Разгром крымской группы.
Узленко добрался под Крымскую на место стоянки кубанской группы, чует: смерть… Немеют ноги, отказываются итти, волосы на голове шевелятся, а нужно итти, все узнать. Мертвый лес… Но почему же, почему?..
Повешенные!.. Один, другой, третий… Весь лес увешан!.. Да сколько же их, неужели всех перевешали? А трупы еще свежие, обвисли, страшно выкатив кровавые глаза…
Бежит старик, задыхается, ему кажется, что все эти висельники за ним гонятся… "Что же это случилось? Почему так совпало? Наступление, задержался на три дня - и такой разгром… Это он! Он, проклятый Зелимхан! Но где же узнать, расспросить? Ох, беда, беда, ох, бедные ребята!"… Бежит старик, а слезы бороду смачивают, выдают…
Далеко отбежал, оглянулся - никто будто не гонится, а с него ручьями пот льет… Увидал на лужайке крестьянина, траву косит, около повозка запряжена; видно, проездом. Отдышался, подходит, будто нечаянно:
- Здорово булы.
- Спасибо.
- Воды нема?
- Как же, есть, там, на дилижане.
Напился старик, присел, будто отдохнуть, а сам все вопросы закидывает, да все ближе к зеленым:
- Что-то ворон кружит…
- Эх, господи… Да теперь только воронью да волку и житье: много человечины им достается… Тут позавчера кадеты окружили зеленых, захватили врасплох… Ну, тем некуда податься; кто отстреливаться и бежать, кого захватили, а кто сам сдался. Потом всех и перевешали. Как волки выли. Шестьдесят человек, люди рассказывали. А народ поблизости шомполами переметили.
Узленко боится, как бы не выкатилась слеза: поднялся, поблагодарил - и скорей, скорей и пятую группу, предупредить. Но ведь поздно!..
Бежит старик, не по тропам, а напрямик, через кручи, ущелья: "Скорей, скорей; опоздаешь - все погибнут"…
Прибежал на бивак под Абрау - ноги не держат, весь мокрый, всколоченный. Никого. Где же, где они? Два дня прошло - и пусто, только банки из под консервов, бумага, гильзы от патрон валяются… Мертво вокруг…
Излазил хутора вокруг - крестьяне напуганы, говорят шопотом, оглядываются: всех, кто помогал зеленым, белые арестовали, погнали в Абрау, там порют и вешают. Один не выдержал порки, выдал место, где лежат больные.
Побежал Узленко с двумя крестьянами, перетащил больных в другое место, а вслед кавалерия по ущелью скачет, взбирается на хребты…
На следующий дань Узленко подобрал 18 больных, которые могли ходить, и повел их звериными тропами к Геленджику: наверно, группа туда ушла, если не разгромлена. За остальными больными попросил крестьян ухаживать.
Выбрались к железной дороге - весело стало, отсюда во все стороны пути открыты, - засели в кустах, послали в город за помощью. Дождались до вечера, смотрят - бабы с корзинками между кустами мелькают платочками. Нанесли хлеба, молока, пирожков, яиц. Разложили, угощают, а сами слезу смахивают: у каждой если не муж, так сын у зеленых. Наелись товарищи - и в путь.
Здесь и узнали они, что латыш-студент, которого Зелимхан в город послал, арестован.
Пятая вместе с первой.
Пришла пятая к первой группе, сидевшей под Бабичевым перевалом; спрашивают местных:
- Получили приказ о наступлении?
А те перепухли от сна, всклокочены, в подштанниках стоят.
- Получили… Нам приказано было итти за цементный зарод, к будке астронома.
- Что же не пошли, нас чуть-чуть не покрошили, еле ноги унесли?
- Да так, не пошли…
Соединились. Выбрали командиром Горчакова. Он и отказывался - новый он здесь, мест не знает, - да зеленые настояли.
И зажили вместе. Теперь соединились две родственные группы, нет между ними второй, домовитой, да и первая помнит, как она дала разгромить четвертую, когда почти целый день митинговала: принять или не принять; теперь, надолго ли только, зажили мирно: первая пятую не выживает.
