Следующее совещание командиров частей Каппель провел в Подпорожной - деревне, как две капли воды похожей на Чистоостровскую и вольно раскидавшей свои избы на каменных взлобках, заснеженной. Изба, в которой собрались командиры, также, как две капли воды, походила на чистоостровскую - те же небольшие оконца - стекло-то дорогое, да и большие дворцовые рамы мигом выдавит мороз, тепла в жилье с большими окнами никогда не будет, - такой же низкий, пропахший дымом потолок, такие же деревянные, почерневшие от времени, отполированные задами лавки...
Вопрос стоял один: как, каким маршрутом двигаться дальше? Путей отступления было два. Первый - уйти вниз по Енисею почти до самого Енисейска - на реке снег все-таки не такой, как в тайге, идти по реке много легче, - внизу переместиться на Ангару и по ней уже выйти на Байкал. Места, по которым проходил этот маршрут - гибельные, пустые, деревень почти нет, и главное - дорога эта на тысячу километров длиннее, чем второй путь, предложенный Каппелем.
Второй путь - это маршрут по Кану, опасной быстрой реке, которая в некоторых местах не замерзает даже в сорокаградусный мороз, есть участки с огромными черными порогами, где вода хрипит, обращается прямо на глазах в ледяную дробь, шлепается в стремнину. Люди боятся таких мест, обходят их стороной, хотя не всегда это получается, бывает, что срываются в черную дымящуюся воду, столбенеют, становясь камнями - вынырнуть им уже не дано, вот почему на берегах таких порогов стоят деревянные кресты...
Этот путь - короче первого. Короче - это раз, и два - места тут более обжитые, богатая тайга исхожена вдоль и поперек, освоена переселенцами, на берегах есть несколько деревенек, к которым всегда можно приткнуться, перевести дыхание...
Каким путем идти - первым или вторым? Каппель предложил командирам высказаться. Как на флоте: вначале слово - младшим, затем - по нарастающей, до старших командиров.
Перед оконцами горницы, где происходил сбор, так же, как и в Чистоостровской, шмыгали туда-сюда сани, запряженные бойкими сибирскими лошадками: на этот раз резвились местные мужики, ошалевшие от того, что к ним прибыло столько гостей.
Мнения выступавших разделились. Одни считали, что лишняя тысяча километров - а разница в протяженности маршрутов составляла по примерным прикидкам именно тысячу километров - погубит людей. Другие возражали им, говоря, что части сохранят силы, поскольку будут идти по прочному и ровному речному льду - это ведь не по заснеженным буреломам пробираться - да и в тех безлюдных краях нет ни партизан, ни бандитов - никого, кроме ворон и соболей. По дороге можно будет соболей нащелкать - на шубы женам...
- Да уж, собольков нащелкаешь, - мрачно отплевывались сторонники канского варианта, - сожрут вас соболя, таких красивеньких, будто котлеты с луком, и не поморщатся.
А он сидел неподвижно, сведя брови в одну напряженную линию, положив руки на стол, - главнокомандующий слушал. Когда высказались все и наступила какая-то полая гнетущая тишина, Каппель поднялся, перекрестился.
- Благослови нас, Господи...
Люди, сидевшие за столом, также поднялись и тоже перекрестились, выдохнули дружно:
- Благослови нас, Господи...
- И спаси нас, - произнес Каппель.
- И спаси нас.
- Неволить никого не могу, спорить также не буду: одним более близок путь по Енисею, другим близок путь второй. Оба пути - приемлемые. Что же касается меня лично, то я не могу идти долгим путем, я - главнокомандующий, я должен находиться в непосредственной близости от Верховного правителя, с его штабом, с золотым запасом России, который также идет в литерном эшелоне, - Каппель говорил негромко, но очень четко - он хотел, чтобы все слышали его речь, - поэтому, судя по всему, мы разобьемся на две части: одна часть пойдет со мною по Кану, вторая - по Енисею. Маршрут вы должны определить себе сами, добровольно, принуждать я никого не буду... - Каппель замолчал, оглядел каждого, кто находился в избе, и, устало потерев руки, сел.
