Дед приуныл. Поручик помочь не сумеет, он раненый, находится в забытьи, из Вари тоже помощник слабый; старик почесал затылок, помял пальцами шею и принялся за работу. Как бы хуже не было, как бы глаза ни боялись того, что надо было сделать, а поправлять телегу нужно.
Он обшарил овраг, приволок на плече старую деревянную колоду, кем-то выброшенную за ненадобностью, попытался подсунуть ее под ось - бесполезно, колода не входила. Впрочем, это было не так уж и плохо, гораздо хуже было бы, если колода вольно болталась под осью... Он уперся плечом в бок телеги, напрягся, закряхтел, сапогами вползая во влажную землю, и приподнял телегу на несколько сантиметров, потом подсунулся спиной, приподнял еще на немного и энергичными ударами кулака загнал колоду под ось. Выпрямился с удовлетворенным видом:
- Вот так!
Старик Еропкин проковырялся с телегой полтора часа, когда он, наконец, вылез из оврага, то воинского обоза, в хвост которого они пристроились, уже и след простыл.
- Ничего страшного, - бодро произнес старик, - наше воинское соединение мы нагоним быстро. Очень быстро нагоним.
Он взмахнул кнутом, конь дернулся в оглоблях, телега заскакала, загромыхала на твердых колдобинах, и старик Еропкнн отложил кнут в сторону. Когда конь идет быстро, словно понимая, что надо спешить, можно обойтись одними вожжами.
Заколыхалась, завиляла земля, уползая назад; конь шел шустро, прядал ушами, и пора бы уже нагнать обоз, пристроиться к телегам, которые шли под охраной пяти молчаливых воткинцев, но "воинского соединения" этого все не было, - обоз словно сквозь землю провалился.
- Так-так-так, - озабоченно проговорил дед, привычно помял себе шею, почесал затылок, - что-то долго нет телег нашенских.
Около говорливого чистого ручья остановились перекусить - пора обеда давно уже подоспела, надо было подкрепиться.
Дед развернул свой "фронтовой" припас: в клок материи у него были завернуты полтора десятка яиц, две крупные луковицы, полкраюхи тяжелого кисловатого хлеба, какой выпекали в здешних деревнях. В крохотном, связанном из лыка туеске выставил соль. Оглядел стол, поморщился досадливо - стол ему не понравился: слишком уж скудный. Старик Еропкин с виноватым видом развел в стороны руки, проговорил скрипуче:
- Ежели чего не так, барышня, не ругайте за-ради Бога. Что у меня имеется, то я и выставил.
- Да вы что, Игнатий Игнатьевич, - произнесла та растроганно. - Стол роскошный. Прямо королевский...
- Королевский,- старик Еропкин хмыкнул, - если б короли так питались - давно бы с голодухи окочурились.
- Совсем не обязательно. Король королю - рознь.
- Если только. - Еропкин с кружкой в руке прошел к ручью, зачерпнул воды, принес к телеге. - Вода в здешнем ручье - серебряная. Не киснет, не зацветает - прямо как из церкви, святая. Пейте, барышня, вода вам понравится. И ешьте, ешьте!
- А вы?
- Обо мне не беспокойтесь, я следом за вами. - Старик снова пошел к ручью, зачерпнул воды в пригоршню, напился. Воскликнул восхищенно: - Ах, какая водица! Не серебряная, а золотая!
Он снова зачерпнул в пригоршню воды, огляделся. Что-то ему здесь не понравилось, а что именно, он не мог понять.
- Идите сюда, - вновь позвала его Варя.
- Ешьте, барышня, я сейчас.
Дед прошел краем ручья, влажным бережком, в двух местах нашел следы конских копыт, отметил, что у одного коня на правом переднем копыте отрывается подкова, похмыкал неодобрительно - и как это только хозяин не следит за лошадью, поуродуется ведь животное, - но нигде не нашел тележных следов. Значит, обоз свернул где-то в стороне, место было неприметным, пыльным, потому старик и не зацепился за него глазами и проследовал мимо.
Теперь надо понять, куда именно ушел обоз - то ли влево свернул, то ли вправо... Жаль, поручик в забытьи, - а может быть, спит, отдыхает от своей раны, не с кем посоветоваться. С красивой дамочкой этой не посоветуешься, она ничего не знает - слишком культурная.
- Охо-хо, - поохал дед удрученно.
Он вернулся к телеге, взял яйцо, тихонько кокнул его о железный обод колеса, очистил. Яйцо не имело вкуса. Дед вновь поморщился: сейчас все, что он ни возьмет в рот, не будет иметь вкуса.
Пока старик не отыщет обоз.
- Что-нибудь случилось, Игнатий Игнатьевич? - спросила Варя.
- Ничего особенного не случилось... Кроме одного... Мы потеряли следы обоза. Здесь он, во всяком случае, не проходил.