Ах, как хорошо стало! Зеленые пятой группы день и ночь спят, развалившись на траве, подостлав под себя шинели. Проснется кто, распухшие глаза продерет: "Где я?" - и расплывается в улыбке: "Это не Абрау, тут можно спокойно спать, тут шпиков нет: все местные, все друг друга хорошо знают. Там-то, небось, рыскают: лакомый кусок упустили". Свалится на другой бок или отползет в тень, если солнце щекотать начнет, - и опять спать. Ну, когда на обед позовут - поднимутся. Побегут к ручейку - вода ледяная, прозрачная, бодрит. - Наскоро освежатся, обрызгаются, а другой весь обольется, чтоб аппетит больше разжечь: народ все культурный, немало "французов", даже французская речь иногда слышится. Наедятся, пошатаются, побалагурят - и опять отсыпаться. Высоко над головой шелестит шапка листвы, а под листвой ветерок ласкает.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Августовские бои у Геленджика.
Гулкая раскатистая стрельба беспорядочной барабанной дробью разносится по лесу. Где-то за горой, у шоссе или дальше у моря, идет бой. С горы торопливо, тревожно спускается длинная толпа зеленых. Придерживая за ремни винтовки, чтоб не колотили спину, зеленые временами срываются и скачут легко, вприпрыжку, а на крутых склонах упрямо сдерживают разбег, перебирая часто ногами и врезаясь каблуками в землю. Сквозь листву вековых дубов и буков пробиваются лучи жаркого августовского солнца. Хорошо в лесу. Привольно, прохладно. А зеленые, разгоряченные быстрой ходьбой, промокли от пота, задыхаются от жары, распахивают френчи, рвут вороты гимнастерок.
Впереди толпы шагает Горчаков во френче. За плечом - карабин, за поясом в кобуре - наган. Рядом с ним мягко семенит в своих постолах бородатый зеленый второй группы; он возбужденно, отрывисто говорит, беспрерывно оглядываясь в сторону Горчакова.
- Ну, и жара будет нам!.. Вот и пришло… Корпус Кутепова на нас погнали…
- Брехня… Это вам с пересыпу причудилось.
- Да как же, товарищ Горчаков… Со всех сторон войска лезут в горы… из Новороссийска, из Катеринодара, из Туапсе, из Зеленчика… Все люди говорют…
- Брехня. Не нагоняй паники без толку. Кутепов под Орлом, - и, обернувшись к толпе, крикнул: - Не отставать!
- Ну, как же… Ребята своими глазами приказ ихний читали… Дескать, сдавайтесь все зеленые… со своим штабом… с командным и политическим составом… Три дня сроку, а не то, говорют, Деникин приказал… "снять с фронта… наилучших 60 000 бойцов… для немедленной ликвидации банд Черноморья"…
- Держи карман шире: птичка влетит… И по ком они стреляют!.. - досадливо проговорил Горчаков. - Сколько вас там?
- Да никого почти… На Фальшивом 13… да на Мезыбку итти собирались, чтоб шоссе запереть, человек 12… Остальные в отлучке.
- Ш-шатаются по гостям, коблы…
- Известное дело. Дисциплина у нас какая… Вчера письмо лысогорцам написали… Да ведь они семьи охраняют… Человек 10–1 5 придет - и за то спасибо… Наверно, пришли уже… Вчера целый день разведки кадетские по горам вокруг Зеленчика лазили… Такую стрельбу подняли… Как где завидели в кустах человека или козу - и давай по них жарить.
- Да ты верно говоришь, что белых здесь полторы тысячи?
- Еще бы не верно… Сходи за Широкую щель - сам с горы увидишь… Около железного моста сбились, если уже не полезли в горы… А броневиков, грузовиков сколько!.. Артиллерия, кавалерия!.. Постой… - и он замедлил шаг. - Вот тут место хорошее для засады… на круче над дорогой. В молодняке спрячетесь, обстрел хороший, видно далеко.
- А ну, давай посмотрим, - и, обернувшись к толпе, Горчаков поднял руку, давая знак остановиться у дороги.
Они медленно, тяжело поднялись на небольшой кряж, забрались в чащу молодняка и, скрытые в нем по плечи, начали совещаться. Толпа зеленых быстро подтянулась к передним, выросла у дороги, внизу; послышался сдержанный кашель, принялись сворачивать папиросы, закуривать.
