Ребята думают, что они - единственные смельчаки. Из соседней VIII армии направлялся на Кавказ комиссар дивизии, кубанский работник, Линчицкий. Он тоже обещал: создать, взять и сообщить… не по радио, - аэроплан выслать.
Из реввоенсовета южного фронта направлялся на Кавказ Норкин с мандатом управлять тем, что создадут другие.
Направлялось и много других, затерявшихся в необ’ятных просторах южных степей и забытых историей.
Зелимхан в пятой.
Пришел Узленко в свою пятую группу, доложил о конференции собранию зеленых. Согласились подчиниться. Тарасов отдал приказ по группам, входящим в ведение первого районного штаба и расположенным в районе Крымской, Анапы, Новороссийска и Геленджика. Узленко должен был отправиться во главе делегации к Петренко представительствовать.
Но тут пришел незнакомец в одежде железнодорожного техника - белый пиджак, черная фуражка, брючки, ботиночки; ходит в перевалочку как утка; лицо худощавое, с бородкой, усами, а рот, как у лягушки, мясистый, и живот коленом выпирает. Медлительный. Увидите раз - и навеки запечатлеется у вас мертвая фигура. Пришел с проводником - зеленым. Пред’являет мандаты: представитель Новороссийского подпольного комитета, бывший нарком с Терека - Зелимхан. Направил его Чухно, а Воловин, примите к сведению, в тюрьме сидит.
Но Зелимхан загорелся, он уже целую революцию поднял:
- Кому подчиняться? Почему подчиняться? Какому Петренко? А вы его знаете? А вы ему верите? А почему не он нам должен подчиниться?
- Да ведь у него силища.
- А у нас комитет. От имени комитета прикажем подчиниться.
- Плевое это дело: у них - свой комитет.
- Заставим. Соберите митинг.
На митинге Зелимхан говорил о том же, что никому, кроме Новороссийского комитета, не подчиняться, но подчинить всех себе, потому что здесь самая боевая пятая группа, здесь - комитет и здесь он - бывший нарком, коммунист десятого года.
Но Тарасов - старая лиса, сколько лет под офицерами изворачивался, - чует недоброе. Подзывает старого зеленого:
- Пойдем до Петренко, посоветуемся. Там - Гриша, он бывал в Новороссийске, связан с подпольниками, должен знать, кому можно, кому нельзя верить.
Собираются уходить. Зелимхан - к ним:
- Вы куда?
- Сходить надо, посоветоваться. Все-таки на конференции была делегация, предложения приняла. Мы уже приказы по всем группам разослали, а теперь все развалить надо.
- Чего развалить? Ничего не развалить! А что у вас было? Ничего у вас не было! У вас резолюции одни были, а теперь начнем работать. Разве я не правду говорю?
- Ничего, мы все же сходим. Да и посмотреть на другие группы надо, а то мы совсем закисли.
Ушел Тарасов со старым зеленым. И Узленко к ним прибился, тоже встревожился.
Пришли в геленджикские группы, а там все с травы поднялись, животы чешут, в один голос протестуют:
- Не хотим подчиняться Петренко, не хотим в Грузию, вертайтесь назад, гарнизуйте свой штаб, - да так взялись, так взялись за них, что не посмели они двигаться дальше.
А Зелимхан работает. Если до него пятую группу заставили во время катастрофы на фронте "рубить ножку", "жрать глазами начальство", вести под руководством бывшего офицера Жмудь приказную отчетность с перечислением всех фамилий зеленых, - то теперь на ее голову напялили разукрашенный бубенчиками колпак и вдобавок натянули сумасшедшую рубаху длиной до полу, с рукавами - по полу, чтобы запуталась в ней, чтоб в случае чего - за полы, за рукава - и в узел.
По настоянию Зелимхана выделили из пятой группы "верховный штаб", выбрали "верховных" начальников и комиссаров. Отдан приказ № 1.
"Верховным главнокомандующим" провели Тарасова. Помощником его - Зелимхана. Он же вам не военный, ему лишь бы мандат получить и делать свое дело. Заведующим "верховным политическим отделом" выбрали бывшего иеромонаха Амвросия. Короче: в штабе было человек 100, а во всей группе - взвода два, человек 160. Теперь нужно назвать полками все группы, которые надеются подчинить, хотя бы в них было по взводу, и назвать эти полки именами их вождей, чтобы из под каждой подворотни собачка брехала, кто какой группой командует, чтоб семьи этих командиров перевешали.