- Мы его найдем?
- Обязательно найдем, - твердым голосом пообещал старик, - никуда он от нас не денется.
Тем временем в телеге зашевелился поручик, застонал. Варя стремительно вскинулась, шагнула к нему. Поручик открыл глаза:
- Где мы?
- В дороге. Остановились у ручья перекусить. Как вы себя чувствуете?
Поручик неожиданно приподнялся на локте.
- Чувствую себя много лучше... много лучше.- Оглядевшись, поручик покачал головой: - Мы с обозом, кажется, шли?
- С обозом.
- Где обоз? Мы от него отстали? Или, наоборот, оторвались и оказались впереди?
- Отстали, ваше благородие, - виновато поговорил старик. - Поломка у нас случилась. Чуть без колеса не остались. - Он взял с лоскута, на котором была разложена еда, яйцо, стукнул носиком об обод, протянул Павлову: - Держи, ваше благородие. Могу и очистить, если есть желание. Вот соль, вот лук, вот хлеб... Другой еды нет.
- Другой еды и не надо. Яйцо очищу сам. - Поручик пристроил его у себя на груди, очистил довольно легко одной рукой. Попробовал пошевелить пальцами второй руки, туго перетянутой, почти безжизненной, удовлетворенно кивнул: пальцы шевелились. Подцепил из крохотного, протянутого ему Еропкиным туеска щепотку соли, высыпал на яйцо, вновь кивнул удовлетворенно.
В следующий момент что-то привлекло внимание поручика. Он зорко, цепляясь глазами за каждый куст, огляделся. Проговорил медленно, как-то нехотя, то ли .интересуясь, то ли констатируя то, что он знал:
- Оружие у нас, я так понимаю, имеется...
- Есть. Карабин и винтовка.
- А патроны?
- И патроны есть. Вдоволь. - Дед хвастливо поднял голову и хихикнул: - Я этого богатства достал столько, что все на телегу не смог погрузить...
- С винтовкой мне не справиться, а с карабином можно попробовать. Дайте-ка мне карабин на всякий случай. Варя, вы, ежели что, будете перезаряжать мне карабин... На тот случай, если я не справлюсь с затвором.
- Конечно, конечно, - поспешно проговорила Варя.
- А где мой маузер?
- Здесь он. Под вами, ваше благородие, спрятан.
- Это совсем хорошо. - Павлов повеселел.
- Себе я винтовку возьму, - сказал старик Еропкин. - Для меня это самое милое дело - быть с винтовкой.
- Набираем воды в дорогу и - поехали, - скомандовал поручик.
Дед обрадованно засмеялся, сказал Варе:
- Раз командовать начал - значит, на поправку пошел.
Уехать не успели - на берегу ручья возник всадник, увидев людей, он прогорланил что-то гортанно, сдернул с плеча карабин. Был наряжен он диковинно: в папаху, перехваченную под подбородком резинкой, чтобы не потерять головной убор, в длиннополый купеческий сюртук с цветными, желтовато-серыми отворотами, в малиновые штаны. Из-под сюртука выглядывала яркая голубая жилетка. Попугай какой-то, а не человек.
"Попугай" выстрелить не успел - поручик выстрелил раньше, с одной руки, - вскинулся в седле и рухнул на шею лошади, карабин выскользнул у него из руки, шлепнулся на землю. Против поручика, прошедшего окопы на германской войне, "попугай" не тянул. Павлов перекинул карабин.
- Варюша, передерните затвор, дошлите в ствол новый патрон.
Варя поспешно перехватила карабин. Поручик сунул руку под подстилку, пошарил там. Лицо его напряглось, на крыльях носа выступили капельки пота.
- Где маузер?
- Там, ваше благородие,- хриплым голосом отозвался дед, - правильно ищите.
- Надо скорее уходить отсюда!
- Счас! - Старик Еропкин кинулся к своей скатерти-самобранке. - Иначе же ж без еды останемся!
- Как бы без головы нам не остаться!
В кустах мелькнул еще один всадник.
Поручик, лежа, дважды пальнул по нему из маузера. Мимо! Только пули состригли несколько веток. Полдесятка метелок шлепнулись в ручей. Из кустов также грохнули два выстрела, и оба также - мимо. Одна из пуль пропела свою хриплую песню прямо над виском поручика. Павлов несколько вжался головой в подстилку и выстрелил ответно из маузера - на звук.
Из кустов вывалился человек, наряженный, как и "попугай", ярко, несуразно, хлопнулся головой в ручей. Поручик поморщился - еще не хватало, чтобы он поганил своей грязной рожей чистую воду, - спросил, приподнявшись в телеге:
- Варя, вы целы?
- Цела.
- Дед, уходим! Немедленно уходим отсюда!
