесть откуда взялся этот старичок - только что не было его, и вдруг появился. Старичок зло посмотрел на отца и сказал: "Ну, погоди, ты меня еще попомнишь!" С этого дня отцу стали отказывать ноги. Чем дальше, тем хуже. И к врачам его возили, и к бабушкам-знахаркам, и на курорт в Баден-Баден - все бесполезно. Никто не мог понять, в чем дело. Тогда отцу сказали, что под Мценском, в леске живет один старик, который не только тех, кто не ходят - даже переставших ползать, и то ставит на ноги. Повезли отца к этому старику. Долго везли, сам отец уже передвигался еле-еле, на костылях. Подъехали к домику в лесу, а хозяин уже стоит в дверях, ждет. И к отцу по имени-отчеству: "Заходите, - говорит, - Александр Николаевич", - хотя раньше они никогда не виделись. Отец сполз с телеги, а старик ему: "Иди-ка, Александр Николаевич, для начала в баньку, я, пока ты ехал ко мне, специально ее истопил, попарься часик и - ко мне в дом. Я жду тебя". Отец, значит, попарился, потом перебрался на костылях в дом, а старик сидит там за столом и держит в руках зеркало. Перед зеркалом лежит полотенце, на полотенце - нож...
Под колесами телеги что-то ухнуло, телега вдруг стремительно понеслась вниз. Еропкин с криком придержал вожжи, поручик встревоженно привстал в подводе:
- Что случилось?
- Овраг. Оврагов тут уйма, но мы все их благополучно обошли, а этот - главный - обойти никак нельзя, объездной дороги нет. Вот и ухнул в преисподнюю. Тьфу!
- В преисподнюю? - Павлов усмехнулся.
- И что было дальше? - заинтересованно спросила Варя у поручика. Она и боялась этого рассказа, но одновременно ей хотелось узнать, что было дальше, вылечился ли отец поручика? - Колдуны - это бр-р-р! Их все опасаются.
- Старик повернул к отцу зеркало и сказал: "Смотри. Вот причина твоей болезни!" Отец глянул в зеркало, а там - тот самый лесовичок, которого он случайно задел конем.
- Надо же! - громко выдохнула Варя. Ей сделалось страшно.
Грохотал под колесами твердый пыльный проселок, над головами людей качались звезды, ночь была черна, колдовски глубока. Где-то невдалеке послышался вой волка.
- Неужто волк? - неверяще прошептала Варя.
- Он самый, - подтвердил старик, придержал захрапевшего коня.
- Что было дальше? - поежившись, спросила Варя.
- Дед этот, значит, и говорит отцу: "Ты можешь убить этого лесовика - возьми нож и ударь прямо в зеркало. Он умрет, а ты излечишься от болезни". Отец отказался. Дед в ответ только вздохнул да затылок себе пальцем почесал. Сказал: "Ладно! Вылечить мне тебя, Александр Николаевич, будет в таком разе, конечно, труднее, но я попробую". Два месяца он лечил моего отца, на звезды заговоры делал, на луну, на молодой месяц - по-всякому, словом, припарки готовил на ноги, на поясницу клал, золой кормил и - вылечил.
Варя снова зябко поежилась:
- Боюсь я колдунов.
- Казаки на Дону специально шашки себе заговаривали, чтобы те не тупились, если попадался колдун.
- А у немцев колдуны есть?
- Конечно. Колдуны даже в Африке есть.
За первым оврагом последовал второй - такой же глубокий, сырой. Старик Еропкин выругался:
- Видать, в темноте я малость промахнулся, мать честная! Надо бы чуть правее взять, ближе к Волге, там никаких оврагов нет, а мы спрямили дорогу - вот и кувыркаемся.
Одна телега действительно закувыркалась, но ее быстро подняли, поставили на колеса. Проверили ноги у лошади - не переломала ли? - и двинулись дальше. Варя под шумок, под досадливый говор людей и веселое перемигивание звезд уснула.