Горчаков спустился вместе с зеленым второй группы к толпе и подал ему на прощание руку:
- Так ты передай своим бородачам, чтобы держались. К шоссе за Широкую щель пошел с первой группой Гринченко. В случае навалятся на вас белые, он в тыл им ударит. А я разбросаю свою пятую в засады. Связь со мной держите.
- Добре, добре, - откланялся всем зеленым: - Прощевайте, ребята, може не увидимся. Вы уж постарайтесь: на вас вся надёжа.
Из толпы раздались ободряющие голоса:
- Ничего, отец, зададим им перцу. В обиду не дадим вас.
- Передавай привет своим.
Зеленый второй группы быстро направился через гору на Мезыбку. Горчаков же, оставив с собой человек сто, разослал остальных двести партиями по 30–50 человек в засады - к шоссе, в Широкую щель, к Адербиевке и за Адербиевку к Волчьим воротам. Разослал и разведки. Приказал держать с ним связь и доносить о ходе боя.
Тем временем оставшиеся с ним зеленые разбрелись по молодняку и у опушки его, чтоб видеть врага, улеглись в цепь.
А барабанная дробь выстрелов вдруг оживилась, взбудоражила горы, эхо перебрасывало звуки, как гигантские мячи, назад, лес гудел, как чугунные пластины от ударов.
Зеленые из засады, отдохнув, приподнимались на колени, внимательно вслушивались, садились, закуривали, собирались в кучки и, сидя, заводили разговоры.
- А стрельба ведь дальше. Либо вторая с третьей расхрабрились и погнали белых, либо Гринченко ударил в тыл.
- А може самому Гринченко зашли в тыл. Сиди тут и гадай.
- Вот и отдохнули… твою в корень… Две недельки посидели - и пожалуйте бриться… А мне так сдается, что белые из-за нашей пятой группы такую бучу тут подняли. Как же, под Новороссийском не удалось им слопать нас, а тут мы в самом сердце зеленых. И Петренко близко. И шпиков сюда не загонишь.
Со стороны Адербиевки внизу показались два разведчика. Они устало бежали в гору, испуганно размахивали руками, предупреждая зеленых об опасности. Подбежав к цепи, они срывающимися голосами стали звать Горчакова.
- Облава!..
Зеленые разбежались по своим местам, из молодняка послышалось осторожное щелканье затворов.
Стихли зеленые. А лес металлически гудел, чутко откликался на каждый выстрел клокотавшей за горой стрельбы.
Мучительное, бесконечное ожидание…
Вдали из-за стволов деревьев выросла группа разведчиков-белых, в защитных рубахах с винтовками в руках. Они шли цепью, осторожно, переговариваясь тихо, пристально, подозрительно вглядываясь в редкий молодняк по сторонам. Крайние из них отходили в стороны, забирались в чащу молодняка и успокоенные возвращались. За ними в отдалении показалась на дороге толпа белых. Видимо, они не ожидали встретить зеленых здесь, в глуши, и потому шли спокойно с винтовками за плечами.
Разведка подошла совсем близко. Толпа белых уже была на прицеле.
Идут, такие чуждые, точно не люди это, а охотничья дичь.
Зеленые, скрытые в молодняке леса, лежа, напряженно ерзали, оправляли давившие бока кожаные подсумки. А сердце колотилось часто, громко и казалось, что оно своим стуком выдаст их. Белые все приближались. Зеленые лихорадочно ожидали команды Горчакова, опасаясь, что он опоздает, не сможет почему-либо во-время скомандовать, белые обнаружат их, налетят на них - и переколют штыками… Но Горчаков молчал…
А за горой, в адский хор стрельбы влился раскатистый грохот уже ближе, как будто в Широкой щели, гулко строчили пулеметы, будто сыпали громадными камнями.
Горчаков, побледневший, вдруг поднялся из кустов и скомандовал диким голосом:
- По неприятелю! полк!..
Разведка белых в ужасе бросилась назад; толпа их смешалась - и вмиг разлетелась в стороны, как брызги грязи от удара камня.
- Пли! - и вся масса белых вросла в землю, точно их и не было. Затрещала частая стрельба, завизжали, зацокали о стволы деревьев пули, угрожающе загудел лес. Зеленые повскакивали, чтобы видеть врага и, раздувая ноздри, стреляли, истерически хохотали, кричали, изрыгая ругательства. А Горчаков вдруг выскочил из чащи вперед и, оглянувшись к цепи, горя безумными глазами, скомандовал:
- В атаку - вперед! Ура!