Старик Еропкин поспешно кинул в телегу остатки еды, следом запрыгнул сам. Запричитал:
- Вот напасть-то, а! Поесть спокойно даже не дают... Ну, разбойники! - Он круто развернул коня, хлестнул по блестящему крупу вожжами. - Но-о-о!
Вдогонку телеге хлобыстнул гулкий винтовочный выстрел, сбил с деда Еропкина картуз, следом за выстрелом прямо в ручей заскочил бородатый разбойник в голубой рубахе, расписанной розовыми цветами, в руках он держал трехлинейку старого образца, тяжелую, с удлиненным стволом, чертыхнулся, пытаясь выбить из казенной части перекосившуюся гильзу, Павлов приподнялся и дважды выстрелил в него из маузера.
Бородач выронил винтовку, выпрямился с изумленно вытянутым лицом - не верил, что в него могла попасть пуля, но это было так, в бородача всадились две пули сразу, - в следующее мгновение, раскинув руки крестом, он рухнул в воду.
- Стой! - заорал дед на коня. - Тпр-р-ру! - Проворно спрыгнул с телеги и понесся по колее к ручью.
- Дед, наза-ад! - закричал поручик.
- Как же мне без картуза? Без картуза никак нельзя! - Старик ловко перепрыгнул через колею, всадился боком в куст, упал на четвереньки и зашарил под кустом руками.
Через ручей перемахнули два всадника, загородили собою пространство - один всадник шел слева, другой справа.
- Дед, берегись! - прокричал поручик Еропкину, выстрелил в правого всадника - тот был ближе к старику, - всадник лихо пригнулся, уходя под пулю, потом выпрямился, засмеялся хрипло, держа карабин в вытянутой руке. Опытный был вояка. Они выстрелили одновременно, поручик и всадник, два выстрела слились в грубый сильный стук, будто ударили из горной пушки, имеющей укороченный ствол - выстрелы из "горняшки" звучат особенно сильно.
Всадник ахнул, вылетая из седла, в котором, как ему казалось, он сидел крепко - считал, что уселся навсегда, а на деле вышло не так. Поручика пуля не зацепила, лишь жаром обварила лицо. Павлов стремительно перевел ствол, выстрелил во второго всадника. И всадник выстрелил.
Павлов промахнулся - пуля его лишь напугала коня, молодой черный жеребец, помеченный аккуратной светлой полоской, проложенной по лбу, резво отпрыгнул в сторону, едва не скинув всадника с седла, тот - небритый, косматый, похожий на лесного лешего - выматерился с тоскою, намотал на кулак повод, осаждая скакуна.
- Тих-ха, с-сука! - прорычал он угрожающе. - Мозги вышибу!
Стрелял косматый более метко, чем его напарник: поручик внезапно застонал, покрутил неверяще головой - его вновь зацепила пуля, ударила в то же самое место, где и предыдущая пуля, - в простреленное плечо. От боли у поручика засверкали перед глазами яркие блохи, лес мигом сделался красным - словно кровью наполнился, поплыл неровно; голоса птиц, не обращавших на стрельбу никакого внимания - привыкли птахи к войне, - разом угасли, сладкое птичье пение сменил тяжелый металлический гуд; поручик, не выпуская маузера, схватился рукою за плечо, застонал.
В следующую секунду, разжав веки, сами собой закрывшиеся от боли, поручик увидел, что над телегой уже почти навис всадник - дотянулся, осталось совсем немного. Косматый схитрил, пустив своего черного коня прямо через кусты, напролом, в несколько мгновений прорубился через них и оказался рядом с телегой.
Поручик не успевал выстрелить - еще не пришел в себя. Неожиданно над его ухом громыхнул выстрел, голову поручика невольно кинуло в сторону.
Черный конь сделал резкий прыжок влево, заржал испуганно, всадник закричал гортанно - абрек, что ли? - на лбу у него нарисовалась черная точка-дырка, растеклась стремительно, и всадник, не вынимая ног из стремян, повалился назад, на спину коня.
Конь сделал еще один прыжок, другой, оказался в кустах, а потом заржал и, сдирая с седока амуницию, исчез. Павлов застонал.
Варя кинулась к нему:
- Вы живы, Александр Александрович? Сильно зацепило?
- Зацепило, - вяло шевельнул губами поручик.
Старик Еропкнн тем временем вылез из-под куста и, сжимая в руке картуз, помчался к телеге.
- Ай-ай-ай! - заверещал он на бегу. Нависший над колеей ольховый куст стебанул его по лицу, но дед не почувствовал удара. - Ай-ай-ай! Я ведь вас чуть не погубил, дурак старый! Ай-ай!
- Вот именно, ай-ай! - морщась, проговорил поручик. - За такое "ай-ай" розги положены. По голому заду.