Было тихо. Снаружи, из-под окон избы начали доноситься крики: похоже, местные мужики сцепились с пришедшими солдатами. Дело это было обычное, молодое, кулачные потасовки происходили, как правило, из-за девок. Неожиданно грохнул винтовочный выстрел.
Каппель поднял голову, поискал глазами Вырыпаева:
- Василий Осипович, разберись!
Вырыпаев поспешно выскочил за дверь.
- Прошу, господа, высказывайтесь, - предложил Каппель. - И определяйтесь.
Собравшиеся молчали. С одной стороны, они не представляли себе поход без Каппеля, с другой - Кан был слишком опасной рекой. Плюс партизаны. Эти-то уж точно отыграются на все сто: будут нападать на усталые колонны и днем и ночью, будут устраивать засады, выкрадывать людей, ставить на тропках капканы. Всего этого придется хватить в полной мере.
Сидевший рядом с Каппелем генерал-лейтенант Войцеховский опустил голову.
Муторно было.
- Ладно, поступим так, - вздохнув, произнес Каппель, достал лист бумаги, разделил его пополам, слева написал "Енисейский маршрут", справа "Канский маршрут". В "Канском маршруте" сделал приписку: "Штаб главнокомандующего", положил на лист карандаш и передвинул на середину стола. Проговорил прежним глухим голосом:
- Прошу!
Лист одиноко застыл на хорошо оскобленной поверхности стола. Здесь, в тайге, столы не мыли - после еды добела скоблили ножами, так было удобно - и скатертей никаких не нужно, и чисто. Люди молчали, никто из них не протянул руку к располовиненному карандашной линией листу бумаги - люди размышляли.
В сенцах затопал ногами, отряхивая снег, Вырыпаев, в дом он, ощущая важность момента, вошел беззвучно, как охотник. Каппель глянул на него устало:
- Что там случилось, Василий Осипович?
- Красного лазутчика поймали. Хотел застрелиться - не дали. Скрутили и отправили в контрразведку.
Было понятно: лазутчиков этих станет теперь все больше и больше, каждый шаг отступающих будет обязательно прощупываться. И так продолжится до конца пути, до Байкала, куда должна выйти армия.
Первым придвинул себе лист бумаги Богословский - молчаливый полковник, командовавший Барнаульским пехотным полком, вписал свой полк и самого себя в "Енисейский маршрут".
- Помилуйте, полковник, - не выдержал Войцеховский, - это же тысяча лишних километров. Голод, холод, безлюдье...
- У меня в полку народ привычный, ваше высокопревосходительство, - ответил Богословский, - все таежники. В лесу себя чувствуют лучше, чем в постели с пуховой периной. Мы все переможем и выйдем к Байкалу.
- Но и по Кану вы тоже выйдете к Байкалу.
- На Кане - слишком много приключений, - Богословский так и сказал - "приключений", - их надо обойти, ваше высокопревосходительство. - Голос у полковника был вежлив и упрям.- А дорога по Енисею твердая, ровная, снег везде - одинаковой глубины. Пойдем мы споро, широким шагом. Ждите нас на Байкале.
Лист бумаги зашевелился, словно угодил в течение, которое подхватило его, и лист поплыл, сделал заход в одну невидимую бухту, затем во вторую, потом в третью...
Большинство собравшихся предпочло идти с Каппелем.
На север, по Енисею, ушли лишь барнаульцы во главе с Богословским, отряд томской милиции, которым командовал поручик Труханович, и разрозненная группа солдат, выделившаяся из разных полков.
Прощались с уходившими едва ли не со слезами - так прощаются с теми, кого видят в последний раз, кто уходит навсегда - ну, будто бы уходит из жизни...
Над деревней с типичным речным названием Подпорожная летали большие жирные вороны.