Целый караван телег, наполненных вооруженными людьми, двигался по берегу Волги на север. Ни один разъезд красных не встретился им по дороге, словно армии Тухачевского не существовало.
Может, так оно и было?
Утром Каппель вошел в Симбирск. Улицы, вызолоченные ярким солнечным светом, были пустынны, в городе даже не лаяли собаки, словно муравьевцы, пока властвовали, выловили их всех до единой. Кто знает, может, так оно и было - ведь у Муравьева на службе находилась китайская рота Сен Фуяна, а китайцы, как и корейцы - большие доки по части собачатины. Вот в городе и не осталось ни одного тузика.
Каппель сузившимися, каким-то враждебными глазами осмотрел улицу, на которой остановился штабной эскадрон.
- Не люблю таких городов. Всякая тишина обладает зловещими свойствами и враждебна человеку.
На соборной площади лежали двое убитых красноармейцев - погибли ночью. Каппель приказал коротко:
- Похоронить!
В кадетском училище, в комнате номер четыре, с пола даже не стерли кровь убитого Муравьева, она въелась в старые нециклеванные доски, почернела и перестала походить на кровь - будто бы темную краску пролили...
- Владимир Оскарович, может, займем училище под штаб? - предложил Каппелю Синюков.
- Нет. В Симбирске мы задерживаться не будем - сегодня же двинемся на Казань.
Комучевцы Каппеля набирали скорость, победный запал этот нужно было не только сохранить, но и развить, а это было непросто: никому уже не хотелось воевать, люди устали от войны, от стрельбы, от того, что на мир уже четыре года подряд приходится смотреть прорезь прицела... Нервы не выдерживали,
Единственное, чем Каппель мог поддержать своих - кроме, конечно, надоевшей трескотни, что Россия должна быть свободна от большевиков, - хорошим питанием, хорошим - ладным, как говорят на юге,- обмундированием да почаще поить их сладким вином победы. Других рецептов нет.
И алый флаг Комуча, под которым уже два с половиной месяца воюют его солдаты, надо сменить на другой. Можно было вернуться к "матрасу" - бело-красно-голубому флагу царской России, но он был здорово замазан, запятнан, неудачно застиран. Каппель не хотел ходить под этой линялой торговой тряпкой, ему больше нравились другие цвета. Например, цвета георгиевской ленты на славных солдатских крестах: оранжевый и черный, с перемежающимися полосами.
"Под этим флагом мы будем ходить в бой, - думал он, глядя на пустынные симбирские улицы, - и хотя Комуч возражает против погон, погоны у моих солдат должны быть. Погоны - это то самое, что дисциплинирует людей, митингующий сброд превращает в солдат... Как же можно солдату быть без погон? Погоны не носят только дезертиры..."
Спокойное, чуть припухшее лицо Каппеля неожиданно обузилось, проглянуло в нем что-то татарское, скуластое... Может, и не немцем, не прибалтом он был вовсе, а татарином, потомком монголов, с воем и свистом ворвавшихся в тринадцатом веке на тихую нашу землю?
Каппель уже понял - более того, он знал это точно, - он возьмет Казань, а вот дальше, за Казанью, начнутся трудности. На фронте появился Троцкий - председатель Реввоенсовета Красной России, человек жестокий, мающийся желудком, а желудочники, как известно, - люди беспощадные.
Даже среди белых стал широко известен приказ Троцкого, пущенный по частям, от солдата к солдату, из рук в руки: "Предупреждаю, если какая-нибудь часть отступит самовольно, первым будет расстрелян комиссар, вторым командир. Мужественные храбрые солдаты будут поставлены на командные посты. Трусы, шкурники, предатели не уйдут от пули. За это я ручаюсь перед лицом Красной Армии. Троцкий".
Прочитав грозную бумагу, Каппель произнес просто:
- Такие приказы издают беспомощные люди. Солдата в атаку надо поднимать иначе. Во всяком случае, не бумажками, в которых слишком много желчи...
Он скомкал бумагу, подержал мгновение в руке, словно пробуя на вес, и швырнул в мусорную корзину.
