Роща "Квадратная", оказывается, была тем последним рубежом, с которого противник перестал уходить со своих позиций. Они, эти рубежи, уже не были временными заслонами, и каждый из них мы вынуждены были брать с боем. Приходилось и отбивать контратаки, по 3–4 за день, но наступательный порыв, несмотря на ощутимые потери, не угасал. И не было в этом особой заслуги довольно большого для батальона политаппарата. Редко кого из них можно было увидеть в ротах и взводах, разве только заметная фигура майора Семена Оленина появлялась то тут, то там в боевых порядках.
Теперь наше наступление стало идти труднее и значительно медленнее. Достаточно сказать, что иногда за день продвигались с тяжелыми изнурительными боями и ощутимыми потерями всего на 10–12 километров, а то и меньше.
В ночное время и наш комбат, и командир снова действовавшего рядом 110-го полка 38-й гвардейской дивизии приостанавливали движение, давали возможность бойцам хоть немного отдохнуть и принять пищу, а иногда и подбодрить "наркомовскими" водочными дозами (100 граммов часто так и называли по-медицински, "дозами"). Кстати, водка для воина в бою, при таком физическом и эмоциональном перенапряжении, фактически и была лекарством от сильнейших стрессов. От таких доз не пьянели, но дух они все-таки поднимали, силы хоть немного, но прибавляли.
…Только к полудню 25 июля мы выбили немцев с их последнего оборонительного рубежа между железной дорогой и автострадой Брест – Варшава в районе села Залесье, что в 25 километрах западнее Бреста. Здесь нам было приказано закрепиться и стоять насмерть, лишить противника возможности вырваться из клещей, в которые была зажата его брестская группировка. Вот теперь, уже оседланная нами автострада, показалась лезвием ножа, врезавшегося в наши боевые порядки. Противник стремился всей своей силой пролезть по этому узкому клинку и давил неимоверно на подразделения батальона, причиняя бойцам боль, страдания и смерть.
Уже в этот день мы почувствовали на себе отчаянное стремление гитлеровцев вырваться из замкнувшегося кольца окружения. Они предпринимали атаку за атакой. Бои здесь сразу стали жестокими, упорными. Срочно окопаться – вот главное, что было необходимо, учитывая особенности местности, тем более что никаких траншей, никаких окопчиков, которые можно было использовать нам, здесь не оказалось. А местность эта прежде всего характерна была тем, что кругом был сравнительно густой, хотя и не старый лес и из-за этой густоты видимость была плохой, а грунт сухой, плотный, трудно поддающийся нашим малым лопаткам, особенно если пытаться окапываться только лежа. Ситуация складывалась острая, опасная.
Немец вел интенсивный, почти сплошной огонь, в том числе и разрывными пулями. А это воспринималось непривычно. Попадая в деревья, в густые их ветви и кроны, эти пули взрывались, создавая впечатление, что выстрелы звучат совсем близко, рядом. Жуткое состояние, когда не знаешь, откуда стреляют: спереди, сзади, с боков или сверху. Вспоминались сразу "кукушки" времен финской войны, о которых нам много говорили еще в училище.
Пришлось мне помотаться под огнем по своему взводу, от бойца к бойцу, контролируя состояние своей так спешно организуемой обороны, чтобы убедиться, что каждый занял наиболее удобную позицию. А в таком контроле нуждались прежде всего бывшие летчики, интенданты и даже танкисты, то есть те, кто не принадлежал ранее к царице полей – пехоте.