Хотели именем Узленко назвать одну группу, а он, вместо - спасибо, на дерево лезет: "Повешусь, говорит, если вы меня на смех выставите. Я проводник, а не Ленин, чтобы моим именем называть группы". Ну, его оставили в покое, а других заклеймили.
Колпак с бубенчиками насунули на глаза, рубаху сумасшедшую напялили. Теперь надо голову обрить и воду на нее лить: отдан приказ № 3 штаба "верховного главнокомандующего Кубано-Черноморской советской зеленой армии" от 7 августа 19 года, которым предписывается вести строгую отчетность по приказам. И снова пошли в ход настоящие фамилии.
Осталось указать этому сумасшедшему на огонь и сказать: "Это - дьявол. А ну-ка изобрази из себя козла да прыгни в него: он козлов боится, непременно испугается - и сдохнет". Сумасшедший прыгнет. Прыгнула и пятая группа.
Взбудоражил ее Зелимхан, торопит в наступление на Новороссийск, не дает сроку одуматься: "Действовать нужно, враг под Орлом!". - Соблазняет прекрасными перспективами: они будут жить в большом веселом городе, который станет центром зеленого движения; вырастет в несколько дней двадцатитысячная армия, которая запрет горы, тоннель и без труда продержится до прихода Красной армии.
Как было устоять зеленым против таких речей! Илья еще красочней рисовал будущее перед двумя умудренными возрастом и опытом членами реввоенсовета - и они шли ему навстречу. А ведь Илья - мальчишка, он собирался армию создать, начав с полутора десятка товарищей. А Зелимхан, кстати примите к сведению, тоже Илья, он не мальчишка, а старый подпольник, старый коммунист, он бил фактами: они могут рассчитывать для начала на полторы - две тысячи зеленых.
В те годы подозрительности, недоверия легко верили в чудеса побед.
Но какая бешеная энергия у этого неподвижного Зелимхана с утиной походкой! Несколько дней поработал - и уже в наступление. К нему из комитета все время приходят, он с ними ведет секретные разговоры. Приходил к нему и Коробченко, который когда-то "под пьяную лавочку" показывал зеленому документ о службе его в контрразведке. Он о том случае забыл, а зеленые его в лицо не знали, и обличителя его на этот раз не было.
Зелимхан послал в комитет латыша-студента. Сколько Воловин добивался - не поддавался студент, а этого не посмел ослушаться.
На основании приказа из комитета - и какой чорт там работает! - отдан приказ по войскам Зеленой армии о наступлении на Новороссийск. Полк имени Васильева наступает со стороны цементных заводов. Полк имени Сокола - первая и вторая группы - по Неберджаевскому шоссе, полку имени Тарасова (пятой группе) занять Тоннельную.
Что за чертовщина? Главная сила зеленых - пятая группа, а ее приказывают вывести к железной дороге за тоннель, чтобы не могла пробиться к городу, чтоб ее легко было разбить. А кубанские группы, напротив, нужно было повести на Новороссийск мимо Тоннельной. И геленджикские группы - на Новороссийск.
Но выступят ли они? Ведь эти группы никогда не воевали, они еще ничего об этом наступлении не знают.
Узленко должен итти в кубанские группы с приказом немедленно привести их. Пошел. Скорей - не опоздать!
Проклятие! Что же это значит? - Его догоняют, возвращают.
- Что случилось?
- Зелимхан зовет.
Узленко из-под нависших бровей шилом колет:
- Зачем вернул?
- Погоди… Куда торопишься. Тут надо перемыслить… Надо сговориться с комитетом. Ты посиди пока.
И сидел Узленко три дня.
Вдруг поздно вечером - переполох. Прискакали из города два гонца:
- Что же вы спите!? Весь город готов, все рабочие ждут, белые войска при первом выстреле сдадутся! Ночью выступление, а вы и дойти не успеете!
Зелимхан забегался: "Собираться!" Зовет Узленко:
- Скорей приводи группы с Кубани!
- Хватился. Когда же я их приведу? Завтра, послезавтра? Куда же вести их?
- Найдешь. Чего разговариваешь? Торопись, старина, пора дисциплинку знать, - и расквасил рот на бок: ах, как он устал, как устал…
Ушел Узленко, спешит, хочет выручить группы из беды.
В мешке.
Выступила пятая. Тарасов в военном деле разбирается, и ад’ютант его, Горчаков, не простак. Переглянулись, перебросились словами: приказ весь город знает. Тоннельная - за горами. Тарасов отдает другой и уже не письменный, а устный приказ на ухо от командира к командиру:
- Двигаться не на Тоннельную, а на Абрау, Глебовку, Васильевку, Борисовку.
Зелимхан выкатился:
- Как ты смеешь менять приказ комитета?