Кан - река мрачная, с крутыми черными берегами, с которых постоянно сыплется вниз снег, шуршит противно, злобно, рождает в душе холод, от холода этого даже зубы спекаются, не разжать их, голова перестает соображать, в ней словно свистит ветер, на черных камнях бугрится намерзь, она видна далеко, похожа на пещерные наплывы, над намерзями висит стеклистый парок - это из каменных колдовских глубин на поверхность пробивается соленая горячая вода, стремительно остывает, стреляет теплом, остатками его, обращается в какое-нибудь несуразное изображение - то в ведьмин лик, то в мужика нехорошего, сердитого, кривоглазого, то в зверя лютого.
Мороз застыл на одной отметке, он не поднимался и не опускался, держался на минус тридцати пяти. Лед гулко поухивал под ногами, в нем обнаруживались гнилости, пустоты, потому звук и был таким слоистым, гулким, будто рождался в глуби гигантского барабана, выплескивался наверх, оглушал людей.
Сверху, с каменных закраин, на лед сползал курумник - снег, перемешанный с дробленой каменной породой, с крошкой, способной, когда ее много, перемолоть кого угодно. Он образовывал на Кане целые горы. Иногда лед проседал, и снизу просачивалась парящая вода, на морозе мигом превращалась в корку, прочно стискивала горы породы.
Хоть и камень был всюду, камен да камень - все стиснуто льдом, а иногда встречались чистые дымящиеся окна, в которых трепетала, дрожала, будто подогреваемая на огне, неспокойная черная вода. Кан даже зимой, когда все реки спали, бодрствовал, подтачивал берега, валил толстенные деревья; те, промерзшие насквозь, опрокинувшись с высоты, врубались шапками в лед, раскалывались на несколько частей, и здоровенные обобки, по нескольку центнеров весом, прыгали по льду, как городошные рюхи.
Длинная серая колонна двигалась по реке.
Впереди - разведчики, самые сильные люди, которые привыкли рисковать. А риск в этом движении был сокрыт немалый: под толстым, иногда в полтора человеческих роста слоем снега попадались скрытые промоины - их не разглядишь, не прощупаешь палкой, невидимые глубинные струи точат лед, растекаются; единственное, что выдает их, - снег, он на таких промоинах горбится угловатым выступом, поблескивает гладкой, хорошо обдутой макушкой, других примет нет.
Пробовали пускать перед людьми лошадей, чтобы они торили хотя бы первый, начальный след, но ноги у коней быстро обмерзали, превращались в такие ледяные обрубки, в бревна, лошади падали... Внизу, под слоем снега все время гуляла, сочилась, растекалась во все стороны вода.
Пришлось лошадей оттянуть назад.
Генерал Каппель старался быть в первых рядах, среди разведчиков, сердился, если его оттирали либо просто выдавливали из шеренги идущих впереди. Вырыпаев подскакивал к нему, успокаивал, старался найти нужные слова, чтобы убедить генерала, и если находил, то Каппель отставал немного...
Иногда главнокомандующий останавливался, доставал из сумки карту, пробовал определить, как много они прошли, но карта ничем не радовала генерала: счет их борьбы со снегом, с рекою, со льдом, с расстоянием шел не на километры, а на метры.
Иногда на лед впереди выскакивала какая-нибудь шустрая зверушка, изумленно вглядывалась в нескончаемую вереницу людей, хвост которой терялся где-то вдалеке, и, пискнув испуганно, исчезала.
Часто выходили соболи - гибкие, круглоухие, с веселыми смышлеными мордочками. Каппель щурился озабоченно, глядя на зверушек, и, не веря, что видит соболя, спрашивал у проводника:
- Это соболь?
Тот отвечал не глядя - он давно уже засек зверя:
- Соболь, соболь, ваша милость.
Попадалось много волчьих следов - серые, не боясь, выходили на лед, простреливали глазами пространство, потом наметом вымахивали на закраину берега и исчезали в тайге.
