Труп веселого казака, торопившегося на свидание, взяли родные и торжественно похоронили. Зеленые проводили его до могилы строем и отдали кратковременному товарищу последние почести.
Конная разведка донесла, что Шапсугская станица неподалеку - свободна; там накануне был бой.
Три группы заодно выступали: от первой и второй - человек полтораста, и от "Грома с молнией" на этот раз человек 25. Взяли они гарнизон Шапсугской в 70 казаков почти без боя, начали выгружать продукты, а тем временем охочие поговорить собрали колокольным звоном население на митинг. На колокольный звон пожаловал и сильный отряд белых из Абинской. Его встретили - и завязался бой. К вечеру все разбежались. Зеленые бросили свои трофеи. Как же их плохо принимает Кубань! Бежали, как когда-то из Холмской, ноги промочили, ночевали в горах, промерзли, несколько человек ноги отморозили. Соединенный отряд сколько лазал по горам - все здоровы. И теперь благодушествует в Эриванке.
Снарядил Илья отряд и отправился с ним в Шапсугскую. На пути была глубокая речка - перевозились на подводах и верхом, усаживаясь на крупы лошадей сзади конных.
Пришли. Начали хозяйничать: нагрузили муки, винтовок, взяли несколько лошадей. Появились хмурые представители невыразимого грома да еще с молнией, недовольные, что на готовеньком другие сливки собирают.
Тут-то и случилось нечто потрясающее… Подошел к Илье коренастый с бородкой, в пиджаке, тоже чего-то хмурый, и изрек:
- Я - представитель Краевого подпольного комитета партии, из Екатеринодара. Товарищ Хмурый приказывает вам подчиниться.
А Илья посмотрел на него безучастно и сказал:
- Если ему угодно командовать нами, пусть идет в горы.
И пошел по своим делам. Оказывается, Хмурый связан с "Громом и молнией". Она у него числится красно-зеленой армией.
Выгрузили Шапсугскую, вернулись в Эриванскую, и началась работа.
В Эриванской.
Поскакали конные разведчики в разные стороны, - к станциям железных дорог, - под Ахтырскую, Абинскую и Крымскую. Поскакали и далеко влево, освещают предстоящий путь на Тамань за резервами. Не хочет Илья рисковать воевать с несколькими гарнизонами одним отрядом в 250 бойцов. Ищет подкрепления. Он рассчитывает, что на Тамани, где было трудней скрываться, откуда вышла целая армия, найдется немало отставших, но боевых и преданных революции.
А тем временем шло спешное обучение зеленых. Готовились к большой войне. Улан, прибывших в Убинку, Илья назначил командирами рот и помощниками комбатов. Зеленые утвердили их.
Седьмая традиция зеленых рушилась: выборы командиров уступают место выдвижению их сверху и, вместо наиболее надежных, стали проводить наиболее подготовленных. Тут-то и понадобились политические комиссары.
Об’единенный отряд, состоявший из трех мелких групп, третьей, четвертой и пятой, насыщен был командирами и комиссарами, чтобы легко и быстро мог вырасти в три самостоятельные сильные группы. Человек тысячу-полторы вместит - и прекрасно: армия обеспечена.
И начались ежедневные занятия по хатам. Изредка проходили стройными колоннами по станице - все рослые, красивые, одетые в английское. А вечерами - песни, пляски. Тут еще веселей, чем в Папайке: ведь казачек полно - зазнобушки завелись, горы не давят, в станице - раздолье.
Тихон по-своему веселится. Каждый день на него жалобы: то с чужой гармонью по улицам скачет и рипит на ней, то обыск учинит где-либо, то просто напьется. Родимых уже мало в конном отряде; было восемь - теперь Усенко с Раздобарой нужно со счета скинуть: перевоспитались - стало шесть. Весь конный отряд в 30 сабель - в английском. Теперь уже в шубах не ездят, как прежде на Лысых горах. И Раздобара в английской шинели. Мало родимых в конном, да что с ними сделаешь? Что скажешь Тихону, если он один взял гарнизон и всегда идет первым в опасность? Ну, Илья вызовет его, начнет упрекать, а тот возмущается, что на него наговаривают: если и взял гармошку, так на время же - не повезет же с собой барохло? У него, кроме лошади да седла, никакой собственности нет и он есть самый настоящий пролетарий. - Что ему после этого скажешь? Так и терпят его вольности.
