Сзади вихрем прилетел Гринченко. Он - сияет! На нем новая роскошная черкеска с красно-зеленым нагрудником, на голове - кубанка, за ней развеваются красные, зеленые ленты, как у дивчины - украинки. На поясе - серебряный кинжал. Подбежал к пулемету, что-то крикнул, бросился на землю - Кубрак уступил ему, - а тот, прострочив немного, вскочил, побежал вправо через базар вперед.
Илья с парой зеленых метнулся влево к морю, чтобы подобраться к белому, двухэтажному дому, откуда стреляют. И он разгорелся, забыл об опасности, летит к врагу вплотную.
Подбежал к самому дому, только дорога отделяла его от него. Выстрелил в окно флигеля рядом, чтоб не выглядывали через внутренние ставни; приготовил бомбу, бросил ее на верхний этаж белого дома напротив - не долетела, не разорвалась. Начал обстреливать с двумя зелеными из винтовок. Дом молчит. Оттуда бежали. Последние двое спустились по веревке и скрылись во дворах. Стрельба дальше, из гостиниц. Илья - обратно, к цепи, чтобы продвинуть ее вперед: тыл уже обезоружил Гринченко, там сдалось 200 солдат.
К Илье подбежал зеленый с красной лентой через папаху, шепчет:
- Гринченко убит… Пуля угодила в лоб. Забежал через площадь к своей хате, а там - белые; выскочили - и в упор стрелять. За площадью их цепь.
Илья тихо говорит:
- Никому - ни слова; всех, кто знает, - предупредите, чтоб молчали. Я беру командование на себя.
Проскакал на лошади Раздобара в черкеске; и для него великий праздник - цветет, сияет! Развеваются красные, зеленые ленты на шапке-кубанке. И проводник, толстяк, с пучком лент, горит. Радостно трепещут зеленые, рвутся вперед, носятся: бой! Победа! Впервые за полтора года город в их руках.
Илья выбрал боевого зеленого, предложил:
- Отберите отряд человек в двенадцать, зайдите с фланга, сбейте цепь, что залегла за площадью. Пусть и они в гостиницы лезут.
Ушел отряд. Охватил цепь белых с двух сторон и взял их в плен.
Продвинулась цепь на квартал вперед. Стоит у заборов. Орда. Нет начальников. Грянет залп-другой сбоку, сзади, из какого-либо дома, - и понесется эта масса в дикой панике.
Илья быстрым шагом обходит цепь. Он еще не признан. Он только советует. Высматривает смелых, энергичных, заговаривает:
- Командуйте группой около вас. Держитесь на месте. Вперед - ни на шаг. На кой чорт нам эта полсотня засевших? Нужно выгрузить трофеи. Поняли? Берегите патроны на случай контр-атаки белых.
Попалась ему лошаденка - оседлал ее, поскакал. По городу грохот подвод разносится: кто-то уж распорядился - вскачь несутся подводы, нагружаются. На базаре грузят хлеб. Из домов редкие выстрелы.
Выбежала, как под вихрем, девушка, глянула по сторонам, подбежала к Илье - подала розовый бумажный цветок. Бедный цветок, но дорог - приколол его себе к груди на патронташ.
Прискакал к складу - тысячи винтовок, горы ящиков патронных.
- Скорей выгружать! Закончить до вечера - иначе белые все отобьют!
Подлетают подводы, грузят - и вскачь, - в тыл. Грохот по городу. Редкая сонная перестрелка. Не чувствуют ли себя в дураках засевшие по домам белые?
Забежал в казначейство. Несколько зеленых штыками долбят несгораемую кассу. Весело бросил им:
- Работаете? Ну, старайтесь… Много выгребли? Дайте-ка я попробую… Не годится. Лом нужно. Беги ты, товарищ!
Вошел зеленый из пятой, Илья его знает, - приказывает:
- Сваливай ценности в мешок! Под твою и вашу, товарищи, ответственность!
Поскакал на фронт, снова раз’ясняет, удерживает разгоряченных.
Конный отряд скачет вокруг города, сторожит.
Цепь растянулась через весь город от моря до кустов. Откуда столько зеленых?
Ему сообщают тихо:
- Прорвался отряд человек в двадцать пять горами в тыл.
Он спрашивает, где поставить засаду. Отделил группу человек в двадцать, обращается к одному из них:
- Идите в засаду. Что узнаете - доложите. Я буду здесь или у пристани.
Группа зеленых возится с пулеметом-люисом; взяли у белых, а он испорчен. Илья пробует стрелять из него - не ладится. Отдал.
