Принесли в хату одежду расстрелянных - набросились зеленые на нее, как вороны на падаль, подняли крик, ругань. Противно было Илье, однако подобрал он себе лучшую английскую шинель с красным кантом на воротнике, сапоги, френч, английскую офицерскую фуражку с поднятым и спереди, и сзади верхом. Перекинул через плечо ремешок полевой сумки, затянулся широким ремнем. На боку наган в кобуре. Англичанин. У него и лицо нерусское - его за латыша часто принимали. Теперь он похож на командующего. Из всей армии выделяется.
Переоблачился в английское и Иосиф. Отобрал Илья костюм и для Пашета - голубоватую офицерскую шинель мирного времени, шапку-кубанку и бурковые сапоги.
Девять пленных офицеров и мальчика перевели в штабную хату. Расположились они все на земляном полу. Тут же разместился и особый отряд Иосифа. Этот отряд сколотился в три дня, человек в 25, из бойцов пятой группы. Самый надежный.
Вечером Илья долго беседовал с офицерами о программе партии, о советском строительстве, о Красной армии. Потом перешел к главному, что ожидает он от них: покамест чертить, печатать, потом советы давать (у них опыта ведь больше, чем у него), наконец, кто пожелает, - можно и в армию принять.
Седоватый, длинный полковник, сидя на полу простодушно расспрашивал Илью, интересовался всем, будто он уже сочувствует Советской власти. Но на утро его не оказалось. Бросились в погоню. По снегу убежать трудно: следы видно, да город ведь близко. Напали на странный след: ступни не вперед, а назад. Догадались, побежали по этому следу - нагнали. Он не пожелал возвращаться в штаб: стыдно было перед другими офицерами, которых он вероломно предал, зная, что они связаны с ним круговой порукой. Принесли зеленые его бурковые сапоги и шинель.
Всполошились пленные, ждут суровой расправы. Встревожился Илья: взбунтуются зеленые: разве можно верить офицерам, заядлым врагам революции?
Обошлось все тихо. Повеселели пленные офицеры - много же великодушия у этих диких зеленых, - и армянин-офицер сплясал им наурскую.
Дали ему черкеску, серебряный кинжал, оделся он - и просиял: герой. Расчистили ему круг, запели наурскую, захлопали в такт ладошами и понесся птицей, а глаза гордые, пьяные… Гикнет! Гикнет! - и дрожь по толпе перекатится… Кинжал в руках!.. Вонзил его в землю! - а сам, как зачарованный, сладострастно впился в него - и скользит вокруг бесшумно…
Остановился устало, дышит тяжело; снял шапочку, вытирает рукавом черкески влажный лоб, улыбается. А зеленые вдруг загалдели, принялись рукоплескать ему, столпились вокруг.
Тут прибежали на шум другие, набилось в хате доотказу; странно им: сколько они себя помнят, не пели, не плясали зеленые так открыто, как сейчас…
Сразу полюбили армянина-офицера, обласкивают, угождают ему. Увидели в нем человека - и жестокая, слепая вражда к офицерам получила трещину…
Мальчик привык; маленький человек, а понимает в чем дело, не просится домой. С ним балуются огрубевшие зеленые, истосковавшиеся по детям, по ласке слабого, беспомощного, хрупкого.
Через горы на Кубань.
Посидели четыре дня в Мягкой щели, роздали оружие, деньги, муку, мыло, керосин, часть мануфактуры; отвезли оставшиеся запасы, большую часть мануфактуры на Лысые горы в базу.
Приготовили новое красное знамя, под которое они будут собирать армию. Лозунг - "Вперед, за угнетенных трудящихся". Для каждого друга - ясный. Для врага - непонятный, чтобы не спешил стягивать против зеленых силы.
Ушла первая партия, ушла и вторая. Штаб с пленными отправился в Папайку, где должна быть вторая база. Один из пленных офицеров, Крылов, которого едва не расстреляли для счету, вызвался итти с зелеными в бой. Иосиф взял его с собой, под наблюдением своего особого отряда.
