Русский вопрос
Оля – пожилая толстая повариха – на самом деле очень шустрая и энергичная женщина. Причём, довольно колоритная: этакая баба-деваха, у которой не заржавеет рубануть "правду-матку" в глаза и которая запросто задавит любого, кто посмеет сказать что-либо супротив Руси. Тема "русских" для неё болезненна и свята. Послушав её, невозможно не проникнуться состраданием к несчастному русскому народу, против которого сознательно ополчился весь остальной мир, возглавляемый, в первую очередь, "жидами" и "америкосами".
Её любимым писателем является Проханов, любимым певцом – Тальков. Гимном же, для неё служит песня Г. Пономарева "Мы русские", в исполнении Жанны Бичевской.
Каждый раз, придя утром на работу и поднявшись на пятый этаж гостиницы, я иду по длинному коридору, с противоположного конца которого до меня доносится скорбное:
"Ведут нас ко Христу дороги узкие,
Мы знаем смерть, гонения и плен…"
Я прохожу мимо нашего кафе, в раздевалку и, переодевшись, возвращаюсь на кухню, где, под звуки швыряемых в мойку сковородок и сотейников, меня встречает упорное и несгибаемое:
"Мы – Русские, мы – Русские, мы – Русские,
Мы всё равно поднимемся с колен!"
Странно, но ко мне Оля, почему-то, более чем благосклонна. Вероятно, это объясняется тем, что оба мы одногодки, оба неравнодушны к неприличным и скабрёзным анекдотам, оба любим юмор и склонны ко всякого рода приколам. Отличие состоит лишь в том, что Оля без устали может говорить сколь угодно. Я уже давно смирился с этим, а потому воспринимаю её болтовню, как некий производственный фон, помогающий мне в работе.
Иногда, забывшись, она делится со мною своими впечатлениями:
– Еду я, значит, сейчас в маршрутке. А водила – этот, как его… ну, в общем, черножопый…
– Ну да, мой земляк, короче… – уточняю я.
На какую-то долю секунды она вдруг перестаёт тараторить, удивлённо уставившись на меня, а затем выдаёт:
– Да брось на #уй: какой ты – черножопый? Ты – наш!
Я пытаюсь воспринять это как комплимент…
Наш небольшой сплочённый коллектив состоит максимум из пятнадцати человек. И почти все – разных национальностей.
Ближе к концу рабочего дня "народ" начинает расслабляться. Сейчас начальство уедет и … В общем, я бегу в ближайший магазинчик. Возвращаюсь обратно и на подступах к кухне слышу, как бедная Оля отчаянно "обороняется", защищая русских. На самом деле, все обычно молчат, стараясь не ввязываться в эту дурацкую и бессмысленную перепалку. Но "сегодня" она, похоже, уже сильно "достала", потому как, на неё накинулись даже "свои" – Ира с Ларисой – "чистокровные" славянки. Это ещё более раззадоривает истинную патриотку, и она с удвоенной энергией набрасывается на подруг, разъясняя им проблему жилищного вопроса:
– Понаехали тут всякие чурки и хачики, всё скупают, вот и не хватает простому русскому человеку жилья!
И, как бы ища поддержки, бросает умоляющий взгляд на пожилую и худощавую мойщицу:
– Броня, ну, хотя бы ты скажи этим сукам: я права?!
– Да пошла ты на #уй: я сама – татарка…
Тут уже никто не выдерживает, и мы все укатываемся со смеху. Причём, Оля – больше всех.
Я же, поймав заминку, быстро разливаю "по первой" и, подняв стопку, произношу тост:
– Ну – за русских!
Если женщина просит…
В перерыве между раздачей служебного питания присаживаемся с моей помощницей Ирой немного передохнуть. Как и всем поварам, уставшим от однообразной работы и грязных сковородок, нам так хочется помечтать о чем-то хорошем, возвышенном и красивом.
