Звезды светили всем – Андрею, Захарову, театру и мне…
– Давайте, Николай Петрович, поговорим о ленкомовских авторах, без которых театр не имел бы такой оглушительной славы.
– Пожалуйста, хотите знать, например, как появилась на сцене Ленкома "Юнона и Авось" Андрея Вознесенского? Как-то на гастролях в Таллине я столкнулся с поэтом и его женой Зоей Богуславской. Зоя мне и шепнула: "Коленька, Андрей для вас пишет пьесу". Я, конечно, затрепетал. Спасибо, ну, и пошел дальше. А потом, когда он принес пьесу о пронзительной любви Кончиты, и все это происходит в Америке, на Аляске, я был счастлив.
– Удача, счастливый случай?
– Знаете, все как бы сошлось. Звезды светили. Всем, не только мне, – Андрею, Захарову, театру. Какие сказочные есть в "Юноне…" слова, строфы: "Он мечтал закусить удила, свесть Америку и Россию. Авантюра не удалась. За попытку спасибо". Класс! Один мой знакомый спрашивает: "Безнадежные карие вишни" – что имел в виду поэт в этой абракадабре?" Что я могу ему сказать? Я восхищен этим образом. А как великолепна, сумасшедша в "Юноне" и "Авось" музыка Андрея Рыбникова! Вообще в пьесе, а точнее, в рок-поэме Вознесенского наш режиссер Марк Анатольевич, человек огромного дарования, превзошел сам себя…
Из интервью с Николаем Караченцовым, январь 1999
Искренне люблю Андрея и Зою
– Твоя книга о театре вышла каким-то невиданным нынче, почти фантастическим тиражом – 150 тысяч. Так что поздравляю, ты у нас большой писатель. Неловко заглядывать в чужой кошелек, но скажи, куда разбросал "Триумф"? Все-таки полтинник баксов из "березовых" закромов…
– Да, чуть ли не русская нобелевка. Я, честно говоря, не ожидал. Мне неважно, чьи это деньги, я очень благодарен тем, кто входит в правление этой премии, и прежде всего, Зое Богуславской и Андрею Вознесенскому. Их обоих я люблю искренне… А деньги ушли на строительство дачи. Правда, вскоре нас почти вчистую обворовали, но мы с Ниной не горюем – сверху дали, снизу взяли, делиться надо, браток…
Из интервью с Леонидом Филатовым. Ноябрь 1999
Андрею Вознесенскому сложнее…
– Я слышал, что вы бедно живете и что за триста долларов готовы дать интервью любому изданию. Это правда?
– Нашумевшая моя книга об Андрюше Миронове меня не озолотила, я получила около двух тысяч долларов. Но сегодня трудно читателя чем-либо удивить. Каких только имен ни встретишь на книжных развалах: Валентин Гафт, Андрей Вознесенский, Сергей Хрущев. Скажем, Андрею Вознесенскому сложнее. Настоящий поэт не разменивается на дешевые реверансы перед публикой. А разного рода поливатели – от политиков до актеров – используют момент.
Из интервью с актрисой Татьяной Егоровой, автором книги "Андрей Миронов и я". Октябрь 1999
У него есть свой читатель
– Валентин Юрьевич, многим нравится, как вы читаете лирические стихи. Я помню времена, когда как чтец вы собирали полные залы.
– Спасибо. Нынче поэзия не так любима, как десять-пятнадцать лет назад. А жаль. Конечно, по-прежнему популярен Андрей Вознесенский, у него есть свой читатель. Евгений Евтушенко все же собирает в Политехническом музее на свои дни рождения полные залы.
Из интервью с Валентином Никулиным. Москва, январь 2001
Люблю тоскою аортовой…
Когда Марлен Хуциев в 1981 году предложил мне сыграть Пушкина, то два тома Вересаева "Пушкин в жизни" стали моими настольными книгами. С Вересаевым я просто спал, дневал, не мог без него жить. Изучая предмет изнутри, я не только читал стихи Пушкина, но знакомился со всем, с чем можно было познакомиться в то время. Могу выразиться красиво, но точно: "Это было со мной". Мне казалось, что я смогу сыграть Пушкина в кино. Но, к сожалению, ничего из моей мечты не вышло. Прошли годы, и как сказал Андрей Вознесенский "Люблю тоскою аортовой свою нерожденную вещь", я до сих пор этой самой "аортовой тоской" люблю Пушкина. Несыгранный он будет со мной до конца.