Враг лез напролом. И войску нашему пришлось еще до наступления вечера отразить почти беспрерывных пять вражеских атак! Это же почти каждые полчаса сплошные огневые вихри, несметные толпы орущих и безостановочно стреляющих, подчас до одури пьяных фрицев, которым, казалось, не будет конца! И все они рвутся на наши позиции. Жуткая ситуация, когда вроде бы и головы не поднять под автоматно-пулеметной круговертью, а нужно в этом аду вести ответный огонь, да еще более результативный, чтобы уложить врага, не дать ему шанса проскочить, проскользнуть. То тут, то там у нас появлялись убитые. А многие, даже сравнительно легко раненные оставались сражаться дальше. Могли законно уйти, но не уходили…
При отражении третьей или четвертой фашистской атаки во время моей очередной перебежки меня сбросило на землю сильным ударом по левой ноге, еще не успевшей окрепнуть после памятного ранения на минном завале в обороне. Ну вот, подумал я, опять этой ноге досталось! Но, упав, не почувствовал боли. Осмотрел ногу, увидел отверстие в голенище сапога. Странно, дырка есть, а нога вроде цела. Полез в сапог рукой проверить, нет ли крови, но наткнулся на непривычно изогнутую ложку из нержавейки, которую всегда носил за левым голенищем. Вынул ее – и удивился: она была причудливо изогнута, просто изуродована. Оказывается, немецкая пуля то ли была на излете, то ли предварительно прошила ствол нетолстого дерева, но, уже не имея убойной силы, только пробила сапог и, попав в ложку, всю свою оставшуюся кинетическую энергию превратила в удар, сбивший меня с ног. Опять повезло! Поистине эта ложка, как тогда автомат, и были, наверное, моими талисманами. Жаль, ложку эту мне не удалось сохранить до конца войны. Не до сувениров тогда было.
К вечеру наши тыловики подвезли много боеприпасов, и каждый получил хороший их запас. Большинство бойцов даже набивали гранатами и патронами противогазные сумки, безжалостно выбрасывая противогазы, которые, по мнению многих, были лишним грузом.
Наступавшая ночь была очень беспокойной. По автостраде под покровом темноты пытались прорваться бронемашины, с которыми наши пэтээровцы и противотанковые пушки-сорокапятки полка справились даже в темноте.
Не могу не отметить, что минометному взводу Гольдштейна здесь крупно повезло. Отступая, немцы бросили целый склад своих 81-миллиметровых мин. Их конструкция и размеры удачно подходили к нашим 82-мм минометам, состоявшим на вооружении у нас. Нужна была только коррекция дальности стрельбы из-за несоответствия калибра. Этими трофейными минами "Муськин взвод" всю ночь вел, по существу, заградительный огонь по шоссе, чем помог нашим противотанковым силам громить фрицев, пытавшихся проскочить по шоссе на бронемашинах и автомобилях.
К рассвету на автостраде со стороны немцев показалась большая группа верховых на лошадях, а также пароконных повозок на резиновых колесах и даже орудий на конной тяге. Но встреченные сильным огнем артиллерии и наших минометчиков те из них, кто уцелел, быстро повернули назад.
С утра 26 июля гитлеровские атаки следовали с неослабевающим ожесточением одна за другой. В одну из них немцы бросили более 20 танков и до двух батальонов пехоты. Их поддерживала авиация. Вздымалась земля, разрывы бомб и снарядов сливались в сплошной грохот. На этот раз двум или трем танкам удалось прорваться. Но и только. Вся остальная армада уперлась в стойкость наших бойцов и гвардейцев дивизии. Сражались они самоотверженно, и моральный дух их оставался высоким. Военные психологи отмечали, что в остром, напряженном бою возникает состояние какого-то опьянения боем, когда уже нет ни страха, ни даже опасения за себя, а только радость битвы! Да, как ни странно, но именно радость, безотчетная, но весьма ощутимая. В таком боевом экстазе часто боец даже не замечает ранений. Знаю это и по себе, и по моим боевым товарищам, офицерам постоянного, командного состава, и по многим бойцам-переменникам.
Приведу несколько строк из военных мемуаров Н.В. Куприянова "С верой в Победу" о боевом пути 38-й Гвардейской Лозовской стрелковой дивизии. Конечно, о нашем штрафбате, действовавшем вместе с полками дивизии, здесь нет ни слова из-за строжайшего табу в то время на информацию о штрафбатах.
"…Основной удар пришелся по 110-му полку. Вражеские самолеты непрерывно висели над боевыми порядками. Казалось, в этом кромешном аду никто из бойцов и головы поднять не сможет. Так, вероятно, думали и вражеские танкисты, которые перешли в атаку. Но стоило танкам и пехоте противника приблизиться, как они были встречены плотным огнем гвардейцев. По танкам наиболее эффективно вели огонь 45-мм орудия батареи полка… и взвод противотанковых ружей. Гвардейцами было отражено шесть вражеских контратак. Противник понес большие потери".
Читатель, вероятно, догадывается, что вместе с гвардейцами здесь насмерть стояли и офицеры-штрафники, а взвод противотанковых ружей был из нашей роты "ПТР".
Да, потерь у противника было очень много. Но и наши потери были большими. Как будто нам была дана своего рода "компенсация" за сравнительно более слабое сопротивление немцев в предыдущие дни и за менее ощутимые потери, которые мы несли на прежних этапах наступления.
Я уже упоминал, что во время войны в нашем штрафбате никогда не появлялись никакие корреспонденты. И после войны во множестве прочитанных мною военных мемуаров, даже в книге бескомпромиссного и прямодушного генерала А.В. Горбатова не упоминалось о действиях штрафников ни на нашем Белорусском фронте, ни на других. Когда мне попалась в руки цитируемая книга Н.В. Куприянова, я надеялся найти в ней упоминание о нашем ШБ. Ведь столько времени бок о бок в очень нелегких условиях действовали мы со 110-м полком этой дивизии! Но нигде ни слова! Пожалуй, этот факт тоже стал причиной того, что я взялся за перо, чтобы осветить незаслуженно забытые страницы боевой истории Великой Отечественной.
Ко дню 40-летия Победы, в 1985 году, мне удалось разыскать и организовать встречу фронтовых друзей по нашему штрафбату. Встреча через сорок лет открыла нам одну истину: ох, как меркнут в памяти многие детали тех штурмовых, огненных ночей и дней, как время меняет прошлые впечатления, оценки событий. Но самое трудное, самое опасное, как правило, помнится до мельчайших подробностей.
Прошедшие годы всех нас без исключения меняют, часто переделывают по-иному, но все-таки, как правило, оставляют основательное, полученное в юности воспитание и сформированное в пору зрелости мировоззрение. А прожитые годы и условия, в которых они пройдены, да и собственные усилия приводят либо к совершенствованию, либо к деградации и падению, и не только к нравственному. В нашей офицерской семье, к счастью, падения оказались лишь единичными исключениями. Говорю об этом не для того, чтобы "перемывать косточки", а лишь для того, чтобы читатель не заподозрил меня в создании нимба святости над всем нашим штрафбатовским коллективом.
Среди немногочисленных моих друзей-фронтовиков, доживших до 40-летия Победы, на встречу разысканных мною штрафбатовцев приехал и генерал-майор Филипп Киселев, который тогда, под Брестом, был капитаном, первым помощником начальника штаба батальона, или ПНШ-1, как тогда эту должность именовали. По роду своих, уже генеральских, должностных обязанностей он не раз бывал на месте тех боев под Бяла-Подляской. Там тогда была, рассказывал он, большая, ухоженная братская могила советских воинов. Трудно предположить, сохранилась ли она теперь, в натовской Польше.
Пожалуй, не было больше нигде могил, на камнях которых было бы столько имен офицеров. А это были в основном имена погибших там штрафников. Судя только по этой могиле, можно было догадаться, какие жестокие бои разгорелись там, за Брестом, и какой большой кровью досталась нам Победа вообще. Да и имеющиеся документы свидетельствуют, что только за 26 июля из числа офицерского состава погибли: старшие лейтенанты Г.А. Пильников и И.А. Остапенко, лейтенант Н.В. Грачев и младший лейтенант В.Г. Анисимов. В тот же день получили ранения 10 офицеров, в том числе автор этой книги, а также близкие мне друзья, заместитель командира роты, старший лейтенант Иван Янин и командир пулеметного взвода лейтенант Сергей Сисенков.
Вот тут в нашей общей памяти не было разночтений. Все помнили детали тех жестоких боев. Воевали там все решительно и мужественно. Никто не оставлял своих позиций. Помню, мне тогда пришло в голову сравнить задачу не пропустить врага с примерами стойкости наших воинов в Брестской крепости в первые дни войны (хотя тогда об этом мало было известно), в битвах под Москвой и Сталинградом. Пусть, говорил я тогда своим штрафным офицерам, этот рубеж будет таким же неприступным для фашистов. Может, многим могут показаться высокопарно звучащими эти слова, но видел я – они действовали! Ведь до дня, когда окруженная группировка немцев была пленена войсками Первого Белорусского фронта, еще двое суток гитлеровцы отчаянно пытались прорваться на запад. Но и гвардейцы, и штрафники стояли насмерть. Как в Брестской крепости. Как под Москвой, как в Сталинграде. Только теперь я начинаю полностью осознавать, до какого же предела напряжения дошли мы и наши бойцы в те дни, если у нас под конец исчезло само чувство страха быть убитым!
Здесь я хочу сделать отступление от хронологии боя под Брестом.
Дело в том, что тогда мы только слышали невнятные разговоры давно воюющих офицеров о беспримерном сопротивлении гарнизона Брестской крепости гитлеровцам. Широко о массовом героизме ее защитников страна узнала лишь через много лет, когда этой легендарной крепости было присвоено звание "Крепость-Герой".
Помню, когда я проходил службу в десантных войсках заместителем командира воздушно-десантной дивизии в Костроме, к нам в военный городок приехал первый секретарь обкома КПСС Лещев, сын которого служил в нашей дивизии. Он был довольно частым гостем у нас и оказывал заметную помощь дивизии. Но на этот раз с ним приехал Герой Советского Союза, отрекомендовавшийся просто: "Гаврилов Петр Михайлович. Хочу посмотреть, как служит мой племянник". Оказывается, этот племянник служил в автошколе дивизии, находившейся непосредственно в моем подчинении. А сам Петр Михайлович оказался тем майором Гавриловым, который все 32 дня, будучи командиром 44-го стрелкового полка 42-й стрелковой дивизии, руководил героическим сопротивлением бессмертного гарнизона.
Как стало потом известно, даже фашисты вынуждены были признать мужество и стойкость защитников крепости. Из доклада командующего 4-й армией генерал-фельдмаршала фон Клюге: "Враг защищается упорно и ожесточенно. Русские отвергли все предложения о капитуляции… Сражались до последней минуты и до последнего человека". Вот этим последним человеком и был майор Гаврилов Петр Михайлович. И его, уже последнего из живых защитников крепости, израненного, обессиленного, немцам удалось, наконец, взять в плен. Рассказал он нам тогда и о пережитом в фашистском плену, и о непросто складывавшейся судьбе его после плена…
Но тогда, в июле 1944 года, мы об этом еще ничего не знали. Естественно, ни в городе, ни в крепости тогда, после освобождения Бреста, нам не довелось побывать. Да и вообще все подробности мне удалось узнать и увидеть только, когда я был приглашен на юбилейное празднование 60-летия освобождения Бреста в 2004 году. Обошел тогда всю территорию крепости, поклонился памятным монументам и братской могиле. Перечитал на ее камнях фамилии 270 увековеченных из более 900 похороненных там павших героев.
Увидел потрясшие меня экспонаты всех залов Музея обороны цитадели. Детально знающая всю историю крепости милая девушка-гид Юлия Александровна Ярошик-Скворцова в течение нескольких часов показывала все экспозиции, подробно рассказывала о тех, кто героически больше месяца не сдавал крепость врагу, и о том, как и какие воинские части сражались, чтобы изгнать фашистов со священной земли. Но ни слова, ни намека на то, что в уничтожении многотысячного войска гитлеровцев, окруженных в Бресте, принимал участие и немало голов сложил за это наш 8-й штрафбат. Я подарил музею свою книгу "Штрафной удар", и теперь, вероятно, хоть какой-нибудь "намек" об участии офицерского штрафбата в освобождении Бреста там есть.
А в тот день, 26 июля, немцы шли плотной массой в очередную из атак, предпринятых с самого утра, пытаясь прорваться через наш участок. Теперь, уже без прежней спеси, шли они не в полный рост, а ползли, прижимаясь к земле, то ли под угрозой расстрела своими же офицерами (а их грозные голоса доносились до нас), то ли в отчаянии. Им удалось приблизиться к нашим позициям на расстояние броска гранаты, однако, несмотря на их шквальный огонь, гранатами забросали фашистов мы.
И когда я поднялся из окопа и швырнул в эту ползущую массу очередную гранату, рядом со мной был убит пулеметчик. Бросился я к замолкшему "дегтяреву" и в этот момент почувствовал сильный удар, будто мощным электротоком, в правое бедро и, падая, как-то странно полностью перестал ощущать правую ногу, и она потеряла способность двигаться. Я не мог сдвинуть ее с места, не то чтобы сделать хоть один шаг. Это было "слепое пулевое ранение в верхнюю треть правого бедра с повреждением нерва", как потом было записано в справке о ранении. А если проще – то практически в правый пах, причем, оказывается, был перебит какой-то нерв, и нога поэтому мне уже не повиновалась, я вообще перестал ее чувствовать.
Атака была отбита. Фрицы, оставшиеся в живых, поползли назад. В образовавшемся затишье мой верный ординарец Женя оттащил меня с обильным кровотечением в какое-то углубление вроде воронки и побежал искать полковую санитарку. Тут я обнаружил и обильное кровотечение, значит, поврежден еще и какой-то крупный кровеносный сосуд. Моих скромных медицинских познаний хватило догадаться, что для того, чтобы хоть немного уменьшить кровотечение, нужно как можно сильнее большими пальцами обеих рук давить на место ранения. Вскоре Женя тащил за руку совсем юную, почти девочку в военной форме, санитарку с огромной сумкой, на которой от руки намалеван большой красный крест.
Здесь мне хочется высказать одно очень важное наблюдение о том, как штрафники заботились о своих командирах. И не только ординарцы, коим по должности вменялось это в обязанности. Даже когда у походных кухонь выстраивалась очередь за пищей, то сами штрафники разыскивали ординарцев, чтобы им первым наполнили котелки для командиров. Да и примеры моего зама Петрова, командира отделения Пузырея, как и многих других, говорят сами за себя.
Моего индивидуального перевязочного пакета (ИПП) и перевязочного материала, который был у санитарки, явно не хватало для тугой, давящей повязки, так как жгут на это место никак нельзя было наложить, хотя миловидная и, видимо, еще совсем малоопытная сестричка милосердия безуспешно пыталась это сделать. Место для наложения повязки было весьма неудобным, тем более что эта юная девушка заметно стеснялась моего оголенного тела в этом пикантном месте. От предложенного мне Женей его перевязочного пакета я отказался. Ведь никто не застрахован, что он ему самому не понадобится! Пришлось использовать мою пропотевшую, просоленную нательную рубаху. Закончив перевязку, поволокли они меня на полковой пункт сбора раненых, который был метрах в двухстах от линии огня. Бросив прощальный взгляд на столь памятное мне поле боя, я понял, что это вовсе не поле, а лес, но какой-то изломанный, изуродованный этим кошмарным боем. Разрывные пули и осколки мин и снарядов, прилетавших от противника, как жуткий смерч расщепили не только ветки, но и стволы деревьев, опустивших в смертельной печали свои перебитые верхушки и повисшие ветви.
По данным архивных материалов ЦАМО РФ, после завершения боев по окружению брестской группировки противника в батальоне из числа переменного состава (630 человек), вступивших в операцию "Багратион", осталось всего 376 человек, в том числе:
Замкомполков и им равных – 3
Начштабов и им равных – 20, а было 43
Комбатов и им равных – 11, а было 20
Замкомбатов и равных – 7
Комрот, батарей, эскадрилий – 65, а было 103
Замкомрот и им равных – 13