- Пошел к ядреной маме! Я - верховный главнокомандующий, а не ты!
Зелимхан развернул рот - и поплыл уточкой подальше от него. Он уже заболел, у него уже геморрой открылся, он уже сел на линейку в обозе.
На заре налетели на Абрау. Разоружили гарнизон в 75 казаков. Сзывают митинг. Сбежались батраки Абраусского имения. Радость захлестнула всех:
"На город идут! Пришло долгожданное! Еще несколько часов - и мы будем вольными, счастливыми. Так скорей же!"
Присоединяются толпами. Оружие достанут у врага. Они верят в победу, в разум зеленых.
Прошли Глебовку, Васильевку - местные зеленые примкнули. Отряд вырос до 400 бойцов. Подходят к Борисовке. Уперлись в тупик… Их ждут белые…
Зеленые послали делегацию с требованием сдаться. Белые в ответ одного делегата расстреляли, а другой убежал.
Зеленые в недоумении: почему белые выступили встречать их? Страшное подозрение пронеслось по толпам: "Проданы!" Жуть охватила: "Не в западню ли попали? Куда податься: впереди - белые, уйти назад в свой мешок - гнать будут, да и туда, верно, послали по шоссе отряды".
И сознание заброшенности, беспомощности обессилило их. Повалились на траву. Ждут. А чего? Сами не знают. Вокруг разведчики лазят, прощупывают белых. Послали и в Новороссийск. Горчаков, черноглазый, румяный, весел. Он не понимает, почему головы повесили. На Балканах, во Франции не то повидал. Ходит по толпам, старается "настрополить" их:
- Не робей, ребята. Мы еще им чёсу дадим, а ночь придет - улизнем.
На шоссе зарычал грузовик. Зеленые притихли: белые совсем близко, обходят их… Горчаков, точно его волной взмыло:
- Кто со мной? Не все сразу, человека три! Кобёл буду, если мы их не захватим!
Побежали. Стихли шаги… Машина рычит все ближе, все громче - и гинула в оглушительном треске выстрела… Снова гулкий треск… Ахнул взрыв - и точно ветром подняло толпу с земли… Все стихло…
Что же там происходит? - Несколько человек срываются и бегут к шоссе.
Что же это за война? Такая молчаливая, без стрельбы, и такая жуткая… Не содрогнутся ли горы от рева торжествующего врага, когда он окружит их, налетит шквалом?
Идет от шоссе возбужденная, говорливая толпа. Навьючены английскими шинелями, френчами, вязанками ботинок, винтовками. Сбросили на землю, хохочут, хвалятся. Голоса их покрывает скачущий говорок Горчакова:
- Я им командую: "Стой, сдавайтесь!" А офицер в меня - из нагана! Промахнулся, попал в камень, ранил меня осколком. А я поднялся и стоя из нагана: р-раз! - он и свалился под обрыв.
А другие зеленые перебивают его, - рассказывают, как они вчетвером обезоружили и раздели полный грузовик солдат. Не дали спуску и английскому офицеру. Машину бомбой покорежили - и свернули в кусты.
- Но как в Новороссийске? Не узнали?
И все сразу нахмурились, словно раненый, которому напомнили о предстоящей смертельной операции.
- Спрашивали проезжих крестьян. Говорят - в городе все спокойно.
И снова безвольное ожидание.
Но вот пронеслась ветром тревога; побежали зеленые и почему-то не врозь, а сбились в кучу в жутком молчании. И вырвались из толпы стрелами звонкие, режущие слова:
- Скорей выручайте рабочих! Вешают их, душат! Вся надежда на вас! В комитете говорят, что через вас сорвано дело!
Тарасов в исступлении сдернул свою шапку, хлопнул о землю и завопил:
- Продали! Обманули! Не хочу быть главковерхом!
И понеслось по толпам: "Продали!" Все загалдели, заметались; Горчаков старается всех перекричать:
- Ребята, не трусь! Ничего нам не сделают! А струсите - всех вырежут! Досидим до вечера - и уйдем! Прекратите галдеж, а то нас в Новороссийске слышно!
Покорно разбрелись, обреченно улеглись, как скотина, приготовленная для убоя.
Лежат, ждут. Солнце прячется за чубатый хребет горы. Темнеет. Наползает жуть.
Тарасов шатается, как гость, места себе не находит, нервничает. Он подчеркивает свою тревогу, чтобы отвести от себя страшные обвинения, чтобы его самого не подняла на штыки обезумевшая толпа. Он уже не думает о том, что он сам разлагает зеленых хуже предателя. Зелимхан подозрителен, но он не показывается, он где-то в хвосте, на линейке лежит, он уже совсем разболелся.