Из интервью с Дмитрием Харатъяном. Москва, 2000
Чье это мнение? Вознесенского? ну, тогда понятно…
Точно помню, что 6 марта 1969 года к нам в театр приехала министр культуры Екатерина Фурцева посмотреть, что представляет собой спектакль по Борису Можаеву "Живой". Настроение у Фурцевой от холодного к горячему и от горячего к холодному менялось мгновенно… В спектакле она усмотрела очернение нашей действительности. Показала даже свою "образованность", начала полемику о том, что такое комедия и что такое трагедия. Когда она спросила у Любимова, кто был на прогонах, спектаклях, кто видел его, тот ответил, что смотрели уважаемые люди, академики, Капица, например, им спектакль пришелся по нраву. И тут Фурцева спрашивает: "Товарищи, а кому-нибудь еще из присутствующих здесь понравился этот спектакль?" Молчание. И вдруг раздается голос: "Мне понравился!" "Кто это говорит?" – спросила Фурцева и, узнав, проговорила: "А, Вознесенский… Ну, тогда понятно". Андрей хочет что-то сказать и просит слова, но слова ему не дают. И здесь страшно возмутился Можаев, который сказал, что Вознесенский это лучший, между прочим, советский поэт. Почему кому-то можно выражать свою точку зрения, а Вознесенскому нельзя? И тут Андрей встал и сказал, как отрезал, что считает этот спектакль глубоко русским, национальным и глубоко… партийным спектаклем. Он о том, что русский народ живет и никогда не пропадет. Фурцева недовольно его оборвала: "Спасибо, товарищ Вознесенский, а мы-то думали, пропадет русский народ".
Из бесед с Валерием Золотухиным. Москва, 2003
Зоя и Андрей – удивительная семья
Два очень талантливых, интересных человека. Дружба с ними продолжалась у меня, по какую бы сторону океана я ни находился. Жизнь это не просто "ап энд даун", это еще и бортовая, и килевая качка, швыряет во все стороны. Так вот, что бы ни случалось, я всегда чувствовал их теплое отношение ко мне, очень внимательное, бережное и, главное, постоянное.
И я сам всегда старался быть не просто хорошим другом, но с удовольствием помогал, чем мог. Когда Андрей Андреевич несколько лет назад заговорил о премии Б. Пастернака, организатором и идейным вдохновителем которой он был, я искренне, как ученик, поднял руку и говорю: "Я, я хочу!" И я рад, что мне удалось принять участие и в организации, и в проведении, и в награждении, и в изготовлении призов, и в их вручении. Все было очень трогательно, потому что за этим стояла не только российская поэзия, но и поэзия на русском языке из Казахстана, Литвы, Белоруссии, Болгарии и Украины.
Это светлые, удивительные люди, как говорят, знаковые люди российской культуры. И это удивительная семья.
Из книги "Феликс Комаров – это образ жизни". 2007
Как Пугачева… отредактировала Вознесенского
Один из наших общих с Андреем приятелей, музыкант Анатолий Бальчев, узнав о том, что я пишу книгу о Вознесенском, предложил поделиться своими воспоминаниями о встречах с поэтом.
– В 70-80-х годах я работал в ресторане "Архангельский" руководителем музыкального ансамбля "Кипа-джаз". Кто только у нас не гостевал! Можно сказать, вся элитная Москва: Галина Брежнева и Галина Волчек, Вячеслав Фетисов и сын вождя монгольского народа Слава Цеденбал, Владимир Высоцкий и Марина Влади, Олег Табаков и Зураб Церетели, Александр Абдулов и Боря Хмельницкий…
Регулярно посещал наш ресторан и Андрей Вознесенский. Он приезжал послушать музыку, которую мы играли.