Ира, возраст которой уже близится к сорока, и любое напоминание о котором угнетает представительниц слабого пола, бросив к чертям собачьим шариковую ручку и устало уставившись в окно, восклицает в сердцах, глядя куда-то вверх, в небо:
– Господи! Ну, где мне взять золотую рыбку?!
– А какое у тебя заветное желание?
– Чтобы было много денег и стать красивой.
– Ну, а если б можно было только одно желание загадать? – задаю ей каверзный вопрос, явно наслаждаясь её некоторым замешательством.
Чувствуется, какая внутренняя борьба идёт в душе кокетливой и амбициозной женщины.
– Чтоб была красивой – удручённо выбирает она наконец, не без мучительных раздумий.
Однако через мгновение лицо её озаряется, и она, торжествующе уставившись на меня, забирает свои слова обратно:
– Нет – деньги! Много денег!! А потом я сделаю себе пластическую операцию!
После чего, оба сваливаемся от смеха под стол…
К вопросу о сатисфакции
Та же самая Ира, в следующий раз. Подслушав нечаянно мой разговор с кем-то из сотрудников:
– Голиб, а что такое "сатисфакция"?
– Ну-у, как тебе объяснить – замялся я, – в общем, от латинского "satisfactio" – удовлетворение, хотя это не совсем верно. Многое зависит от контекста.
Я пытаюсь подобрать более точное определение, однако Ира уже меня не слушает.
Вдруг у неё радостно вспыхивают озорными искорками глаза и она, выпрямившись и гордо вскинув свою маленькую кудрявую головку вверх, подперев бока своими кулачками, заявляет:
– Сегодня приду домой после работы и громко так, брошу Серёжке (муж Иры, измотанный водитель маршрутного такси):
"Немедленно требую сатисфакции!!! Представляешь – как он офигеет?!
И мы вновь покатываемся со смеху.
Грешница
Лариса относится к тому типу аппетитных женщин, которых принято называть "сорокопятками": несколько располневшая, но ещё не утратившая таинственной привлекательности и очарования, она – как цветок – особо распускается при непосредственном общении, щедро одаривая собеседника ароматом неистраченной любви и наполняя пространство уютной аурой нежности, тепла и доверительности. При этом, мат ей абсолютно не чужд. Впрочем, в её устах, он вовсе не груб и воспринимается совершенно иначе.
В разговоре со мною, Лариса предельно откровенна. На днях, как на исповеди, признается.
– Я, наверное, сучка грешная: гореть мне в аду! – и, поймав моё недоуменное выражение, заливается смехом. – Представляешь, прихожу в церковь, а там батюшка… красивый такой, ну, просто глаз не оторвать! Какие-то утешительные слова мне говорит, увещевает по-отечески, а я – дура – с покорным и страдальческим выражением на лице, смотрю так на него, а про себя думаю: "Эх, вот бы с тобой трахнуться!". Ну, как мне после этого не гореть синим пламенем, а?
"Дети-индиго"
В короткое время справившись с небольшим заказом и мгновенно прибрав за собою рабочее место, я выхожу через чёрный ход на улицу, на перекур. Типичный питерский двор "колодец", с классической помойкой в углу. Правда, двор проходной, с двумя темными арками. Совсем рядом находится станция метро "Садовая", а потому, народ нескончаемой вереницей постоянно снуёт туда-сюда. Это заметно разнообразит скучную жизнь на работе, давая мне возможность, понаблюдать за различными типами людей.
На этот раз, едва я закурил, как из арки появляется пара – пожилой солидный мужчина с маленьким пятилетним мальчиком.
"Дед с внуком" – догадываюсь я.
И в самом деле: симпатичный курносый мальчишка удивительным образом похож на своего дедушку. Они крепко держатся за ручки и оживлённо беседуют.
– Понимаешь, – объясняет дед, склонив голову в сторону внука – можно, конечно и дупликатором или ризографом, но это зависит от необходимого количества экземпляров.