Если передняя шеренга идущих - разведчики - врубалась в снег грудью, проваливалась в него с головой, то в хвост колонны, за людьми с обозом тянулась широкая, хорошо накатанная дорога. Насколько тяжело было двигаться головной колонне, измотанным людям, каждые пятнадцать минут сменявшим друг друга, настолько легко шел хвост, сам обоз.
Чтобы передвинуться из головной колонны в хвост, требовалось не менее полутора часов - так плотен был людской поток.
Кто только не двигался в обозе - и бабы, укутанные в шали; и дети, странно молчаливые, в многочисленных одежках, похожие на огромные вилки капусты; и купцы с запасными конями в поводу - в Чистоостровской, да и в Подпорожной платили за них огромные деньги, - с коваными сундуками, высовывающими свои обмахренные инеем углы из кошевок; раненые, которые не согласились остаться в деревнях, умоляли взять их с собой, хотя у людей было больше шансов умереть, чем выжить, они были рады, что их все-таки решили взять... Были здесь и молоденькие гимназистки с печальными глазами, и скорбные женщины с клюками, и монашенки, следовал с обозом и батюшка, который вез церковный скарб на двух телегах - саней священник не достал, - и, моля, чтобы все закончилось благополучно, вставал в телеге, поднимал над головой икону и, держа ее обеими руками, рисовал в воздухе большой крест, осеняя идущее войско.
Колонна двигалась на восток, в обход крупных железнодорожных станций.
Не заметить такую гигантскую колонну было невозможно, она была видна отовсюду, с любой горы. Огромная извивающаяся змея бросалась в глаза, и красные партизаны, естественно, не упускали своего шанса.
В тыл колонны хотели пустить полк, которым командовал Федяинов. Комполка вызвали в штаб армии, но Федяинов, закаменев лицом, отвел взгляд в сторону.
- Я считаю, что полк не готов к выполнению такой задачи, - заявил он.
Помощник начальника штаба, усатый, с бледным лицом, похожий на легендарного комдива Чапаева, сжал глаза в щелки, зрачки у него сделались острыми, как укусы.
- Это как прикажете понимать, товарищ Федяинов? - жестким свистящим шепотом спросил он, недовольно приподнимаясь на стуле.
- Полк на треть выбит, треть из тех, что осталась, не имеет лошадей - из кавалерийского полка мы давным-давно превратились в пехотный, в атаку на станцию Минино ходили в пешем строю. Фуража тоже нет. С пополнением жидко. Из тех, кто приходит к нам с пополнением, проще сделать астрономов, а не солдат. Бросить полк за обученными каппелевцами - значит окончательно погубить его. - Федяинов вновь отвел взгляд в сторону.
- Та-ак, - прежним свистящим шепотом протянул помощник начальника штаба армии - ни шепот его, ни поза ничего хорошего Федяинову не сулили. -Та-ак...
Конечно, не это было причиной отказа Федяинова - в революционном огне сгорали не только полки - целые дивизии, корпуса и армии, полк - это тьфу, спичка, маковое зернышко, потерять полк - только доблести себе прибавить, это знал и Федяинов, это знал и помощник начальника штаба армии.
Вечером Федяинов был отстранен от командования полком и взят под арест как человек, нарушивший революционную дисциплину.
Но полк от позорного дела - добивать лежачих - он уберег.
Преследовать отступающих, щипать колонну белых, откусывать от нее ломти пожирнее поручили партизанам. Но партизаны - это не регулярное войско, партизанская вольница допускала все, в том числе и побеги с поля боя, партизаны и залп из винтовок не всегда могли толком дать - били вразнобой, горохом, пули их летели куда угодно, только не в цель.
Партизан каппелевцы особо не опасались.
В том месте Кан делал крутой поворот - река даже наклонялась в одну сторону, как телега, которую, разогнав, заставили нырнуть в боковой проулок. Черные скалы тянулись друг к другу, сжимались, с них ссыпалась ледяная крупка, на ветру пронзительно гудели сосны, звук их был зловещим, трепетным - души людские сжимались, слыша его... Когда под скалами прошла головная шеренга солдат, пробивавших дорогу в высоком, шевелящемся на морозе снегу, на скалах, и слева и справа, появились люди.