Как правило, заявлялся не один: или с каким-нибудь иностранным гостем, или с непременно красивой девушкой. Запомнились его визиты с популярной тогда актрисой Таней Лавровой. Я думаю, что именно о ней написано стихотворение "Звезда":
Аплодировал Париж
в фестивальном дыме.
Тебе дали первый приз -
"Голую богиню".
На понравившиеся мне стихи я написал музыку. Но оказалось, что помимо меня мелодию к этим стихам Андрея написал и Игорь Николаев, потом еще один композитор, слегка изменив текст, написал другую мелодию. Как говорится, хорошие идеи витают в воздухе. Теперь я решил записать свою песню для альбома, который готовлю к выпуску.
С Андреем меня познакомила приятельница, русская эмигрантка из Парижа Лидия Пельфорт.
Так вот, сразу же после знакомства с Вознесенским мы решили написать песню на его стихи. И он стал приглашать меня на свои творческие вечера. Запомнился вечер в битком набитом зале имени Чайковского. Вознесенский был тогда в полном фаворе, страшно знаменитым. Как интересно было слушать его новаторские, свежие, откровенные стихи. Они запоминались, приковывали.
Андрей дарил мне свои книги с автографами. Храню их, как реликвии. В одной из книг мне пришлись по душе несколько стихотворений, к которым захотелось сочинить мелодию. Одно из них – "Реквием" ("Возложите на море венки…").
Песня звучала в популярной телепередаче "Человек. Земля. Вселенная", которую вел космонавт Виталий Севастьянов. Мало того, эту песню стали исполнять сразу несколько музыкальных групп.
Но в начале 80-х по какой-то причине "Реквием" из эфира сняли. Возможно, нужна была более проходная вещь, телевидение становилось иным. В актуальной программе "Молодежь на марше мира" нашей песне тоже не дали "зеленую улицу".
Потом я написал на стихи Вознесенского еще две песни – "Человек надел трусы" и "Подайте искристого к баранине", посвященного Игорю Северянину. Все эти вещи войдут в мой новый альбом.
Началась перестройка. К нам регулярно стали ездить американцы. И вот к визиту какой-то внушительной группы из США я написал песню на стихи Андрея "И в твоей стране, и в моей стране". Ее перевели на английский, она стала хитом. В это время киношники организовали большую советско-американскую форум-тусовку под названием "За выживание" с участием Грегори Пека и Роберта де Ниро.
На Новом Арбате выстроили огромную сцену. Наша песня про две страны имела грандиозный успех. Но далеко не все знали, что автором стихов является Андрей Вознесенский. Почему? По тем временам стихи звучали весьма смело, как говорится, на грани фола. Чего стоит, например такая строка:
Идиотов бы поубрать вдвойне
И в твоей стране, и в моей стране…
Произошел забавный эпизод. Я предложил спеть эту песню Алле Пугачевой. Алла приехала ко мне, стала читать текст. И вдруг говорит: "Слушай, давай вот здесь изменим слова, пусть будет так: "Но спокойно спят, хоть живут в говне, и в твоей стране, и в моей стране". И зачеркнула куплет, вписав свой вариант. Я говорю: "Алла, нам не разрешат исполнить такое. Тем более что нельзя править чужой текст". Она в ответ с иронией: "Ты думаешь? Ну, ладно, хотя очень жаль…".
Любопытно, правда? Заведу тебя, как коллекционера. Эта правка-автограф хранится у меня до сих пор.
Какой-то Новый год, кажется, 79-й, мы справляли вместе с Андреем. С ним была Лаврова.
Весьма любопытный эпизод произошел в Париже. В то время я как режиссер работал с моим другом Михаилом Шемякиным над сюжетом про художника. Оператором был Юрий Клименко, которого многие считают самым лучшим нашим оператором.
Решили пойти в ресторан "Распутин", чтобы записать рассказ Шемякина. Надо заметить, что после ставшей знаменитой скандальной истории, когда Шемякин с Высоцким устроили в "Распутине" стрельбу из пистолетов, им запретили вход в ресторан. Поэтому Миша решил сделать съемку на фоне "Распутина", что было совершенно естественно, потому что сюжет посвящался истории этого легендарного заведения. Подъезжаем к ресторану, в руках у Клименко кинокамера. И вдруг происходит настоящее чудо: завидев Шемякина, грозный швейцар расплывается в широкой улыбке и провозглашает: "О, кто к нам пришел! Миша, проходи, как дела? Милости просим…"
Шемякин удивился и обрадовался неожиданному повороту событий.
Входим в зал. Играет оркестр, снуют официанты. Осматриваемся. И вдруг видим Андрея Вознесенского. Подошли, обнялись. Поэт был не один, с какой-то дамой-американкой.
"Какая встреча! – приветствует Андрея Шемякин. – Давно не виделись, надо выпить". Достав из кожаных штанин тысячу франков, Миша дает команду оркестру: "Играйте для моих друзей из Москвы, мы гуляем!" Щедрость Шемякина всеизвестна, тем более на разгул.
Вознесенский выглядел уставшим, и я понял, что ко времени нашего прибытия он собирался покинуть этот праздник жизни. Он стал отказываться от настойчивого приглашения Шемякина посидеть. Но не тут-то было – Мишу "голыми руками" не возьмешь. "Андрей, ты должен остаться!" – завелся Мих. Мих.
Вознесенский в растерянности. И тут я говорю: "Миш, а ты знаешь, что у меня на стихи Андрея есть несколько песен?" Шемякин, обрадованный таким поворотом, бросает: "Ну, так давайте послушаем…" Я сел за рояль и стал исполнять все свои песни на стихи Андрея. Оркестр подыгрывает.
Вознесенский растаял, выпил шампанского… Чувствовалось, что он был горд за столь неожиданный концерт в его честь. Особенно перед американской подругой.
После столь чудного действа Шемякин с поцелуями отпустил знаменитого поэта, продержав его в нашей компании около трех часов.
P. S. Хочу заметить, что изложенный выше рассказ войдет в книгу Анатолия Бальчева о ночной богемной Москве брежневской эпохи, которую он сейчас готовит к печати.
Март 2011
Не послушавшись Пастернака, я все-таки завел архив…
80 страниц из 1000
Борис Пастернак написал: "Не надо заводить архива…". Я его не послушался, и в 1958 году, прочтя первые публикации Андрея Вознесенского, завел-таки архив публикаций о ярко начавшем свой творческий путь поэте. Для юноши, только что окончившего школу, это стало увлекательным, но нелегким делом. Жил я в небольшом городке, в котором маленькая библиотека и газетный киоск возле автостанции являлись единственными просветительскими точками. Пропахав библиотеку, я, конечно же, не обнаружил ничего связанного с творчеством новоявленного поэта, кроме публикаций в "Литературной газете" (1958) и в журнале "Знамя" (1959), с которых и начался его творческий путь.
С них же начался и мой архив. Стихи переписал в толстую тетрадь, а позже в Москве раздобыл оригиналы публикаций. Как раздобыл? Взял да и поехал в редакции этих изданий, где и получил первые "единицы хранения" будущей "вознесенскианы".
Насколько же тяжела была в то время доля архивариуса! Я следил за газетами и журналами, где выходили стихи Вознесенского и печатались критические отзывы о его творчестве, заводил "блат" в киосках близлежащих населенных пунктов, где мне стали оставлять "под полой" нужные литературные издания (средства массовой информации уже становились дефицитом), узнавал о первых устных выступлениях моего героя в Москве…
Запомнился устный выпуск альманаха "День поэзии" в открывшемся в 60-м году магазине "Москва" на улице Горького. В сборник вошли и стихи Вознесенского. Прямо в магазине за прилавком выступали самые знаменитые тогдашние поэты. Я приобрел сборники Ярослава Смелякова и Василия Казина, на которых мэтры оставили автографы.
Когда не удавалось раздобыть книгу, журнал, газету, в которых писали о Вознесенском, я переписывал нужные тексты от руки (занимался этим даже в Ленинской библиотеке). С той поры сохранился пропуск в главное книгохранилище страны.
Служа в армии на самой окраине СССР, я продолжал формировать свою коллекцию: мама присылала мне на адрес воинской части купленные ею издания, которые, как она знала, меня обрадуют. (Вернувшись из армии, я узнал, что мама, сама заразившись моей страстью к творчеству Вознесенского, писала Андрею Андреевичу письма, в которых и от своего, и от моего имени объяснялась в любви к его поэзии, благодарила, что он принимает участие в творческой судьбе сына. А однажды в день его рождения приехала на Красносельскую с букетом цветов, оставив его у двери поэта.)
Работая над книгой, перебирая коробки с бумагами, я наткнулся на конверт с письмом Вознесенского, присланным на мамин рабочий адрес в дорожно-строительную организацию № 6, где она работала машинисткой. Как я понял, письмо Андрея было ответом на ее взволнованное сообщение о том, что меня вот-вот должны призвать в армию. Зная о расположении ко мне Андрея, мама, видимо, обратилась к нему за советом. Письмо написала втайне от меня, и адресат, следуя "правилам конспирации", написал ответ ей на работу.
"16. VII. 60
Милая Татьяна Ивановна!
Очень рад Вашему письму и тому, что Вам понравилась моя "Мозаика". Спасибо. Когда выйдет московский сборник, я пришлю его.
Теперь о главном. Стихи Феликса очень свежи и талантливы. Уверен, что его ждет большое будущее. Я очень люблю его, слежу за его успехами, и меня очень взволновали Ваши слова о призыве в армию. Армия ему сейчас ни к чему. Москва, мне кажется, – тоже. Ему нужен институт (но ни в коем случае не Литературный институт имени Горького! Он там погибнет).
Пусть поступит во Владимирский пединститут. Его примут. Если будет необходимо, зайдите там к Евдокии Максимовне Аксеновой или парторгу и попросите от моего имени.
Вот он и не пойдет в армию, получит образование и не оторвется от владимирской почвы. Для стихов времени хватит – занятий там немного. Только не откладывайте!
Поймите, дорогая Татьяна Ивановна, кроме счастья иметь такого талантливого сына, на Вас лежит ответственность за его судьбу.
Желаю успехов Вам и Феликсу. Напишите обязательно, как устроятся его дела. Спасибо за приглашение.
Ваш Андрей Вознесенский".
Но так сложилось, что, несмотря на старания мамы и добрые советы старшего друга, в армию я все-таки попал и благополучно отслужил там три года. По ночам под храпы уставших однополчан продолжал писать стихи, иногда отправляя их своему наставнику.
Как радовался, когда получал от него подарки: тоненькую книжечку "Парабола" (1960), фотографию с надписью на лицевой стороне и письмом на оборотной, газеты с его публикациями, поздравительные с днем рождения телеграммы…
"Вот прислал свои стихи никому из нас не известный до сих пор Андрей Вознесенский…"
Особенно ценной мне видится та часть архива, которая включает, наверное, большинство публикаций в периодике, касающихся острой полемики о поэзии Андрея Вознесенского и его друзей-соратников – Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной, Роберта Рождественского, Булата Окуджавы, Владимира Соколова и других поэтов. Это были оттепельные пятидесятые-шестидесятые годы, когда молодая новаторская поэзия завоевывала сердца и души людей, уставших от официальной тарабарщины стихотворцев сталинской эпохи. Поэты смело говорили мужественную правду о том, что было вчера, не боясь заглядывать в будущее. Самым популярным словом в то время, как мне кажется, было слово "свобода". Новые веяния в литературе коснулись и литературной критики. Старое цеплялось за вчерашний день, полемика в журналах и газетах, а также в тысячах записок, присылаемых на поэтических вечерах в Политехническом музее, в Концертном зале имени Чайковского, в Театре на Таганке, в Лужниках, достигла самого высокого накала.