Внук, низко уставившись в землю, внимательно слушает доводы деда и – как мне показалось – периодически уточняет какие-то детали.
– Нет, – возражает ему дед – тогда лучше всего использовать офсетную печать. Там технология печати, предусматривающая перенос краски с печатной формы на запечатываемый материал не напрямую, а через промежуточный офсетный цилиндр.
Откровенно говоря, я чуть не выронил сигарету изо рта.
"Ни фига се… акселерация…" До этого, мне не раз доводилось слышать о продвинутых вундеркиндах, о так называемом поколении "детей-индиго", но сталкиваться вплотную… Я ошалело уставился на ребёнка. Ничем не примечательный мальчишка, такой же, как и тысячи его сверстников. Ну, совсем обычный малыш!
Тем временем, деду приходится отвечать на следующий вопрос, которого я, почему-то, вновь не расслышал.
– Не волнуйся: там, при печати используются системы контроля, основанные на денситометрии, колориметрии, а также цветопроба… Ну, тогда я не знаю… Давай, тогда – фотоофсетом…
Только тут я обращаю внимание на маленькие наушники, скрывающиеся в ушах пожилого мужчины, после чего, до меня, наконец, доходит.
"Бляха-муха! Напугал меня, хрен старый! А я-то, на ни в чём не повинного ребёнка грешу… "акселерация", блин, "дети индиго"! – облегчённо выдыхаю я, и лезу в карман за зажигалкой, чтобы снова закурить потухшую сигарету – Нет, ну надо же: совсем отстал от жизни…"
Рыбонька
Дорога от дома до места работы занимает не более десяти минут. Иногда, попадаются довольно забавные сценки. Как, например, сегодня утром.
Неподалёку от Вознесенского проспекта, вдоль канала Грибоедова, некая дама прогуливает своего миниатюрного пёсика. Собачёнка, одна из тех "игрушечных" пород, что приобретает в последнее время немалую популярность в Питере. Маленькая, совершенно гладкая, непонятно – какого цвета и породы. Словом, хрупкий собачий скелетик, обтянутый капроновым чулком.
Утренний моцион близится к завершению, милая парочка поворачивает к дому, и женщина, открыв кодовую дверь, уже собирается было пройти в подъезд, как вдруг, сзади раздаётся тоненький голосок бабульки, которая завидя милого пёсика, буквально заворожена столь трогательным существом:
– Рыбка, моя! Боже мой! Рыбочка!
Довольная хозяйка снисходительно задерживается на пороге, давая возможность, полюбоваться своей собачкой.
Старушка, сложив дрожащие ладошки вместе и, поднеся их к подбородку, продолжает восторженно славословить:
– Господи, рыбка! Нет, ну надо же, какая рыбонька!!
– Да вы погладьте её: не бойтесь, она не укусит! – подсказывает счастливая обладательница непонятного чуда природы, начиная переступать с ноги на ногу.
– Что вы: как можно?! – не отрывая глаз от хрупкого создания, благоговейно произносит старушка, находясь словно в прострации, в некоей нирване. – Рыбонька, ты моя! Ры-ы-бочка!!
– Ну, гладьте же, её скорей, и мы пойдём: нам пора спешить! – не выдерживает дама, нервно поглядывая на ручные часы.
Старушка же, казалось бы, и вовсе не замечает хозяйку: она низко склонилась над самой мордашкой собачёнки и лишь потрясённо продолжает качать головой из сторону в сторону:
– Ры-бонь-ка… – еле слышно произносит она, переходя на шёпот.
Сердитая дама резко дёргает за поводок, втаскивая своего питомца в подъезд, и с грохотом захлопывает парадную дверь перед самым носом несчастной бабульки.
– Боже мой! Рыбка моя, сладкая! – по инерции, глядя перед собою на закрытую дверь, умилённо шепчет старушка, медленно пытаясь распрямиться. – Ры-ы-бонь-ка!