В Симбирске Каппель оставил два комендантских взвода с одним станковым пулеметом "максим" и двумя "люськами" - ручными пулеметами "люис" - для поддержания порядка в городе и спешно двинулся на север, к Казани.
Скорость, которую он набрал, терять было нельзя ни в коем разе.
Беспокоило то, что по нему в любую минуту могли ударить с воды: с Балтики по Мариинской системе на Волгу переправились боевые миноносцы "Прочный", "Прыткий", "Ретивый". Противопоставить им на воде было нечего. Каппель приказал внимательно осмотреть пароходы, стоявшие в волжских затонах, и те, которые годились для военных действий, укрепить броневыми листами и вооружить пушками.
Он понимал, что Казань - это не Самара и не Симбирск, драка за город предстоит нешуточная, к ней надо хорошенько подготовиться.
За создание Волжской флотилии взялся человек, от воды и кораблей далекий - генерал Болдырев, по происхождению, кстати, из рабочих: Болдырев был сыном кузнеца.
Генерал знал толк в металле, был хорошо знаком с инженерными науками, имел светлую голову. Довести Болдыреву дело по созданию Волжской флотилии не дали - генерал был назначен главнокомандующим вооруженными силами Комуча, названными, как мы знаем, с размахом - Народной армией.
Офицерам, служившим в Народной армии, было предложено снять погоны. Болдырев пытался противиться этому, но безуспешно: Климушкин на заседании Комуча несколькими ослепительными громкими фразами разбил его.
Каппель тем временем взял Мелекесс и Бугульму.
С запада к Казани подтягивались боеспособные красные части - курские, белорусские, брянские полки. Особый, Мазовецкий и Латышский конные полки, Московский полк, бронепоезд "Свободная Россия", отряд аэропланов, отряд броневиков - в общем, потасовка затевалась крупная.
Троцкий наводил порядок в Красной Армии железной рукой, не щадил никого, ни старых, ни малых. Из Симбирска в Казань эвакуировался штаб Восточного фронта во главе с новым командующим Вацетисом, здесь находилось банковское золото России, сюда была эвакуирована главная военная академия - Генерального штаба, вместе с преподавателями и офицерами-слушателями, в Казанском кремле размесилось многочисленное сербское воинство.
Посидев над картой, Каппель пришел к выводу, что его преимущество сейчас заключается только в одном - в быстроте действий. Надо стремительно атаковать. Если он промедлит хотя бы немного, затянет, упустит время - потеряет все.
Никто не видел в эти дни, чтобы Каппель отдыхал, но лицо у него не было усталым - лишь тени пролегли под глазами да заострились скулы...
Полурота Павлова расположилась на отдых в кудрявой зеленой рощице, густо заселенной певчими дроздами. Пели дрозды самозабвенно, громко, ярко, они славили последний месяц лета - самый сытый для них, воздавали хвалу этому неуемному солнцу, занявшему чуть ли не половину неба, созревающей рябине - лучшему лакомству для дроздов, теплу...
Поговаривали, что зима в этом году будет ранняя, морозы вызвездятся злые, снега же выпадет мало, совсем мало, так определили старики по своим "ревматическим" приметам.
- Я пение дроздов люблю больше соловьиного, Варюша, - проникновенно произнес поручик, присев на сухой почерневший пенек рядом с телегой. - Соловьиное пение - изысканное, предназначено для утонченного вкуса, оно более для женщин, чем для мужчин, а пение дроздов - самое что ни есть наше - для нас, для солдат. Я бы в марш Народной армии включил дроздовые трели.
Варя улыбнулась:
- Вы - увлеченный человек, Александр Александрович.
- Не Александр Александрович, а - Саша, - поправил Павлов.
Сестра милосердия отрицательно качнула головой:
- Простите, Александр Александрович!
Поручик поднял обе руки, лицо его сделалось огорченным: в этом он был сам виноват - при знакомстве с Варей Дудко представился Александром Александровичем. На западе громыхнул далекий задавленный гром. Павлов приподнялся на пеньке.