Написал Илья письма на побережье в разные отряды; написал и в Пшаду Моисею - спрашивает: была ли конференция, выбран ли реввоенсовет.
Пишет и Пашету:
"Не хочу я возвращаться на побережье. Сдам я тебе командование Зеленой армией - организуй там местных, разворачивай работу, защищай население, - а я с об’единенным отрядом буду гулять по Кубани и останусь твоим помощником. Там - мертвый участок, здесь - железная дорога, гарнизоны, здесь нужно встретить отступающую лавину белых и не пустить в горы".
Вот и судите Илью: диктатор. Готов был через трупы шагать к власти, а теперь, когда разнеслась о нем слава, сам уступает власть товарищу.
С населением еще хлопоты. Приходят с просьбами. Верни им всех четырех общественных лошадей. Мало им того, что зеленые не мстили им за службу у белых, всех распустили по домам. Уступил Илья, двух лошадей вернул. Но они настаивают, чтобы он вернул именно того, свинцового богатыря, которого он себе взял. Этого еще недоставало: им для перевозки навоза нужен или на станцию атамана возить, а ему для войны. А хороший коняка: сядешь на него - сам богатырем выглядишь.
Потом атамана им освободи. Долго просили, наконец, всем бородатым обществом пришли к правлению. Вышел Илья, начал порочить его, а они говорят: "Он для нас хорош был, а власть для народа". Спорил, спорил Илья, они и пустили хором:
- Голос народа есть голос божий.
Вспылил Илья, точно его обожгло, сказал, что отпустит атамана, и ушел в правление. Голос божий. Он это знает по родимым дезертирам Черноморья, которые готовы были убить его, лохани клеветы на него выливали. Но что скажешь этим старикам? Они же не поймут.
Пришел Пашет в офицерской шинели, кубанской шапочке, бурковых сапогах. Привел с собой отряд лысогорцев и выздоровевших бойцов пятой группы. Сила прибывает. Но эти лысогорцы! Что же это: голод выгнал или, наконец, образумились и в пример всем местным зеленым решили выйти на Кубань? Пашет говорит - голодновато пришлось, коняку одну слопали, а Илья смеется: "Извини, не мог помочь, да и дезертиров не хотел кормить".
Сразу растаяла его злоба на лысогорцев, забыл лепрозорий, взаимные угрозы, забыл про их делегации. Пришли - и прекрасно. Ругаться уже поздно, хвалить рано. Однако не мог еще смотреть в глаза им открыто, дружественно. Вышел по делам из хаты, прошел мимо строя, будто не заметил их.
Весело стало Илье: вдвоем с Пашетом легче будет. Он уговаривается с ним о сдаче ему власти на Черноморье, о том, чтобы Пашет шел на Пшаду, где должен быть штаб армии, куда нужно стянуть всех больных, все запасы из Папайки и Лысых гор. Пшада - большая деревня. Место для больных здоровое, для базы - отдаленное от противника.
А Пашет говорит:
- На хрена мне нужно командование: что я в штабе воевать буду?
Поди ж ты, и он от власти отбрыкивается.
Отдохнул Пашет - пошел в Пшаду. С ним и лысогорцы. Они прибиваются к нему, как дикие, еле прирученные звереныши: к нему привыкли, он добрый, а Илья - суровый, еще начнет счеты сводить.
Провели совещание командиров. Решено итти верст за пятьдесят, на Тамань, набрать бойцов, и начать крупные боевые действия в районе железной дороги.
Торопиться надо. Красные снова заняли Ростов. Левым флангом заходят к Тихорецкой и Кавказской. Белым оставляют один путь, к Новороссийску.