Кинув напоследок сочувствующий взгляд на бедную бабульку, я устремляюсь дальше…
Учиться, учиться и учиться!
Иду по улице Декабристов в сторону Вознесенского проспекта.
Неожиданно, на пути возникает пожилая пара иностранцев – англичан.
– Excuse ("Извините" англ.) – обращается ко мне джентльмен в аккуратненьких очёчках, с седеющей благообразной бородкой, как у Чехова. И, постукивая своими холеными пальчиками по карте путеводителя, вопрошает:
– Nevsky?
Несмотря на то, что я тороплюсь, элементарная вежливость и ощущение некой сопричастности к Питеру, как к "культурной столице", заставляют меня замедлить свои шаги и остановиться.
Безнадёжно и напрочь забыв некогда школьный английский, я с трудом напрягаю мозги и, не находя подходящих слов, беззвучно вожу губами.
Наконец, плюнув на всё – как Ильич – гордо вскидываю руку вперёд, пытаясь объяснить "камраду" по-нашенски, то есть по-русски:
– Сначала сюда! Потом (согнув в локте) – туда! А затем (вновь выправив) – туда! Ясно?
– Yes, yes! Thanks! ("Да, да! Спасибо!") – искренно благодарит меня ошалевший иностранец.
Я же, опустив голову вниз и ускорив темп, совестливо бубню себе под нос, в такт шагам:
– Надо учить английский! Надо учить английский! Надо учить английский!
Дача Маннергейма
С Эммой довелось мне проработать всего лишь год, но её образ, почему-то, врезался в память надолго. Это тем более удивительно, что ничем особенным она, вроде, не выделялась – обычная российская женщина "бальзаковского" возраста. Впрочем, насколько мне помнится, классическая литература и книги, её интересовали меньше всего: так, разве что, сберегательная книжка или то, что написано на банкнотах. Зато, обожала "тихую охоту" и … настоящее застолье, с надёжным запасом выпивки. Именно по этой, последней причине, трудно было понять – сколько лет ей на самом деле. При этом внешне она выглядела вполне даже "ничего": невысокого роста, миниатюрная, с довольно аппетитными соблазняющими выпуклостями и большим чувственным ртом, который она постоянно подчёркивала ярко-красной, жирной помадой. Стоило ей только улыбнуться (а по характеру своему, она была весёлой хохотушкой), как её рот мгновенно перекрывал добрых пол-лица. Оставшуюся половину – занимали её удивительно огромные, некогда голубые, глаза, выцветшие теперь уже основательно, но всё равно, сохранившие остатки былой детской наивности и очарования. К некоторой грусти, читаемой во всём её облике, прибавились заметные складки морщин, которые предательскими лучиками расходились от глаз, выдавая немолодой возраст их обладательницы.
Как правило, место таких работниц в прачечной кладовой, овощном цеху или – как в нашем случае – на "мойке" – в тесном и душном маленьком отсеке, где стоят покорёженные ржавые полки советского образца, с горами грязной посуды и мусорными баками для отбросов, издающими такое амбре, что только наш стойкий человек способен выдержать подобную атмосферу..
В маленьком коллективе, состоящим всего из четырёх человек, на неё были возложены обязанности мойщицы посуды, помощницы повара по чистке овощей и – святое дело – уборщицы. Работу она не любила, делала её безо всякого энтузиазма, и с нескрываемым безразличием. Не надо было быть царём Соломоном или особым провидцем, чтобы не догадаться о том – какие мысли терзали нашу героиню: поскорей бы завершился этот чёртов рабочий день с тем, чтобы побыстрей получить свои кровно заработанные и… Меня она зауважала лишь после того, как стало известно, что я жутко люблю собирать грибы.