И вся масса зеленых, подхваченная ураганным порывом, со страшным криком, точно из земли поднялось чудовище, саженными прыжками ринулась к врагу. Белые смешались и понеслись вниз, бросая винтовки, оставляя убитых и раненых… Сиротливыми, жалкими собачонками прижались к земле покинутые белыми пулеметы…
Белые рассеялись, исчезли. Зеленые, не видя врага, и опасаясь нарваться на засаду, умеряли свой бег; другие, увлекшиеся вперед, останавливались, медленно возвращались назад, сияя счастьем победы, весело кричали и, размахнувшись винтовками, вгоняли их штыками в землю.
- Стой! Теперь их и конный не догонит! Подбирай винтовки, патроны!
Гул стрельбы за горой также прекратился. Быстро вечерело. (Поразительно, как быстро летит время в бою!). Остывало возбуждение. Горчаков рассылал разведки, выбирал место для новой засады, укладывал зеленых в цепь, возбужденно подбадривал их.
- Пусть попробуют еще раз сунуться! Теперь у нас 4 пулемета прибавилось, а с ними как-то веселей. Ха! Ха! Ха!.. А винтовок, патрон сколько досталось нам!
Лес величаво, загадочно притих. Сумрак сгущался вокруг, настораживал. Тревога давила, росла.
Вдали затрещала стрельба - и разлилось по лесу столпотворение звуков.
Где, кто, кого расстреливает? Что с другими отрядами зеленых? Может быть, их уничтожили! Какой смысл сидеть здесь, в стороне, бесцельно? Не подбирается ли сюда враг, чтоб окружить их, перестрелять? Ведь он знает их место!..
Ночь. Звезды ласково мигают, а в лесу под шапкой листвы чернь непроглядная. Зеленые притихли, точно замерли. Изредка слышится глухое покашливание в фуражку да из кулака вспыхнет светлячком папироса…
Тихо. И снова гулкая стрельба, совсем близко, видимо, у самой Адербиевки…
Шорох шагов сзади. Сдержанный говор. Шаги приближаются. Горчаков вышел навстречу. Прислушивается.
- Кто идет?.. - разрезало тишину ночи.
Затрещали ветви кустов - и все стихло.
- Кто идет? - крикнул Горчаков громче.
- Ты, Горчаков?… Свои, свои. Это я… от второй группы. Тени сошлись, шепчутся. Приближаются к цепи.
- Насилу нашел вас. Оставил на одном месте, прихожу - нет…
- Да у нас тут бой был. Разве не слыхал?
- А чорт его разберет? Кругом стрельба. Вот еще война…
- Ну, что там вторая?
- Да что же… Вот товарища привел оттуда. Он расскажет.
Послышался другой, надтреснутый голос пожилого крестьянина.
- Мыслимое ли дело? Нас на Мезыбке 25 человек было - наших 12 да 13 лысогорцев. Когда смотрим - туча на нас вышла. Один ихний отряд пошел на Фальшивый, спугнул нашу заставу и прошел берегом моря на Парасковеевку. Либо в Пшаду пойдет, либо старой дорогой на Михайловский перевал. Застава с Фальшивого к нам прибежала. Только мы рассыпались на хуторе Лайко за Мезыбкой - белые на нас навалились. Человек 700 их. Мы постреляли немного - и давай через гору текатъ. Чуть в мешок нас не взяли. Ну, мы все-таки два пулемета у них сбили…
- Куда же бежали ваши? - перебил его нетерпеливо Горчаков.
- Куда же? Лысые горы защищать, на шахан. Там такая позиция, что никто не пройдет. Гора острая, высокая, а под ней петлями дорога. Сам знаешь.
- А за Широкой щелью, что за бой был? Туда ведь Гринченко пошел. Он или его захватили?
- А хто ж его знае? Разве тут разберешь?
Жуткая ночь. Зеленые не спали. Разведки, рискуя нарваться на засаду белых, бродили по горам и ущельям, забирались в колючий кустарник, шатались по лесу, натыкаясь на стволы, спотыкаясь о пни, срываясь в канавы, под обрыв. Изредка приглушенно прорывался стон - и замирал, точно и не было его… А стрельба вдали время от времени раздавалась то впереди, то слева.