Выстроился отряд. Илья сел на лошадь. Остается скомандовать. Но ему подают письмо. От командира первой группы. Тот сообщает, что гарнизоны Архипки и Джубги, состоявшие из бывших зеленых, сдались Петренко и выдали ему офицеров. Петренко дошел до Туапсе, куда подошли со стороны Сочи отряды Комитета освобождения. Возьмут Туапсе - и все Черноморье будет в руках зеленых. Теперь белые стянули несколько тысяч войск в Геленджик и готовятся к большим операциям.
Вопрос ясен. Обсуждать нечего. Скомандовал. Зеленые в недоумении топчутся: не ошибка ли команды? Командиры оглядываются на Илью, а он с лошади улыбается:
- Прямо! - и поняли зеленые, что на отдых идут. Хоть и весело было на Кубани, да все-таки - опасно: каждый час ждешь нападения, силы неравные, укрыться трудно, переходы тяжелые.
Еще больше повеселели зеленые - на-ходу подпрыгивают. А день солнечный, по-весеннему теплый, из-под снега на пригорках зеленая травка проглядывает. Уж как рады были они ей, как истосковались по зелени! Уж если зимой они били врага, то что будет весной, когда лист распустится, когда каждый куст спрячет?
Высыпали все жители на улицы, провожают своих "врагов-победителей". Бабы, старики выносят пироги, куски сала, хлеб, подают на подводы; девки голосят. Да такой плач подняли, точно после побоища. Некоторые за станицу вышли, стыд потеряли - при всех плачут. Виновники прячутся в строю, приуныли; другие хохочут. И Илье смешно, что зеленые по вкусу казачкам пришлись, а самого щемит: не для него эти утехи, он должен быть одиноким, отверженным, всегда на посту.
Вышли за станицу, начали подниматься по дороге на Адербиевку, разбрелись и, будто в экскурсию отправились, бегают, балуются, оглашают воздух веселыми криками.
Но Илья неудовлетворен своим кубанским походом. Он рассчитывает наладить оборону побережья и снова уйти на Кубань.
Зеленые в Сочинском районе.
Отдохнули после первого боя орлы Вороновича, дня через три все как один в строй вернулись и с новыми силами двинулись в наступление.
За первое февраля прошли семь верст до Мацесты.
За второе февраля отмахали еще семь верст до Сочи. И обложили его к вечеру со всех сторон. Постояли до утра - и с флагами торжественно вступили в город. Впереди - патрули. Воронович - на коне. Город взят.
А войска белых, три батальона, никуда и не думали пробиваться. И младшие офицеры остались: Воронович - сам полковник, - своих не обидит. Уехали лишь старшие офицеры, налегке, с чемоданишками. Остались и 4 орудия.
Воронович уже научился руки по-наполеоновски назад закидывать. Еще два-три боя - и походку его усвоит.
Вечером и Комитет освобождения пожаловал; расположился в Ривьере. Поселился там и Воронович. Обстановка министерская. Виды величественные. Полная иллюзия, что началась история Нового Рима.
Стемнело. Крестолюбивые "борохлить" начали. Воронович приказ отдал: темные, дескать, силы подкапываются под великие завоевания… Словом, обвинил пленных, пригрозил расстреливать их за грабежи и самочинные обыски.
А зеленые отряды пошли на Туапсе. Во главе их - красные командиры. В их рядах бойко шествуют вчерашние враги их - пленные.
4-го февраля подошел английский миноносец и остановился против города на расстоянии пушечного выстрела. Сочинцы забегались, к бою готовиться начали, пару пушчонок на него направили, а он - с добрыми намерениями: стоит себе, покуривает. Спустил шлюпку. Воронович с террасы своей виллы в бинокль наблюдал - побежал к пристани встречать гостей.
Группа английских офицеров представилась пред его ясные очи и один из них вопросил:
- По приказанию верховного комиссара Великобритании, я должен выяснить, кто занял город.