– Всё, завтра готовься: я тебя отвезу в такое место… В общем, ничего заранее не скажу. – заинтриговала меня окончательно Эмма, и, буквально через пару секунд, наклонившись к самому уху, дыхнула перегаром: – На дачу самого Маннергейма. "Белых" там – просто, немеряно!
Это было настолько неожиданно и невероятно, что я боялся в это поверить. Зная по личному опыту, что настоящие грибники, не особо склонны к разглашению заветных мест сбора грибов и ягод, тем не менее, безоговорочно поверил, что, наконец-то, и мне повезло: нашёлся бескорыстный альтруист, готовый щедро поделиться не только тайными полянами, но и предоставивший на ночь кров в таких хоромах. Словом, все тридцать три удовольствия разом!
"Надо же, как мне повело! – увлажнёнными глазами, полными благодарности и признательности взгляну я на Эмму. – К самому легендарному Маннергейму!"
Это уже значительно позже, когда я стану выяснять – сколько же дач, якобы принадлежавших финско-российскому полководцу, со шведскими корнями, существовало на территории нашей страны, пойму, что всё это блеф советских экспроприаторов, которые, для придания законности своим грабежам, прикрывались "гуманными" соображениями, с точки зрения классовой борьбы, марксизма-ленинизма. Дескать, сами видите, у кого отбираем – у буржуя, продажного генерала, угнетателя трудового народа.
– Можешь ничего с собой не брать: там, в прислуге, работают "свои люди", так что будешь валяться на царских перинах! – заверила, сойдя на шёпот, моя благодетельница, скромно прибавив, так, между прочим – Ну, разве что, запасись бормотухой.
Я, понимающе кивнул ей в ответ.
На следующий день, Эмма, её невзрачного вида друг (муж?) и я, отправились на электричке в сторону Выборга. Не помню, на какой станции мы вышли, но вскоре нашему взору предстал дивный лесной пейзаж, с огромным озером посередине. Красота была неописуемая.
– Во-о-н, видишь жёлтенький дом с белыми колоннами? – вытянула свою руку Эмма, показывая на противоположный берег, до которого пиликать предстояло добрых полдня. – Это и есть та самая дача. Там и заночуем.
Что ж, иного выбора не было: три с половиной часа мы брели вдоль берега, любуясь красотами Природы, собирая по пути редкие грибы и делая краткосрочные привалы. Каждый такой привал, традиционно отмечался извлечением очередной бутылки портвейна.
– Брось, тут ничего нет, иди, присоединяйся к нам! – звала меня коллега к импровизированному столу и вскоре добавляла – Вот когда дойдём, я тебе покажу одно такое место, что ты обалдеешь!
Вскоре, я обратил внимание на странное поведение своих спутников: чем меньше оставалось до заветной дачи, тем скучнее и кислее становились их лица. Наконец, порядком подуставшие мы вышли к какому-то утёсу, откуда открывался изумительный вид, с искрящимся солнечными бликами, отражавшими от серебряного "зеркала", уютно пристроившегося внизу. На этот раз, мои друзья расположились основательно: расчистили место и расстелили на траве огромный не то плед, не то платок. Я стал беспокоиться: как бы они не перепились и нам не остаться без крова. Прошло ещё с полчаса. Наконец, когда "хозяева" откинулись на спину, собравшись ко сну, я не вытерпел и робко пропищал:
Как бы нам… это… не опоздать на дачу… Шестой час, однако…
– Да ну их! Нам и здесь хорошо! – услышал я вдруг то, чего больше всего боялся – Посмотри, как тут красиво! Давай, останемся здесь, а завтра с утра, я тебе покажу такую колонию "белых", что ты не поверишь своим глазам.
В ответ я кисло улыбнулся и окончательно сник. Ясно было лишь одно: надо скорей двигаться назад, чтобы успеть на обратную электричку. Я кинул свой прощальный взгляд на дачу, до которой оставалось всего-ничего, тяжко вздохнул и скрылся в чаще леса.