- Не пойму, что это, - проговорил он, - то ли гроза, то ли орудия ударили залпом.
Раскат грома повторился.
- И кто ее выдумал, войну эту? - неожиданно беспомощно, с какой-то странной слезной обидой, натекшей в голосе, проговорила Варя, смахнула с уголка глаз то ли пылинку, то ли мокринку, поглядела на Павлова с укором, словно он мог ответить на этот сложный вопрос, зябко передернула плечами.
- Вы, случаем, не заболели, Варя? - встревожился Павлов.
Варя качнула головой:
- Нет! - Снова смахнула с уголка глаза что-то незримое, мешающее смотреть, да раскат грома всколыхнул пространство в третий раз, Павлов стремительно поднялся с пенька, озадаченно похлопал прутиком по сапогу.
- Пушки, - сказал он. - Пушки бьют. Целая батарея.
- Это опасно? Не попадем ли мы в какую-нибудь ловушку?
- Не должны попасть. - Павлов суеверно сплюнул через левое плечо и сорвал какую-то увядающую былку с узкими продолговатыми капелюшками-семенами, висящими на стебле. Он растер ее пальцами, понюхал и сказал восхищенно:
- Ах, как здорово пахнет! Этой травкой, говорят, лечат запойных людей - она делает их невинными и чистыми, как младенцы.
- Что это?
- Чабрец! - Павлов вгляделся в кудрявую зелень рощицы, выкрикнул зычно: - Ильин!
Через несколько минут запыхавшийся прапорщик предстал перед Павловым:
- Гражданин командир!
Поручик сердито оборвал его:
- Не ерничай!
Из Самары, перед самым тележным походом, прямо в войска пришла сердитая "указивка" Комуча - к командирам обязательно обращаться не по званию, а по должности: "гражданин комроты", "гражданин комбат", "гражданин комбриг". Бумага эта вызвала среди офицеров нервный недовольный шепоток - такое не укладывалось в представления о дисциплине, некоторые офицеры, например полковник Синюков, вообще отнеслись к этому брезгливо, поручик Павлов принадлежал к числу таких офицеров.
Круглое мальчишеское лицо Ильина покраснело: понял, что с поручиком на эту тему лучше не шутить.
- Возьми с собою пять человек, возьми коней и быстрее вон туда. - Павлов ткнул пальцем на запад, откуда несколько минут назад слышалась канонада. - Неведомая батарея сделала три залпа. Надо узнать, что за батарея, кто в ней, сколько орудий и нельзя ли ею овладеть. Ступай и возвращайся назад со сведениями как можно скорее.
- Есть! - Ильин по всей форме взял под козырек, скосил насмешливые глаза на сестру милосердия и исчез.
- Хороший офицер будет, - бросил ему вслед Павлов.
- Если только офицеры в нашей армии вообще останутся, - Варя улыбнулась, - не то будут одни граждане комбриги, комдивы, комвзводы... Есть что-то козье в этих названиях.
Наступила очередь Павлова улыбаться.
- Армия без офицеров не имеет права на существование, - сказал он, - это будет уже не армия, а банда. Офицеров... вообще всех нас уже попытались превратить в бандитов. Нас, Варюша, убрали с фронта под лозунги "Долой войну!", и мы вернулись в Россию, не имея ничего, кроме ран и орденов. До сих пор мы не разобрались в бесовщине мирной жизни. У нас нет ни домов, ни квартир - жилье себе снимали на последние гроши... Вы слышали о судьбе прапорщика Дыховичного?
- Нет.
- Он застрелился из собственного пистолета, попросив взаймы патрон - у него даже патронов не было, не говоря о деньгах. Проиграл в бильярд грузину - корнету Абукидзе, поставил на "русскую рулетку" и снова проиграл...
- А корнету... ему что... за это ничего?