Люди эти были крошечными, как тараканы - не больше прусака среднего размера. Хоть и не казались канские скалы высоченными, не купались в жесткой небесной бели, а люди на них выглядели очень маленькими.
Хлопнул выстрел. Он прозвучал так громко, что у одного солдата в ухе лопнула барабанная перепонка, он завопил жалобно, как вопит заяц, угодивший в силок, под эти вопли вниз полетели гранаты.
Колонна мигом ощетинилась штыками, преображение произошло стремительно, по скалам грохнул дружный залп.
Вслед за гранатами вниз понеслись люди - каппелевцы били метко, четыре человека шлепнулись на лед, прямо на собственные гранаты, три человека с одного берега и один, тяжело раскорячившись в полете, - с другого.
Следом за первым залпом ударил второй. Со скалы сорвался еще один партизан, наряженный в новенький романовский полушубок.
Гранаты, по-козлиному скакавшие по льду, рвались, будто шрапнель, - с треском, проделывали во льду ямы, секли людей крошевом, но ни в одном месте не пробили лед до нижнего края - слишком прочный был покров на этом участке реки.
- Может, послать людей на скалы, чтобы проверили их и, если там будут партизаны, выкурили бы. - Вырыпаев отодрал от лица башлык, примерзший к живой коже.
- Не надо. Партизан там уже нет, - сказал Каппель. - Они ушли. Тактика их известная: мгновенный налет, мгновенный укус и - побыстрее за огороды, в вольную степь. Мы же с тобою, Василий Осипович, собирались точно так же действовать, когда писали бумагу в Ставку Верховного правителя.
- Так, - голос у Вырыпаева сделался ворчливым, - только толкового ответа не получили. Генерал Лебедев постарался... Будто мы ничего не писали. - Вырыпаев удрученно качнул головой, снова натянул на нос башлык. - Зато в условиях фронта какой курицей оказался этот Лебедев, а?
Каппель никак не отреагировал на эти слова.
Каждый день, пока эшелоны двигались по железной дороге, Каппель обязательно покидал штабной вагон, пересаживался в автомобиль, который по деревянным слегам спускали с открытой платформы, и отправлялся на фронт. Там, где машина не могла пройти, приходилось пересаживаться на коня.
Становилось все яснее, что сдержать свой бег откатывающаяся армия сможет только в Красноярске либо еще дальше - в Забайкалье. В Забайкалье и власть была крепкая - атамана Семенова Григория Михайловича, человека с железными кулаками.
Как-то Каппель выехал на участок Степной группы, руководимой Лебедевым - тем самым светским блестящим генералом Лебедевым, который, судя по всему, умел хорошо танцевать на паркете, покрытом скользкой мастикой, и ощущал себя совершенно по-иному в условиях фронта, боя, стрельбы.
Во всяком случае там, где должен был находиться командующий группой, Каппель генерала не нашел.
Автомобиль Каппеля - громоздкий, с широкими колесами "Руссо-Балт", на радиаторе которого болтался полосатый георгиевский флажок - отличительный знак главнокомандующего, был виден издали, по нему со стороны красных несколько раз стреляли, но пули не долетали до машины - слышались только далекие хлопки выстрелов да снег с шипением прожигали горячие свинцовые плошки. Если автомобиль застревал, то из снега ему помогал выбраться конвой.
Штаб Степной группы по плану должен был находиться в небольшом сельце, вольно расположившемся посреди двух густых таежных гряд, - у селян были огромные огороды, амбары, которые не взять орудиям, бани, клети, сараи; жили люди здесь богато, ко всякой власти, независимо от ее цвета, относились подозрительно, шапки перед генералами не ломали. Не стали ломать и перед Каппелем. Каппель обратил на это внимание, усмехнулся:
- Хорошо живет здешняя публика!