Снова поскакал в тыл. Наскочил на завхоза. Замотался он в шинели, пот по бороде ручьями льет. Он заприметил посреди бухты баржу, произвел разведку - мука! Белые, видно, ожидали нападения, отвели баржу от берега. Он ее выгружает.
Илья снова скачет. Выгрузка кипит. Грохочут подводы. Ну, и молодцы бородачи! Расцеловать бы их! Где такую дисциплину найдешь?
Сонная стрельба в цепи.
Илье сообщают, что идет в бухту пароход. Поскакал к пристани - бойцы уже залегли за каменным барьером, у берега моря; знают, что нужно делать: подпустить к пристани, выскочить, и со штыками наперевес - к нему.
Снова поскакал к цепи:
- Прекратить стрельбу: пароход идет в бухту. Человек двадцать - ко мне.
Одному из зеленых поручил:
- Вы поведете их на пристань, - и ускакал.
Пароход "Осторожный" уже пришвартовал. Зеленые хозяйничают. Тут и Иосиф. Он распоряжается, будто и родился начальником: приказания коротки, тверды. Парень с мешком ценностей - тут же, на скамейке. Сюда сносят с парохода ценности, документы, бросают в растопыренным мешок.
С парохода сняли 18 офицеров. У многих - ордена; шесть полковников. Они направлялись в Сочи провести мобилизацию, возглавить борьбу против зеленых, одеть, вооружить мобилизованных.
Заработали лебедки, начисто выгружается военное добро - шинели, новые винтовки, патроны, тюки мануфактуры… На пароходе - молоденькая красавица в черном, потрясена, неподвижна. Жизнь за нее отдал бы! Да подойди - свалится замертво от ужаса. Вот они - дикие, страшные люди-звери, которые живут в порах и питаются дичкой.
Женщина с маленькой девочкой умоляют Илью пощадить их отца и мужа. Кто он? Офицеры толпятся поодаль на пристани, им связывают руки, чтоб не разбежались. Девочка безутешно плачет:
- Дядя, отпусти моего папу: он хороший…
Чем может помочь им. Илья? Он - не только человек, он - начальник. Должен делать то, что приказывает долг, разум, но не сердце.
Девочка цепляется за полы его шинели, рыдает. Он успокаивает ее, гладит по головке, обещает… Он даже не спрашивает, о ком молит ребенок…
- Товарищ Илья! Тут две бочки керосину и бензилу! Брать?
- Все бери! Пригодится!
Напрасный вопрос. Их уже поднимают лебедкой.
Свистят пули… Стрельба со стороны кладбища. Неужели подкрепление белых? Илья посылает конного в разведку. Приказывает принести красный флаг.
- Это первая спьяну стреляет!
Развевается флаг, а пули свистят. Перебежками наступают солдаты. Навстречу им из города зеленые бегут - в них стреляют. Что за чертовщина? Неужели белые?
Свои. Пьяные вдрызг. Первая.
Пришел здоровенный дядя в английской шинели с деревянным кобуром маузера, болтающимся у колен. Морда красная. Илья смотрит на него вверх. Тот басит:
- Целый день отбивались от белых - прогнали. Они, гады, знали, что мы будем нападать. От вас убежало 24 человека с пулеметом…
- Не 24 бежало, а двести двадцать четыре!
- Ну, мы не видали их. А 24 взяли. Пулеметчик ихний теперь по "России" жарит: засели там, гады. Я сейчас пойду выбивать их.
- Да плюньте вы на них! Пусть сидят, не мешают выгружать. Трофей столько, что на всю войну нам хватит.
- Нет, я их возьму, - упрямо и непонимающе твердит тот.
- Но они же перебьют вас! Они же, как в крепости!
- Перебью гадов, душа из них вон!
- Имейте в виду: мы сейчас уходим из города. Уходите: и вы.
Но тот твердил свое - и Илья отошел от него: бесцельно говорить с пьяным: дурак-дураком.
Стихает грохот подвод. Вечереет. Илья уже забыл, что его никто не выбирал, - решительно распоряжается. Скачет к цепи, приказывает осторожно отступать к шоссе и уходить.
- А как же с засевшими в домах?
Терпеливо раз’ясняет, настаивает:
- Первая всепьяная выбивает. Отступать немедленно.
Отходит цепь. Потянулась бесконечная орда по шоссе в горы. Илья пропускает всех, чтобы никто не остался.
Прибежали из первой группы, кричат:
- Куда же уходите? Это - предательство! Что же мы одни будем брать белых?