И случилось неизбежное: вторая группа растаяла. Когда привезли трофеи, все ущелье было забито народом. Но одни ошиблись в расчетах - разбрелись; другие, зачисленные в отряды, получив обмундирование и оружие, разбились на кучки и "окопались" на дачах у шоссе (за что кровь проливали полтора года? За что бор-р-ролись?). Третьи, опасаясь отбиваться от "казенного" корыта, разбрелись на время, пока этот ненавистный им Илья не уберется отсюда и не оставит их в покое.
Он кипел от бешенства, скакал по ущелью, заглядывал в редкие хаты - исчезло начальство, а немногие зеленые равнодушно, недоумевающе выслушивали его ругань.
Наконец, нашел хату с группой худосочных интеллигентов с лирическими, бабьими голосами. Он набросился на них, требуя собрать группу, а они грелись у печки, помешивали на сковороде жареную баранину, от запаха которой еще больше нарастала у него злоба - припасли для себя, сволочи! - Жарили и аппетитно, лениво жевали. Они говорили со слезой в голосе о том, что зеленые измучились, их жажда покоя - законная, что они истосковались по своим семьям, а Илья честил их предателями, вероломно обманувшими своих товарищей, дезертирами, которые всегда прятались за чужими спинами: при красных, при белых, и теперь у зеленых. Но эти слезливые лирические тенора, очевидно, прекрасно сохранились за полтора года страданий с бабами под кустами, в землянках, без всяких удобств, у них были здоровые нервы, и они равнодушно выслушивали его ругань.
Что оставалось делать? Перестрелять? - он остался один. Уезжать одному - позорно. Бесконечно ругаться - бесполезно: разбрелись зеленые и разговаривать не хотят. Он спокойно бы отнесся к их предательству, если бы они враждебны были к советской власти, но в том-то и вся гнусь их поведения, что они ждут, с трепетом ждут прихода Красной армии, а сами не хотят воевать даже теперь, когда настал решительный момент и близка победа.
Он измучился с ними, полдня рвал горло; наконец, согнал, выстроил человек сто, а он знал уже, что местные из других отрядов перекочевали в свою, родимую, вторую беспросыпную, что в этом отряде должно быть человек двести пятьдесят. Начал уговаривать:
- Постановление командиров было итти на Кубань. Все ушли. Вы против Советов, против Красной армии?
Тут загалдели местные, брызжут слюной:
- Чего на пушку берешь? Мы два года страдали! Где вы были, под такую мать? На кого семьи бросим? Мы уйдем, а их вырежут!
- Семьи ваши охранять будет первая группа. Ей оставлено несколько пулеметов. У нас есть заложники… Вы ищите предлог, чтобы прикрыть свою трусость. Мы идем в бой, а вы?..
Долго ругался Илья, наконец, потерял всякую надежду:
- Предатели! Трусы! Придет Красная армия, я всех вас отдам под суд, и тогда горько раскаетесь! Кто за мной? Два шага вперед!
Выступило человек пятьдесят пленных - и пошел он на Лысые горы с теми, которые пять дней назад были в армии врага.
Пришел на хутор Жене - ужас. В хатах набито. Негде разместить пятьдесят человек. Лысогорцы засели в хатах, а глядя на них, засели и другие зеленые.
Снова изнурительная борьба. В третьей группе тоже нет командира. Наскочил Илья на одного сонного, пришибленного (его выбрали накануне - и забыли), тот в недоумении: чего от него хотят? Илья сам назначил командира и приказал к утру всех собрать для выступления.
Пошел в хату, где лежал больной Пашет. У изголовья - офицерская шинель, его подарок.
Сел около Пашета, энергичный, неунывающий, начал рассказывать о своих мероприятиях. А Пашет пристально, холодно, всматривается:
- Ты что, офицеров посадил в штаб? Двести человек пленных в строй поставил?