- Корнета за подлость и мелкую душу через несколько дней положили рядом с Дыховичным. Корнет получил то, чего хотел. Часть офицеров вообще обзавелась курами и огородами... Офицерство, одинаково лояльно настроенное и к монархистам, и к большевикам, и к социалистам, и к анархистам, начало гнить. Жалованье Москва перестала платить, казенным довольствием, как раньше, уже совсем не пахнет. Худо стало всем нам. Мы с капитаном Вырапаевым, например, промышляли тем, что ловили в Волге сомов и продавали их. Разве это дело для офицера-фронтовика? Так и догнили бы мы, Варюша, в своих чуланах, если бы не самостийность Малороссии, захотевшей подстелиться под германский сапог, если бы не потеря Крыма и Закавказья, если бы не Финляндия, сданная Лениным в декабре семнадцатого года финским националистам, если бы не угроза отделения от России Сибири и Дальнего Востока... Это и заставило всех нас подняться. Потому мы и сидим в этих телегах, потому и держим винтовки. - Речь поручика была горячей, говорил он громко, вдохновенно, а сам все тянул и тянул голову вверх, желая услышать далекий орудийный грохот и угадать, что же все это значило.
Варя слушала его, не перебивая, лишь качала головой да с печальным видом мяла в пальцах травинку. В лесу в нескольких местах горели костры, звучал негромкий говор, кто-то варил кулеш, а кто-то со дна котелка выскребал остатки старого, ругался, если в ложке оказывался какой-нибудь чересчур проворный жучок. Немногочисленное воинство это совсем не походило на армейское подразделение - больше смахивало на бригаду косцов, забредших в рощу перевести дух, либо лесорубов, решивших пообедать под ласковыми белыми березами.
На востоке снова громыхнул гром; лицо у Павлова потемнело, сжалось, он откинул в сторону размятую былку чабреца:
- Послал я Ильина, конечно, потому, что послать больше некого было... Как бы он в беду не угодил.
- Прапорщик - человек проворный, - сказала Варя, - увидит опасность - обойдет.
- В чем, в чем, а в этом я как раз не уверен. Парень он действительно толковый, но, во-первых, горячий, а во-вторых, слишком молодой. У него нет опыта войны, который есть у фронтовиков.
Пока стояли в лесу, прискакали разведчики с Волги. Они прошли по берегу реки двенадцать километров, засекли серый военный корабль, который медленно тащился по фарватеру, с корабля по разведчикам ударил пулемет, и конники, развернувшись, ушли.
Это флотилия с Балтики, - уверенно проговорил Павлов, - спешит на помощь к Тухачевскому, флаг на корабле был красный? - спросил он у командира разведки, черноусого фельдфебеля, перетянутого новенькой двойной портупеей.
- Красный.
- Они, балтийцы. Неплохо бы этому кораблю какую-нибудь ловушку подстроить.
- А как? - Фельдфебель развел руки в стороны. - Для этого надо как минимум пару таких посудин иметь.
Павлов погрустнел:
- Да, с берега миноносец не взять. Скорее, он нас возьмет. - Поручик сделал рукой выразительны жест. - Что еще было замечено?
- В сторону Казани проскакал эскадрон красных.
- Так, та-ак... Эскадрон красных. - Павлов достал из полевой сумки блокнот, сделал в нем пометку, потом еще одну.
На ясное небо наползла тучка, она была одна-единственная во всем огромном пространстве, с отвисшим животом, с кудрявыми краями, медленная, - и умудрилась точно попасть на солнце. Она дрогнула, встряхнулась, из нее на землю посыпался мелкий ласковый дождик.
Варя обрадованно подставила под капли руку.
- Теплый дождик, грибной.
Поручик Павлов озабоченно глянул на серебряную луковицу, висевшую у него на руке: группа Ильина должна бы уже вернуться... Может, что-нибудь случилось?
Если что-нибудь случилось - была бы стрельба, они бы ее услышали, но стрельбы не было... Тучка продолжала осыпать землю ласковым тихим дождем.
Группа Ильина вернулась через полтора часа. У прапорщика была перевязана голова. Свежее красное пятно расползлось по повязке.
- Господи, прапорщик! удивленно воскликнул Павлов. - Что стряслось?