Дайте я вас перебинтую. - Варя попробовала развернуть к себе поручика, но тот, оглушенный пулей, медным звоном, которым была наполнена его голова, не поддался.
- Где мы?
- Дайте я вас перебинтую! - сказала Варя и, чтобы приподнять поручика, потянула за борта кителя, который был накинут у того на плечи, а теперь высовывался из-под его тела.
Она помогла Павлову сесть и, взяв чистый, скатанный в рулон бинт - простиранный и продезинфицированный над чайником, над паром, - наложила новую повязку на старые бинты.
Отсюда, с этого проклятого места, надо было уезжать как можно скорее. Варя спешила.
- Вы спасли всех нас, Варя, - проговорил тем временем поручик одышливо, сипя от боли.
В телегу легко, будто тело его не имело никакого веса, запрыгнул старик Еропкин.
- Простите меня, ваше благородие, - завопил он громко, - я с этим картузом чуть не погубил вас! Смотрите, что супостат сотворил! - Дед показал поручику картуз, навылет просеченный пулей. - Головной убор мне испортил. Эти же дыры теперь никакой ниткой не заштопаешь!
- Поехали, дед, - морщась от боли, попросил поручик, - пока нас тут не прихлопнули окончательно... Как мух.
- А я что? Я ничего! - ответил Еропкин и проворно подхватил вожжи.
Поручик не выдержал, удрученно качнул головой. Варя затянула у него на плече узел и уложила на дерюжную подстилку.
- Вам надо лежать, Александр Александрович!
- Меня зовут Сашей.
- Простите... - Варя смутилась, закусила нижнюю губу, на щеках у нее появились пунцовые пятна и ровно растеклись по коже, - Саша...
- Так лучше, - сказал поручик.
- Как только выберемся отсюда - перевяжу покрепче.
- А пуля? - Голос у Павлова задрожал в такт тележной тряске. - Разве она не застряла в плече?
- Слава Богу, нет. Прошла по касательной. Разорвала бинт, и только. Все чисто, Александр Алек... все чисто, Саша, никакой операции делать не надо. Я понимаю - было больно, ошпарил ожог, но это - единственное, что смогла сделать пуля.
Поручик облегченно вздохнул: самое худое дело, когда пуля остается в теле, вокруг нее начинает гнить живая плоть - и мышцы, и жилы, и даже сама кровь.
- Боль я перетерплю, - сказал он, - это дело такое...
Если бы Каппель взял в плен Троцкого в Свияжске - повторюсь, - наверное, не только Гражданская война, но и сама история России потекла бы в другом направлении. Слишком уж сложной ("сложной" - это мягко говоря; когда у нас дают кому-нибудь характеристику и специально подчеркивают: "это - сложный человек", всегда бывает понятно, что это за тип, слово "сложный" в наши дни стало синонимом слова "дерьмовый") фигурой, выбивающейся из общего ряда руководителей-ленинцев, был Троцкий.
Дисциплину в Красной Армии он насаждал кровью - продолжал расстрелы. Стон по воинским частям шел великий. Троцкого проклинали и свои, и чужие, но ему самому до этого стона не было никакого дела. Молва людская его не интересовала. Его больше интересовало, - больше всего, между прочим, - что скажет о нем дорогой друг Владимир Ильич и родная женушка.
По жене он тосковал отчаянно, но фронт покинуть, чтобы побывать дома, не мог. Не имел права.
Не только Троцкого Каппелю не удалось захватить, но и сам Свияжск. То ли обычный маневр не сработал, то ли к красным в последнюю минуту подоспела серьезная подмога, но атакующих каппелевцев встретил такой плотный пулеметный огонь, что голову от земли невозможно было поднять.
Атакующие залегли.
Тут появилась конница красных. Лихая, громко гикающая, она возникла внезапно, ударила сразу с двух флангов, прошлась по каппелевским ротам с сабельным свистом - правда, к счастью, не смогла всех людей изрубить в капусту, но все равно два с лишним десятка оставила лежать на земле.
Выходит, Троцкий охранял себя не только бронепоездами, не только пулеметными взводами и отрядами в кожаных тужурках, но и мощной кавалерией.
Каппель приказал отвести атакующие роты от Свияжска. Надо было выждать, перевести дыхание - люди его устали.
А в Москве в это время обстановка сложилась такая же непростая, как и на фронте.
На телеграммы Троцкого, которые тот слал из-под Свияжска, в Кремле смотрели косо: Троцкий обвинял в поражениях Блюхера , Эйдемана , Лациса , Белу Куна , Смилгу , Зофа , Лашевича - всех, словом. Кроме Тухачевского. Тухачевского он не трогал - понимал, что тогда останется один.
Однако такого положения, когда он один прав, а все остальные не правы, быть не должно - Троцкий, выступая против всех, не загонял себя окончательно в угол, оставлял себе сильного союзника - Тухачевского.