Ударило в мозг:
"Даже Пашета против меня вооружают", - и возбужденно стал доказывать:
- Мы расстреляли десять офицеров. На Фальшивом убито человек 15 - мало им этого? Это трусы клевещут, чтобы оправдать свою подлость. Мы оставили восемь офицеров заложниками - семьи не будут терзать белые. Плохо это? Этих офицеров я засажу чертить карты, печатать воззвания, приказы. Один из них вызвался итти в бой. Наконец, судил не я один, все видели. В чем же дело? Вооружил пленных солдат: они служили в Красной армии. И на это было согласие всех. Ты же знаешь, что пятая тоже из солдат белых, а это единственная активная группа. И она всегда приглашала пленных в свои ряды. Но пятая - в тифу. С кем же итти на Кубань? С местными, которые полтора года под бабьими юбками прятались? Вторая группа вероломно предала - отказалась выступить. Завтра буду выгонять лысогорцев.
Условились, что Пашет будет наблюдать за движением на побережье, поддерживать связь со всеми вырастающими отрядами, и соберет конференцию для выбора реввоенсовета; даст распоряжение Петренко, если тот появится, двигаться на Туапсе, и проследит, чтоб не растаяли из складов на Лысых горах запасы мануфактуры.
Приехал на лошади командир второй группы. Заявляет, что он был в первой группе и потому не мог повлиять на своих бойцов; теперь они согласны подчиниться Илье, но он должен учесть, что они не могут покинуть беззащитными свои семьи; они просят указать им боевой участок и пункты на Кубани, куда они будут делать налеты.
Илье ничего не оставалось, как указать ему, чтобы вторая и первая группы частью сил сходили в Эриванскую и Шапсугскую, куда придет через пару дней и сам он с отрядом.
С ночи разбушевался норд-ост, замел деревушку снежными вихрями. Только крыши выделялись белыми шапками, да окна кое-где выглядывали. Из труб вырывался тряпками теплый дым и обреченно уносился вдаль.
Проснулись зеленые - из хат вылезти нельзя: завалило двери снегом. Ревет, свистит норд-ост, метет колючим снегом. Куда в такую погоду? Какая неволя гонит? Сугробы в рост человека - ни пешком, ни верхом на лошади не выберешься.
А Илья не сдается: снег - не земля, рыхлый - пройти можно. Добраться до леса, а там легче будет. Приказал собираться.
Выйдет кучка-другая пленных, постоит под колючим, морозным норд-остом, промерзнет - и растает. Надо же обогреться, пока соберутся местные. А те прячутся.
Пошел Илья сам по хатам. В каждой ругается, всех выгоняет. Пройдет раз; пока выгонит последних - передние растают.
Отложили. На следующее утро норд-ост стал еще злее, морознее. Подобрал Илья боевых лысогорцев, они ему стали помогать - и кое-как удалось собрать. Куда же пойдешь? Собаку не выгонишь, а люди что, хуже собак? Никто не осилит сугроба: невозможно - оставаться нужно. Погнал Илья лошадь - зарылась по грудь, стала.
Тут писарь в бурке подвернулся. Завернулся в нее - и решительно полез в сугроб.
Илья пропускает цепь, остается сзади, чтоб не отстали последние. Через сотню шагов сугроб миновали, снегу было ниже пояса. Передние пробивали коридор - остальным легко было следовать. Зашли в лес, начали спускаться в Папайку. Норд-ост остервенело завывал вверху, а здесь было тепло. Разгорячились зеленые от ходьбы, разрумянились, повеселели, пошли вниз в припрыжку, обгоняя друг друга, сталкивая в сугробы, скатываясь на своих задах. Кто снежком пустит и приведет в сознание задумавшегося; кто засыплет пригоршню снега товарищу за воротник; кто шутки откалывает. Весело стало и Илье: все-таки человек 250 ведет, да впереди столько же - воевать есть с кем.
Прошли через Папайку, вышли узким Сосновым ущельем на широкую дорогу. Раздвинулись горы. Тихо, тепло. Веселей стало после мрачных ущелий.
Бунт командиров.
Вечером, усталые добрались до лепрозория. Илья слез с лошади, передал ее ординарцу - ноги задеревенели, затекли, - хлопнул себя по сапогу плеткой, будто понуждая встряхнуться, пропустил отряд и, только завернул за угол дома, - как из стоявшей толпы зеленых побежало к нему с криками несколько человек; загалдела возбужденная толпа. Подлетает Тихон с колючими черными глазками:
- Где ты пропадал, в бога, в три погибели! Мы три дня тут ждем! Пошел к чорту!
А в другое ухо кричит, с кулаками наступает толстый с лицом китайского мандарина отец семейства из Тхаба:
- Зачем тянешь на Кубань, когда все зеленые против? Ты что, хочешь загнать нас всех? Мы уже выбрали Усенко, а ты убирайся к чортовой матери! Офицеров в штаб сажать? Пленных вооружать? Предатель!
И Кубрак против него. С кулаками бежит:
- С чем воевать будем! С трещотками - в кровь, в гроб!.. Зачем пулеметы раздал?
А из толпы несется:
- Не хотим Илью!.. Мы уже выбрали Усенко!.. Долой!..
Казалось, вот-вот на штыки поднимут. Но Илья в минуты опасности становится особенно расчетлив, выдержан. Крикнул в ответ коротко, чтобы не затягивать дикой сцены, зная, что здесь он бессилен побороть их (он понял, что это уже бунт командиров):
- Довольно! Я задержался потому, что лысогорцы прятались под юбками, а вторая группа предательски обманула и совсем не выступила! Решение итти на Кубань принято вами самими! Пленные офицеры не в штабе! У меня нет штаба! Они оставлены заложниками!.. Командиры! Пожалуйте в комнату на совещание! Товарищ Усенко, разместите в квартирах отряд! - и пошел к дому около. Ему указали свободную узкую комнату.
Посредине - большой, запыленный стол. Илья зашел за него, чтобы между ним и ими было расстояние. Он приготовился к роковой схватке одного с десятком взбунтовавшихся командиров и толпой местных зеленых. Они ввалились вслед за ним.
Снова началась горлатая ругань. Выскочил толстяк из Тхаба:
- Ты хочешь быть диктатором! На каком основании распоряжаешься именем реввоенсовета? Где реввоенсовет? - и снова закричали в десяток глоток, бросая ему жестокие обвинения.
Илья пытался успокоить их, чтобы не теряя достоинства, внушительно, сдержанно разбить их обвинения, но они, видимо, опасаясь, что в споре он победит логикой, старались взять криком, сломить его, запугать. Казалось, не устоять ему против этого потока ругани, но он понимал, что они накаляют атмосферу, поджигают себя, чтобы решиться…
И когда огнем закипела кровь, бросилась в головы; когда, казалось, спор мог разрешиться только оружием, - Илья хлопнул изо всех сил плетью по столу, будто выстрелил, - и на миг растерялись все, стихли… А он с сатанинской силой начал чеканить:
- Я - коммунист! Какой идиот вам поверит, что я хочу быть диктатором? Мне верит Советская власть, меня послали для организации армии! Я провел бой в Геленджике - все это вы знаете! Или вам нужен командир с бородой? Так бородой не командуют! Я в Красной армии во главе дивизии стоял - и с отрядом справиться сумею! Все ваши обвинения нелепы! Именем реввоенсовета я не прикрывался: его нет, старый лысогорский реввоенсовет умер, новый будет избран, когда соберется конференция от всех отрядов Черноморья! Все вопросы я решаю на совете командиров! Разве вам это не реввоенсовет? Я действовал именем восьмисот бойцов, выбравших меня, именем революции и вашему решению не подчинюсь! Голос местных крестьян, это еще не голос России, я иду за пролетариатом и крестьянством всей страны! Их именем я уполномочен действовать, и от власти не уйду, потому что этого требует боевая обстановка! Я не дам развалить армию, пока не перешагнете через мой труп!.. - и, резко понизив тон, вежливо, тихо продолжал: - товарищ Усенко, что дала разведка в Холмской? Численность гарнизона?
Тот начал докладывать.
Страсти улеглись. Командиры, будто забыв о сцене, добродушно склонились вокруг стола над развернутыми картами и начали обсуждать план нападения на Холмскую. Они почувствовали силу Ильи и решили, что ему не стыдно подчиняться. Местные зеленые, упустив горячий момент, бессильны были против его логики и не посмели возобновлять сцену.
Кончилась беседа. Вышли командиры. Илья стоял за столом. Против него, у окна, - Иосиф, пришедший в разгар спора. Стихли шаги. Иосиф, улыбнувшись, посмотрел на Илью:
- Ты победил. Молодец. Но будь осторожен. Мои ребята рассыпались по домам. На них можешь положиться: они тебе верят. Прогуляйся, потом обойди всех зеленых, покажись - посмотрим, как они будут относиться.
- Хорошо. Но это все местные работают. Они хотят клеветой прикрыть свою трусость. Ведь они разлагают бойцов. Пленные всего неделю у нас, а сколько ругани услышали! Да это не армия, даже не банда, это - бедлам какой-то! Кого мы привлечем в свои ряды?.. Вот пятая группа пополнится выздоровевшими, пленных проверю в боях, наберется человек 400, схожу на Тамань за резервами - и тогда я научу этих героев корыта бороться за советскую власть.
- Пойдем на воздух: ты весь горишь.
Но Илья возбужденно продолжал:
- Стоило рисковать! Ведь если бы я сдался - мало того, что меня бы прикончили, - развалилась бы армия. Местные разбрелись бы по хатам и безмятежно забрались на печи к своим бабам: в такую зиму никакая облава не полезет к ним; родимые бандиты конного отряда отправились бы с облегченным сердцем грабить; пленные бы разбежались, а остатки пятой зарылись бы в берлоги до весны, ждать, пока лист распустится. И вообрази, если бы прикончили: опозорили бы навеки и меня и всю мою фамилию: убит за предательство, за измену. Ведь это - ужаснее всего. И от кого погибнуть? От рук трусов, предателей!
- Ну, ну, пойдем на воздух. Кончилось хорошо - в чем же дело?
Вышли, начали прогуливаться. Иосиф советует:
- Нужно увеличить мой отряд. Тщательно наблюдать, чтоб не было заговора. Отряд будет около тебя. Ночевать будешь в одной хате с нами. Понял?
Иосиф, несмотря на то, что моложе Ильи на три года, покровительственно внушает Илье быть осторожным. Он, казалось, забыл, как Илья над ним измывался на Тхабе: посылал в строй, посылал на кухню картошку чистить, оскорблял его. Теперь Иосиф - самый близкий товарищ, он - сила, у него самый надежный, особый отряд.
Логика борьбы заставила создать с первых же дней в ядре армии особое маленькое ядро - отряд террористов, "особистов".
- Но в этом таится опасность, - возражает Илья. - Отбиваться от всех твоему отряду нельзя. Он должен быть в одинаковых условиях со всеми, иначе нас оклевещут. Около меня держи лишь несколько человек; но я буду спать вповалку с рядовыми зелеными, есть из одного котелка с ними, и тебе советую. Еще два-три успешных боя, и никакая сволочь не посмеет тявкнуть. Судить я не буду: это, оказывается, не годится для руководителя. Судите своим отрядом. Понял? По-чекистски. А я буду утверждать ваши приговоры, если не забудешь представить.
Разошлись, чтоб несколько спустя обойти помещения. Илья продолжал задумчиво прогуливаться.
Первый период работы закончен. Оружие по Черноморью роздано, создаются новые отряды. Горы в руках зеленых. Отряд в 500 бойцов вышел на Кубань. В одну неделю наверстан полуторамесячный план.
Оттянул зеленых от своих хат - пятая традиция их рушилась.
Разворачивается боевая работа зимой - шестая традиция рушилась.
"Но откуда взялись эти обвинения в диктаторстве, предательстве? Почему это отец семейства из Тхаба кипит от бешенства?.. Неужели он пришел, чтобы внести разложение?.. Этот уйдет из отряда, не будет вонять".
"Тихон визжал - понятно: он за дележку. Но его нужно приручить. Его не выкуришь из отряда, и без него не обойдешься".
"Усенко - добродушный казак. Но он и головы рубит с усмешкой. Раненая правая рука его чуть-чуть зажила, висит на перевязке, но это не мешает ему итти в бой во главе конного отряда. У него большая популярность, но он, кажется, не тянется к власти. С ним не нужно ссориться".
"Кубрак? Он видит как рушатся одна за другой традиции зеленых этим дерзким, пришлым офицером - и поверил клевете местных. Он ценен".