Илья сдержанно об’ясняет:
- Белые засели в домах, ждут темноты. Нужно спасать трофеи. Уходите и вы.
Ночь в Мягкой щели.
Опустел город, только прикрытие зеленых цепью отходит. Толпы запрудили шоссе, будто великое шествие. Все направляются в горы. Все по-праздничному веселы.
Поднялись на хребет; город утопает в сумраке, лишь редкие выстрелы у гостиниц глухо доносятся. Толпа двигается по извивающемуся шоссе, вверх, вниз, пробирается между обрывами. Идут спокойно, полными хозяевами, не боятся засад.
Расступаются, пропускают всадника в белой папахе, с поднятым воротником. Они узнают его, весело окликают. Он уже признан, без выборов.
Качается он в седле от усталости. И лошадь устало, неровно ступает, точно по ступенькам спускается.
Свернули между развесистыми деревьями в Мягкую щель. Под ногами извивается бурливая, журчащая речка. Ищут перекинутые через нее бревна, со смехом перебираются, хлюпают ледяной водой.
Вдали полыхают языки пламени, взвивается розовый дым. Дивная сказка… Точно светящееся подземелье… Новая жизнь зарождается. Табор. Котлы с варевом бурлят. Сидят у костров пленные солдаты. Веселы, беззаботны. Вокруг - часовые, никого не допускают к ним. Илья всматривается в лица пленных. Есть о чем подумать…
Проехал к дальней хате, в штаб. Около, на сеновале - пленные офицеры. Фонарь светит. И у них беззаботный вид. Жалуются, что им не развязывают руки: больно ведь. Ни орденов, ни погон ни у кого не осталось. Зубами друг другу дорогой отгрызли. Он отвечает, что не может им помочь. Изучает их лица: есть о чем подумать.
Собралась тысячная орда под охрану постов, заполнила все ущелье; гулко рокочет. Запылали новые костры. Илья возбужден, бродит по табору задумчивый. Его весело окликают, он рассеянно отвечает и проходит.
"Пленные солдаты… Куда их?.. Распустить по традиции зеленых? Но с кем воевать? Где ядро? Пятая - в тифу, малярии, гриппе. Сорок бойцов осталось. Местные? Уж если Гринченко намеревался вероломно обмануть, не хотел уходить от хат, то что ждать от серой массы? Удастся ли оторвать ее, увести?"…
"Пленные офицеры… Перестрелять без разбора по традиции зеленых? Но в Красной армии лишь немногих пленных офицеров расстреливают. Большинство же посылают в штабы под контроль комиссаров. Почему их здесь не использовать? Ведь нужны кадры для армии, много нужно командиров. Где их найти? В серой массе крестьян, полтора года прятавшихся за хатами? Кто будет печатать воззвания, чертить карты, перепечатывать приказы? Кто даст совет, кто научит командиров?"
"Громадные трофеи. Не использовать ли их, как приманку, чтоб потянуть за собой на Кубань? Но зачем трофеи тем, которые уйдут? Там они еще достанут, а это все через горы не потащишь. Откажутся местные итти на Кубань, не дай им ничего - сами растащат, получится раскол, драка из-за кости. Нужно раздать все. Пусть принимают, как щедрость. Не пойдут на Кубань - будут чувствовать себя виноватыми, языки прикусят".
Снова около пленных солдат. Они весело обращаются к нему, будто свои:
- Товарищ Илья, когда же винтовки вернут? Мы ведь трудовой народ, за советскую власть бороться будем.
- Хорошо, разберемся.
К нему подошел высокий, смеющийся, цветущий:
- Товарищ Илья, пойдем бить кадетов! Кровь горит! Я у Махно был, всю его тактику знаю!
У Ильи назревает решение. Вооружить их. Эти будут безответны. Стараться будут; эти пойдут на Кубань.
Похороны.
Собрались зеленые у братской могилы. Нахмурился день. Глухо рокочет толпа. На снегу лежат три павших героя. В шинели завернуты. Около них - гроб. Гринченко в роскошной черкеске с серебряным кинжалом на поясе. На груди - шапка-кубанка с пучком красных и зеленых лент, почерневших местами от его крови. Бледное, бескровное лицо. Он весь был изранен в боях.
Илья - около. Поник головой. Он нехорошее думал о нем, намеревался в мертвой схватке с ним решить: все - или ничего, победа над белыми - или хрюканье у корыт… Уступил Гринченко без борьбы - и примирился с ним Илья… В его память врезалось, как вихрем пролетел Гринченко, прекрасный, вольный, счастливый. Он много страдал, но дух его не был сломлен; он остался безудержным героем и без колебаний бросил свою жизнь в жертву… Красной армии, Советам, для победы над врагом…
Кто посмеет бросить ему обвинение за его грехи в прошлом? Трус? Обыватель, которого в трепет приводит мысль спать без перины, без жирной бабы под боком? Или толстый паук, награбивший карманы под охраной закона?
Вся эта мразь не стоит его сапога. Он щедро расточал свои силы в борьбе, но ничего лишнего не взял от жизни, он урывал от нее лишь минуты счастья в боях. Не умел лишь разбираться в сложных вопросах и решал их просто.
Над трупами склонились молодые женщины. Оплакивают их. Зеленые нахмурены. Илья поднял руку и высоким металлическим голосом отчеканил:
- Товарищи!.. - и вскинули головы зеленые; устремили на него взоры с надеждой, тихой грустью.
- Они погибли героями! Счастлив тот, кто умирает в бою! Отдадим им последнюю почесть!..
Кто-то дрожащим, нерешительным голосом запел, тысяча голосов, как рокот волн, влились в могучий поток звуков - и зарыдали горы, зарыдали склонившиеся женщины…
"Вы жертвою пали в борьбе роковой"…
Волны звуков беспорядочно метались, сталкивались, путались, но гармония их не нарушалась. Немногие знали ту песню, немногие ее когда-либо пели, да и те забыли: полтора года озирались по сторонам, говорили вполголоса.
Подошел к Илье распорядитель похорон, шепчет: "А теперь что делать? Опускать тела или залпы дать?" - "Да не все ли равно. Действуйте, как находите". Тот подбежал к одному из командиров: "Давайте залп". Пение оборвалось в недоумении, но кто-то с новой силой запел, снова подхватили, сильней зарыдали женщины, почуяв приближение роковой разлуки. Выстроились солдаты, командир дрожащим голосом скомандовал:
- Взвод!..
Но к нему подскочил кто-то возмущенный:
"Что ты делаешь? Не так нужно, сперва опустить, потом дать залп". - Растерялся командир, оставил солдат с винтовками у плеча, торопливо подошел к Илье: "Как полагается?" - "Как сделаете, так и полагается. Никого не слушайте и не путайте. Опустите мертвых, потом дайте залп. А засыплют - другой, и все".
И снова разлились потоки грустных звуков.
Опустили на шинелях гроб Гринченко - бросилась за ним рыдающая женщина; ее мягко поддержали грубые, нахмуренные зеленые. Опустили одного за другим троих без гробов на шинелях: некому было согреть их холодные трупы ласковой заботой, да и не нужно им было это…
Громко рыдают женщины, а похоронная песня то ширится, то стихает, обрывается и вновь нарастает.
"Прощайте же, братья, вы честно прошли
Свой доблестный путь, благородный".
- Взвод… пли! - и рвануло воздух оглушительным треском; покатились по горам камнями звуки, стихая далеко в бесконечности.
Грубо заработали лопатами стоявшие у могилы зеленые, застучали комья земли о гроб…
Засыпали яму, нагребли холм. Дали холодный, отчаянный залп - и зеленые, облегченно глотая воздух, начали расходиться. Осиротелые женщины, точно обманувшиеся в своих надеждах, тихо всхлипывая, успокаивались, уходили прочь от дорогих им могил.
Кто-то врыл большой деревянный крест у изголовья. Кто-то протестующе перекинул красный кусок материи через его перекладины - и забыли могилу. Засыпало ее снегом. Земля примиренно закуталась вместе с ней белым саваном…
В Геленджике после боя.
Тут раскатились гулко по горам взрывы снарядов - то белые храбро обстреливали город, когда все кончилось.
В городе ночевала первая, справлявшая праздник около своих баб. Сторожевую охрану поручили двенадцати пленным солдатам. Две гостиницы таки взяли. "На дурок". (Пять товарищей в этом деле погибло).
Подобрались под стены, начали бросать в окна невзрывающиеся бомбы и кричать, будто закладывают пироксилиновые шашки, чтобы взорвать обе гостиницы, - и белые сдались. Всех 49 пленных добровольцев зеленые признали офицерами, вывели за город, раздели и перестреляли. Трупы долго не лежали: об уборке их позаботились дикие звери.
Два дня город был во власти зеленых. Потом белые высадили дессант. Еще два дня в себя приходили, а 25-го января начальник гарнизона в рапорте своем доносил о нападении зеленых, о том, что белые знали об их замыслах и приготовились к обороне.
…"Все увезено, осталось немного картофеля и гнилое сено"…