Воронович весь затрепетал от гордости:
- Черноморским ополчением, которое находится в состоянии войны с Деникиным, - и пригласил их в Ривьеру.
Пусть увидят, ощутят ее величие, сравнят со своим Вестминстерским дворцом в Лондоне и сделают из этого соответствующие выводы.
Пошли. Тут и соперник его, Филипповский, председатель Комитета освобождения, присоединился. Англичан интересует:
- Давно ли русские оставили город?
А Воронович и тут марку выдержал:
- Сочи попрежнему в русских руках. Это восставшие крестьяне Черноморья изгнали войска Добровольческой армии.
Но англичан эта петрушка не интересует, они хотят знать, в какой мере нагрешила грузинская меньшевичка. Воронович с достоинством отвечает:
- Ни в какой.
В таком случае, их интересует программа. Не думает ли вновь созданное правительство об отторжении Черноморья от России.
Им растолковали, что они всегда стояли за единство с Россией, но до полной победы над Деникиным и советской властью Черноморская республика будет жить самостоятельно; что они не признают диктатуры ни справа, ни слева.
Но англичане все-таки недоумевают: откуда оружия столько взялось у них, чтобы победить непобедимых.
Им, конечно, отвечают, что начинали, так сказать, с голыми руками, с тремя сотнями винтовок, а больше ничего не было, теперь же доблестное войско все имеет.
От такого ответа англичанин покраснел и говорит:
- Если вы в состоянии поддерживать порядок, мы признаем политический переворот, но вы должны дать гарантии, что жизни и имуществу военно-пленных и иностранцев не будет угрожать опасность.
- Мы не следуем примеру Деникина, никого не расстреливаем. Безопасность иностранцев вместе с имуществом также гарантируем.
Тут уж англичане окончательно растерялись, позволили прокатить себя на автомобиле по городу, после чего они, успокоенные видом цветущих, ничего не потерявших дачниц, уехали.
А Воронович передал командование одному из своих помощников грузинскому полковнику и отправился к своей гвардии - курортному крестьянству, чтобы готовить их к новому с’езду. Он устраивал по селам сходы, где его родимые дезертиры выносили резолюции единогласные о войне до победного конца над Деникиным и о братском союзе двух республик - молодой Черноморской с более пожившей, Кубанской.
Союз этот обещал быть плодотворным, да Кубанская рада вела игру надвое: одним махом целовала спереди Деникина, сзади - Вороновича.
Не успела молодая республика оформиться, как уже пограничный инцидент с Грузией получился. Пришлось Вороновичу выехать в Гагры, а там только посмеялись: пошутили, чтобы вытянуть его туда, показать его высокому гостю, английскому верховному комиссару, генералу Кейз.
Генерал Кейз пытался склонить его к примирению с Деникиным.
- Ведь поражение Деникина есть торжество большевиков. Разве вы этого хотите?
О нет, конечно. Воронович потому и спешит, чтобы не дать Красной армии занять Черноморье.
- Но русская армия Деникина еще не разгромлена. Получите Сочинский округ и не тревожьте его.
Но Воронович непоколебим: он - обладатель доблестной крестьянской армии:
- Никаких разговоров о мире. Комитет освобождения считайте правительством всей Черноморской губернии. Но мы идем на уступки. Мы требуем освободить побережье только до Михайловского перевала, но войска оттянуть в Новороссийск и дать гарантию не нападать на нас.
О чем люди толкуют: побережье от Туапсе до самого Геленджика уже в руках красных. Но дипломаты ничего не знают и делают вид, что все знают.
- Но Деникин не отдаст Туапсе. И как вы надеетесь удержать Черноморье?
- О, сил у нас хватит: обширная территория, естественные границы, Кубань в тылу большевиков. Кубано-Черноморская республика сумеет отстоять себя.
Сбавил тон верховный комиссар, начал юлить:
- Согласны вы на мирные переговоры с радой?
- Мы находимся в добрососедских отношениях с Кубанью. Комитет освобождения предложил раде начать переговоры.