И когда забелело небо, заалел восток - начали появляться разведки.
Весь следующий день шла редкая стрельба. Зеленые недоумевали, не видя больших сил белых, но и не знали, где их искать, куда итти. После полудня заклокотала стрельба справа глубоко в горах. Горчаков решил, что белые прошли старой дорогой из Прасковеевки через Михайловский перевал на Лысые горы и разослал вестовых собирать из засад зеленых, чтобы итти на выручку. Но пока зеленые подтянулись, пока пришла первая группа, стрельба в горах стихла и наступила ночь.
По пути набрели в потемках на какой-то огород, набросились на кукурузу и всю ее обглодали. Начали копать бурак, картофель и есть сырьем. Тут же завалились спать. На заре прибежал хозяин огорода, зеленый, видит - изрытое поле. Виновники тут же лежат.
- Ребята! Да что же вы наделали?.. Да что же это?.. Да как же я?.. - топчатся по ногам лежащих, плачется, командира ищет.
- А разве это твой? А мы и не знали…
- Ничего, ничего, за нами добро не пропадет.
- За пахоту эту с тебя ничего не возьмем.
Успокоили его. Выдали ему расписку о потраве огорода в четверть десятины. Советская власть установится - заплатит.
Пришли на Лысые горы утром. Встречают их зеленые радостными криками, обступили толпой, заговорили все разом.
- Когда нас белые загаяли на Мезыбке, - рассказывает, захлебываясь, лысогорец, - мы - бежать на Лысые горы. Заняли позицию на шахане. Ждем-подождем - нет никого. Пришло с наших хуторов подкрепление. Набралось нас вместе со второй группой 60 человек. А у вас там стрельба все идет. Думаем, пробиваются до нас белые. Переночевали на горе. День занялся, а их все нет. Вчера в полднях наблюдатель наш доносит с сопки: поднимается к нам с фланга колонна кадетская: на Лысые горы идут Эриванской дорогой. Мы это свою цепь передвинули, смотрим - подходит ихняя разведка. Совсем уже близко. Слышим, разговаривают:
- Вот придемо на Лысые горы, зараз наемось сметаны, масла, брынзы, а тоди…
- Тут наш командир поднялся во весь рост да как гаркнет: "По неприятелю, полк, пли!" Эх, как сыпнули мы в них! Разведка их - тикать! Колонна их смешалась - и за бугор! Залегли - и ну, по нас жарить! Кто - разбегаться! Офицеры с наганами - за ними! Такая карусель поднялась! Они орут, мы - тоже! Они пулемет выкатили, ленты три выстрочили - и бросили. Командир ихний с биноклей вылез на бугор и уставился на гору, потом - брик! - со всех четырех ног. Кадюки - разбегаться: кто - на Кубань, кто - назад, к Мягкой щели!..
- А мы позавчера опоздали к началу боя, - прорывается голос зеленого из первой группы, - потом за Широкой щелью на шоссе как подняли тарарам! Они - кто куда: кто через Широкую щель - на Видербеевку, кто через Мезыбку - в Зеленчик. А у них лезгин был; привез на двуколке патроны и поставил ее под прикрытие. Так он перепугался и давай нам кричать:
- Не клади на мой дилижан пули: я вам патроны привез!..
- А мы в Адербиевке кучку офицеров покалечили. Они кричат: "Господа, по своим стреляете!" А мы им: "Брешешь, мы в своих не стреляем!" - да как вдарим, вдарим! Несколько человек уложили!
- Хорошего чёсу им дали! Не скоро забудут! Весь день, всю ночь гоняли их!
- А проезжие-то по шоссе что рассказывали!.. Белые взяли из Геленджика одного грузчика, чтобы провел их на Фальшивый. Там-то и пути всего верст восемь шассой. Так он пьяный напился и повел их берегом вокруг Толстого мыса. Ха! Ха! Ха! Дошел до маяка и сел: "Дальше ходу не знаю". Они его и добром, и молитвой, а он спать укладывается. Помяли ему бока, плюнули - и пошли баераками. Под Фальшивым на своих нарвались - перестрелялись.
Долго галдела толпа, заливалась хохотом. Потом кто-то шепнул Горчакову: