Здесь купола-кокосы,
И тыквы-купола.
И бирюза кокошников
Окошки оплела
Сквозь кожуру мишурную
Глядело с завитков -
Что чудилось Мичурину
Шестнадцатых веков.
Это хорошо увидено и очень хорошо написано. Но это сращение эпох – не самоцель. Основный смысл его – в преемственности и неиссякаемости творчества…
Поэма, добросовестно и изобретательно, то выполняя, то превозмогая первоначальный замысел, движется от одного удачного куска к другому через неудачные, необязательные. Но вот она подбирается к эпилогу:
Вам сваи не бить, не гулять
по лугам.
Не быть, не быть, не быть
городам!..
Ни белым, ни синим – не быть,
не бывать.
И выйдет насильник губить -
убивать.
И женщины будут в оврагах
рожать.
И кони без всадников мчаться
и ржать,
Сквозь белый фундамент трава
прорастет.
И мрак, словно мамонт,
на землю сойдет…
Ни в снах, ни воочию, нигде
никогда…
Врете, сволочи!
Будут города!
Вот где прорвалось сквозь правильную, но внешнюю, сквозь заданную тему настоящее, главное, скопившееся к концу поэмы. Это – трагедия искусства, творчества, которое выкорчевывают ненавистники народа, понимающие его бунтарскую и созидательную силу. Это – понимание творчества, как основы всего живого, того, ради чего и благодаря чему живут люди. И это в еще большей степени – превозмогание трагедии, победа, радостный крик о том, что творчество вечно, как сама жизнь.
… Но откуда же это "раздвоение" личности? Почему таланту Вознесенского приходится превозмогать его же рассудочность?
Дело в том, что он в тех стихах, о которых говорилось, еще далек от своей – завоеванной и пережитой – темы. Более того, он не сразу начал даже поиски этой темы, захлебнувшись в потоке жизненных впечатлений, каждое из которых казалось важным и самоценным.
Кто-нибудь может посмеяться над тем, что я пишу о молодом поэте Вознесенском в неизменном перфекте – "писал", "был", "создавал"… Но я это делаю сознательно. Его последние стихи приобретают новое качество.
Они могут стать мостиком к тому большому будущему, которое Вознесенскому дружно пророчат…
Кто мы – фишки или великие?
Гениальность в крови планеты.
Нету "физиков", нету "лириков" -
Лилипуты или поэты!
Независимо от работы,
Нам, как оспа, привился век.
Ошарашивающее – "Кто ты?"
Нас заносит, как велотрек…
Кто ты? Этот вопрос вызван не честолюбием – предельной ответственностью. Быть "хуже других" перестало быть делом личного самолюбия, стало делом общественным. И ответить на вопрос "кто ты?" нелегко. Это вопрос не оценки, а пути. Не "какой ты сейчас", а "каким будешь", "чего хочешь"…
Впрочем, подождем пока. Я уверен, что гораздо больший материал для разговора о качественно новых вещах Вознесенского даст ближайшее время.
Будем надеяться, Андрей Вознесенский сейчас приготовился сделать решающий шаг, разделяющий понятия "талант" и "поэт".
"Литературная газета", 8 октября 1960
Юрий Верченко
Молодые поэты смакуют опустошенную любовь
Должно быть, кокетничать своей "смелостью", способностью высказывать суждения, противоположные общепринятым, считается у некоторых молодых авторов признаком хорошего тона. Однако это не мешает появлению рецидивов старой болезни у иных наших поэтов. Симптомы ее, несомненно, сказываются и в творчестве Андрея Вознесенского.
Вот, например, его стихотворение "Пожар в Архитектурном", опубликованное в журнале "Октябрь". Поэт любуется воображаемым пожаром, охватившим архитектурный институт. Он в восторге восклицает:
Прощай, архитектура!
Пылайте широко
Коровники в амурах,
Сберкассы в рококо!
…"Удалые" строчки. Но что оставляют они в душе, кроме пустого звона?…
Шпаргалки, вечеринки -
Дотла, в аду -
Вы, алые в чернике, -
Адью, адью!
И далее:
… Жизнь – смена пепелищ.
Мы все перегораем.
Живешь – горишь.
Мелкость содержания этого стихотворения обнаруживается, быть может, особенно явно в этих строфах, где автор употребляет привычный для читателя образ "жизнь – горение". В советской поэзии этот образ наполнен высоким смыслом и всегда связывается в нашем представлении с подвигом, с самоотверженностью. А у Вознесенского (в пику общепринятому) он означает прожигание жизни.
Эффектный, огненный фон не смог скрыть в стихотворении незначительность, мелкость, бедноту чувств.
В стихотворении "Последняя электричка" поэт живописует воров и девиц легкого поведения. Стихотворение начинается так:
В вагоне спят рабочие,
Вагон во власти сна, -
обстановка довольно обычная, поэтому, очевидно, она не представляет интереса для лирического героя – его влечет туда, где гогочет нетрезвая струна. (Вот это экзотика!) Здесь автор читает свои стихи девице, колоритный облик которой воссоздается так:
Стоишь – черты спитые,
На блузке у тебя
Вся дактилоскопия
Малаховских ребят.
И такое необыкновенное действие оказали на эту особу стихи, что она
… Плачет бурно,
Меня исцеловав,
И шепчет нецензурно
Чистейшие слова.
Выслушав поэта, девица совершенно преображается "и чище Беатриче сбегает на перрон". Трудно, невозможно поверить в это "чудесное" превращение.
Прочитав "Последнюю электричку", мы без труда узнаем знакомую нам Муську из стихотворения Е. Евтушенко. Только то, что у Евтушенко сказано намеком, здесь обнажено, а существо дела не изменилось. Два молодых поэта с прискорбным единодушием встретились у одной и той же грязи и не осудили, а воспели ее.
… Самое умное, чего достиг человек, – писал Горький, – это уменье любить женщину, поклоняться ее красоте…"
Но с непонятным рвением иные наши молодые поэты смакуют опустошенную любовь, поднимают на щит грязь и пошлость низменных отношений, любуются мещанскими страстями.
… Это поэтическое "гусарство", от которого отдает нафталином.
… Неуместность риторических восклицаний Вознесенского в стихотворении "Туман":
Толкутся парочки у клубов.
Подолы танец вихрем вздыбил.
Любовь? Любую можете -
на выбор!
Или:
Друзья? Ах, эти Яго доморощенные!
К сожалению, такую пошлость можно встретить не только в иных стихах Вознесенского, но и у других "молодых".
Самый круг таких тем, лежащих на окольных тропках нашей жизни, заставляет волноваться за судьбу молодого писателя. Все эти выпивки, ресторанная шантрапа, воры и легковесные девицы подчас заслоняют в творчестве писателя большую нашу жизнь. И Евтушенко и Вознесенский любят образ ракеты, стремительно набирающей высоту. Так выйдите же на большую орбиту поэзии, откуда можно окинуть взором всю Советскую страну. Народ ее. Чтобы в каждой строчке вашей бился пульс века. Иначе можно прийти к неизбежному перепеванию самого себя. Можно обокрасть свой талант, разменяв его на пустячки и пустышки.
"Комсомольская правда", январь, 1961
Сергей Смирнов
Вознесенский – "крайняя левая" молодой поэзии
Если речь идет об А. Вознесенском, то он, оказывается, – "крайняя левая" сегодняшней молодой поэзии. Он звонкий, шумный, заявляющий о себе "в полный голос". Его дерзость и задиристость, по утверждению критиков, искупаются энергией, бодростью, экспрессией, темпераментом, звукописью, внутренним напором и тому подобными хорошестями. Лишь вскользь авторы статьи оговариваются: "Эк его метнуло!", – но так, по существу, и не раскрывают вышеупомянутого "метнуло". А когда заходит речь о поэтах Вл. Цыбине и А. Поперечном, картина сразу меняется. Куда девались броские эпитеты?
"Огонек", № 9, 1961
Наум Коржавин
Модернизм вмешивается в святая святых художника
Статья А. Менынутина и А. Синявского "За поэтическую активность", опубликованная в первом номере "Нового мира" за этот год, радует точностью многих оценок, в общем правильным и умным пониманием поэзии и ее задач. Но мне кажется, что авторы не полностью освободились от влияния ходячих и неверных концепций, против которых, собственно, и направлена их статья.
Например, такие черты в поэте, как "нескрываемый пафос самоутверждения, желание обратить на себя взгляды публики…", они относят к его лирическому характеру. А так ли это? Скорее эти черты заглушают характер, не давая ему пробиваться наружу.
Далее в статье говорится: "Правда, Вознесенский нередко дерзит и задирается, а иногда – что несколько хуже – впадает в крикливость, кокетничает… но, в конце концов, это искупается его энергией, бодростью, экспрессией…"
Между тем дерзость и задиристость, крикливость и кокетство не могут искупаться энергией и бодростью, потому что при этих условиях энергия и бодрость не могут быть подлинными; экспрессия же тем более ничего не искупает, она только усиливает качества стихотворения, в том числе и фальшивые.
… Я глубоко убежден, что работе многих поэтов мешают ошибки именно общие, теоретические, изначальные, хотя нет людей, более боящихся всякой теории, чем поэты.
… Нет, пожалуй, ни одного понятия, которое сильно пострадало бы от такого способа мышления, чем простое и объемное понятие – форма. Но что это такое – форма?
… Перед нами стихотворение поэта Андрея Вознесенского "Свадьба".
Выходит замуж молодость
Не за кого – за что,
Себя ломает молодость
За модное манто.
За золотые горы
И в серебре виски.
Эх, да по фарфору
Ходят сапоги!..
Есть в этом стихотворении форма или нет ее? Конкретно оно или расплывчато? Образно или риторично? Эмоционально оно или рассудочно? Отражает современное мышление или архаично?
Думаю, что многие читатели страшно удивятся: как можно вообще задавать такие вопросы? Разве это не очевидно? Конечно, есть форма, и притом яркая. Конечно, стихотворение конкретно, образно и эмоционально. И уж, конечно, отражает современно мышление.
На первый взгляд, эти читатели правы. Все здесь в порядке: есть детали, образы, все не рассказывается, а показывается. Стихотворение написано изобретательно, и как будто эта изобретательность и богатство средств выражения соответствует эмоциональной правде, задаче, подчеркивает происходящую трагедию.
Но есть ли здесь сама трагедия?
Выходит замуж молодость
Не за кого – за что…
Что ж, сказано броско, резко. Но что остается от этих строк? Остается только следующее: замуж надо выходить не за что-то, а за кого-то. В данном случае происходит наоборот. Автору это не нравится. Автор осуждает. Итак, остается… сентенция.
– Постойте, так хорошо написанное стихотворение и вдруг сентенция. Неправда… Смотрите: "себя ломает молодость", "за золотые горы и в серебре виски". Разве это не детали, не образы?
– Образы чего? Детали чего? Какого целого? – спрошу я и вряд ли получу вразумительный ответ на этот вопрос.
Не правда ли странно, что, так часто произнося слово "деталь", можно забыть, что деталь только тогда деталь, когда есть или подразумевается какое-нибудь целое. А целое, вероятно, это все-таки личность автора…
Кто станет всерьез полемизировать с положением: не выходи замуж по расчету – загубишь молодость? Никто. Даже тот, кто так поступает. Здесь, видимо, должна быть важна не сама мысль, а то, из какого опыта она добыта. Но этого в стихотворении нет.
Об авторе пока известно только то, что он противник браков по расчету и умеет об этом говорить красиво. Все остальное – как уже сказано выше – экспрессия. А экспрессия – совсем не чувство, хотя и часто принимается за таковое. Чувство отличается от нее тем, что оно содержательно и определено личностью автора. Разумеется, чувству может быть свойственна и экспрессия. Она усиливает то или другое чувство, но сама по себе оставить след в душе читателя не может. Она оглушает, действует на нервы, но не волнует. Это неподтвержденный темперамент, темперамент, не имеющий оснований.
У Бенедиктова экспрессии было больше, чем у Пушкина…
О принципе не "рассказывать, а показывать". Этот принцип, который так важен в прозе, на мой взгляд, не имеет никакого отношения к поэзии. Есть стихи, где обо всем рассказывается, есть, где все показывается, есть, где не рассказывается, не показывается, а намекается… Есть стихи, представляющие собой изложение мысли или ряда мыслей. Суть не в этом. Суть в том, как воплотить данное чувство, данное отношение так, чтобы поэзия, открывшаяся автору в его чувстве, была выражена наиболее точно и полно. Поэзия не показывается и не рассказывается. Она выражается – так, как того требует в данном случае восприятие автора. Здесь его пока нет.
Личное восприятие поэта, его заинтересованность появляются в следующей строфе:
И ты в прозрачной юбочке,
Юна, бела,
Дрожишь, как будто рюмочка
На краешке стола.
Это действительно талантливая строка, составляющая эмоциональный центр стихотворения.
Здесь действительно что-то почувствовано. За строчками начинает появляться взволнованный голос поэта, человека. Унижение человеческого достоинства, трагедия юного существа, проданного богатому старику – тут есть от чего захолонуть сердцу. Но ведь вначале говорилось не о проданной, а о продавшейся девушке. Неужели это об одной и той же? Странно…
Но, допустим, она действительно выходит замуж за модное манто. Как же это случилось? Может быть, у нее были причины, которые вызовут наше сочувствие и имеют право вызвать участие автора? Трудно себе представить – не те времена, но – допустим.
Однако нам об этом пока ничего не известно и не станет известно до конца стихотворения. Мы знаем, что она и юна и бела, что наряжена (скорее всего злые люди ее так нарядили) в прозрачное платье – напоказ. Жалко ее…
Но, с другой стороны, зато и манто куплено, зато и квартира дадена, зато и пир горой. Сделка честная, полюбовная. Себя ломает молодость… знает за что…
А тогда откуда трагический тон и сочувствие? Что в этой рюмочке? Чай, и душа есть. Что она теряет теперь и что мы в ней теряем? Неизвестно. Может быть, она представляется автору другой, а оказалась такой? Тогда и стихи надо бы писать об этом.
Может быть, в этой строфе замысел стихотворения, которое Вознесенский должен был написать вместо "Свадьбы", а он себя оглушил громом собственной техники? Может быть!.. "Вытащить" стихотворение из себя в том самом виде, в котором ты его почувствовал, – трудно…
Следующая строфа ("Улыбочка, как трещинка, играет на губах…"), а также чувствительный конец ничего ни к стихотворению, ни к проблемам, которых оно касается, не добавляет.
Теперь надо ответить на вопросы, поставленные в начале разбора этого стихотворения.
Конкретно ли оно? Нет, расплывчато. Не чувствуется ни конкретный повод (а значит проблема, образ), ни предмет, о котором он пишется.
Образно ли это? Нет, потому что отсутствует автор, его чувство, его заинтересованность.
Эмоционально ли оно? Нет, рассудочно, так как представляет собой попытку поэтической сентенции.
И уж конечно его форма не проявляет современного мышления, так как не проявляет ничего реального.
… Яростно ратуя за свободу творческой личности, модернизм фактически не только крайне жестко ограничивает его, но и вмешивается в святая святых художника, в поиски средств выражения, в творческий процесс.
Под угрозой обвинения в несамостоятельности находится каждый, кто ищет не так, как, по распространенному мнению, должен искать себя самостоятельный и самобытный поэт.
Но если наперед известно, что искать, как искать и даже что при этом найти, то в чем заключается роль художника?
… Я разобрал стихотворение Вознесенского, чтобы показать, что "свод правил", о котором говорилось в начале статьи, сам по себе абсолютно беспредметен и заводит поэта в схоластические дебри; он дает ему иллюзию творчества, отвлекая от настоящего творчества, и иллюзию полного владения формой при абсолютной формальной разболтанности…
"Новый мир", № 3, 1961
Лев Аннинский