- В таком случае, может быть, господин Воронович поедет в Екатеринодар для немедленного заключения соглашения с радой?
- Согласен. Но я должен получить в Сочи полномочия.
Генерал Кейз рад находке, не отпускает ее от себя, усаживает ее на свой миноносец и везет в Сочи. Но шторм помешал туда заехать, и повез Кейз безполномочного вождя в Новороссийск.
Оставил свою находку в собственном кабинете, в домике директора цементного завода, а сам начал хлопотать о признании ее властям. С’ездил к генерал-губернатору Лукомскому - вернулся расстроенный: тот требовал выдачи находки. Генерал Кейз сам поехал к Деникину в Екатеринодар - и оттуда вернулся расстроенный. Деникин и слышать не хочет про какого-то Вороновича, не разрешает договариваться с радой и требует от Черноморской республики сложить оружие, в награду за что обещает провести скорое и правое следствие. Он передал также Кейзу, а по сути - Вороновичу, что его зеленые разбиты на Лоо и положение на фронте изменилось.
Тогда Воронович поднялся, одернул свой френч "а-ля Керенский" и процедил:
- Оружия не сложим. С Кубанью через голову Деникина договоримся. Прошу проводить меня в Сочи.
- Как хотите, очень, очень опечален.
И доставили Вороновича обратно в Сочи, в его виллу. А тут подготовка к чрезвычайному с’езду на полном ходу: сходы, прения, резолюции, наказы… Он пьянел от счастья, исходить начал в речах. Разгорелась борьба. Все требуют представительства на с’езде. Воронович самые почетные места отводит своему любезному крестьянству, почивающему после побед в теплых хатах. Предоставил для мебели и места рабочим и их профсоюзам. Тут Иванков появился в своей рваной ермолке, ухмыляется в скобелевскую бородку. Он просит мандатишко для фронтовиков: за что кровь проливали. Воронович скорчил гримасу: лезут со своими фронтовиками, знает он их - голытьба, пустодомщина, все пленные да красноармейцы. Но от своей армии не убежишь - пришлось и ей дать места, по одному мандату на роту.
С’ехались делегаты. Крестьяне гордятся, жилетки свои на распашку держат: им почетные места, у них три четверти всех мандатов. У них своя собственная фракция, крестьянская. Глаз не сводят со своего вождя, Вороновича; что он сделает - и они повторяют: он поднимет руку - и они, он предложит записать в протокол инциндент, не имеющий прецедента - и они; он вскочит от негодования - и они.
Фронтовики образовали свою фракцию, большевистскую. Приехали с единственной целью - посмеяться. Тут и Иванков, и Рязанский.
Фронту приказ отдан: сидеть и чего-то высиживать. А ребята - в Туапсе рвутся. Положили они с кисточкой на всех Вороновичей, на угрозу англичан всемерно поддержать своим флотом деникинцев, и двигаются дальше. Афонин там мутит.
Англичане волноваться начинают: не по их оно делается, а они терпеть своеволия не могут. За берегом из своего миноносца наблюдают, туда-сюда шатаются, не знают, куда приткнуться, с кем разговаривать.
Высадились на глухом берегу, у фронта. Ребята - народ простодушный, хотели по-наивности всю делегацию раздеть и в кусты отвести, да командиры их уняли, а гостям предложили вежливо, дипломатично: "Не угодно ли вам прокатиться в Сочи, Вороновичу компанию составить, позабавить его. А в другой раз приедете - пошлепают ребята, будьте спокойны".
Поплыл миноносец в Сочи, а зеленые пошли дальше. Белые окопались у Лазаревки: бой собирались дать, да с ребятами разве можно тягаться: хватают не за чуб, а сзади за мотню, - в обход пошли. Белые с досады плюнули, и в Туапсе ушли. А зеленые, как телок за коровой, вслед понеслись: одни - под хвост тычут, другие - наперед забегают. Тут и Постовалов, который поезда обирал у белых, помог.