Разведка доносит, что на них двигается по шоссе сотня чеченцев, спереди - два броневика. Зеленые повскакивали, оправляют пояса, патронташи. Горчаков смеется.
- Кто со мной в засаду? Отходи! Сейчас кинжалов принесем!
Вызвались охотники, жаждущие веселой схватки, побежали цепочкой к шоссе, а здесь снова улеглись в напряженном ожидании. Тарасов присел на корточки, нервно курит, кому-то горячо говорит, доказывает что-то.
Темнеет. Горы вдали уже спрятались во мраке. Тихо… Гулко затрещали у шоссе выстрелы… Грозные крики ура… Заметались, покатились волны звуков по дремлющим ущельям… Взрывы…
Зеленые снова повскакивали. Кто кого бьет? Да когда же это, наконец, кончится? Чего они ждут?.. Или и здесь провокация?.. Задерживают, чтобы успели окружить белые?..
Идет ватага смеющихся зеленых. Несут ручные пулеметы, патронные ящики, наперебой хвалятся:
- Как хватили их! Они - с коней долой - и под кручу! А мы броневики выгрузили и взорвали бомбами.
Но зеленых уже не радует успех: враг около, враг знает, где они находятся - нужно скорей уходить. Но куда итти? Не нарвутся ли на засаду?
Тарасов, как бы самому себе, напоминает:
- Надо встретить зеленых с Кубани, предупредить их, - а потом отвел Горчакова чуть в сторону и по секрету говорит ему: - Ты подбери себе человек 15–20 и живи, лишь бы на шамовку достать смог, а я пойду куда глаза глядят.
Горчаков отшатнулся, громко бросил:
- Да ты что, красный товар собрал? Веди, не трусь, а не то - шлепну!
- Ну, ну, чего кричишь. Я схожу в штаб.
Ушел Тарасов на сопку в штаб, встревожил и там - и скрылся.
Стемнело. Приглушенно рокочет толпа. Как их много и как жутко видеть в диких горах эту массу попавших в западню людей!.. Их взоры обращены на Горчакова. Он молод, но опытен, бесстрашен. Они сгрудились вокруг него:
- Что делать? Спасай, товарищ!
- Доверяете вы мне?
И гул голосов одобрения заставил его затрепетать до слез от радости:
- Верим! Веди нас скорей!
- Ну, собирайтесь! Только смотрите: будет порядок - никто не разобьет нас, а собьетесь овцами - сами себя погубите. А вы, товарищи рабочие, кто не может вернуться - идите с нами, вернее будет: семьи трогать не будут.
Горчаков начал отдавать распоряжения. Все почувствовали силу, успокоились. Подводы выгрузили, отпустили. Запасы патронов, продукты, пулеметы, котлы, пуда четыре шрифта - все это распределили, навьючили на плечи. Зелимхана с повозки ссадили. Он совсем обмяк, притих. Горчаков ему - ни слова. Кое-кому шепнул следить за ним. Только бы выбраться отсюда, а там разберутся, какой он нарком.
Местные зеленые растаяли: вернулись к своим хатам. Осталось триста. Пошли дикими непроходимыми тропами. Растянулись бесконечной черной унылой цепью. Впереди - Горчаков, сзади плывет помощник верховного главнокомандующего, ловит момент улизнуть.
Как измучились они! Вторую ночь не спят, целый день голодные, сколько пережили за этот день! Взбираются на бесконечные, уходящие в небо горы; колючий кустарник раздирает руки, одежду, лицо.
Перевалили через хребет, начали спускаться к железной дороге. Легче, веселей стало. Из мешка вырвались.
Вот и железная дорога. Перебираются через насыпь, спотыкаясь о рельсы. Огненные шары фонарей висят в небе, весело указывают путь в тот ярко расцвеченный город, откуда глухо доносится гул веселья. Как манит этих одичавших, измученных людей к этим огням, где уютно, спокойно!
Снова начали подниматься на дикий черный хребет. Вдруг тревожные крики заглушенно прокатились от хвоста цепи к голове:
- Стой, Зелимхан отстал!
- Стой, сбежал, поймать гада надо! Он тут недалеко!..
И вырвалось наружу затаенное, придавленное. Заговорила цепь. Смешались чувства, мысли: и недоумение, и радость избавления от гибели, и облегчение, что так скоро вскрылась тайна. Докатилось и до Горчакова.
- Ну, и чорт с ним. Теперь ничего нам не сделает: скоро на горе будем. Пошли веселей!