плавать в бассейне, в море. Вы смотрите на мои ботинки и прикидываете, сколько они стоят. Так вот, отвечаю - я давно уже не знаю, что сколько стоит, если только эта стоимость сильно не разнится в сторону более дешевой. Если такая разница есть, я ее запоминаю. На самом деле я уже не меряю предметы по цене. Мне нравится то, что мне нравится. А сколько это стоит, безразлично. Лейблом меня не возьмешь. Когда меня спрашивают, сколько стоят вот эти часы на руке, я в шутку бросаю: "80 тысяч долларов". И люди верят. Видите, как все относительно.
Смысл жизни для меня не в цене на что-то, не в материальном, а, как говорил академик Сахаров, в экспансии. В том, чтобы разрушить хаос. А если более примитивно и конкретно, то постулат мой таков: вложить одно, чтобы получить два. А не просто купить компанию или картину Айвазовского. Когда мой друг, знаменитый на весь мир основатель бренда пива Хайнекен, спрашивал меня о жизненных проблемах и я отвечал, что их у меня только две, как заработать деньги и как их потратить, он говорил: "Ошибаешься. Что касается первой, ты прав. А вторая - как не потратить деньги".
- А каково ваше психическое состояние, когда здесь, в Лондоне, в чужом городе, вы выходите на улицу и вас, которого в России знала, простите, каждая собака, никто не знает в лицо?
- Это потрясающее состояние. И оно единственное главное достоинство моего здесь пребывания.
- Наш разговор, Борис Абрамович, подходит к концу, мы допиваем с вами бутылку прекрасного вина, и я хочу спросить вот о чем: вы, несомненно, неординарный человек, крутой олигарх, удачливый игрок, ваше ремесло - делать деньги. Но что для вас все-таки простые человеческие слабости - вино, женщины, любовь?
- Что касается вина, то, как я уже рассказал, если надо, могу выпить свою чашу до дна. Будет ли коньяк "Наири" или полдюжины бутылок белого вина, которое я стал пить совсем недавно, уже здесь в Лондоне. Что касается любви, то я в другом, кроме состояния любви, не пребываю. И считаю, что любовь важнее всего в этой жизни. Все другое второстепенно, включая политику.
- Браво, Борис Абрамович, прекрасная формула. Но все-таки, все– таки, кому, как не вам, знать ответ на такой вопрос: вправду ли считается, что деньги могут всё?
- Деньги плюс интеллект могут всё. Да, да, деньги плюс интеллект. Одного интеллекта недостаточно… хотя в общем, быть может, и достаточно, но деньги с интеллектом могут всё. Даже изменять чувст-
ва, хотя, с моей точки зрения, - это самое сложное. Заметьте, я имею в виду не покупать чувства, а изменять их.
- Интересная мысль, которая подтверждает, что вы на жизнь и мир смотрите технократически-философски.
- На жизнь и мир я смотрю исключительно через призму Нового Завета. И только через него. Главное, конечно, это свобода. Свобода
- неповторимость каждого человека. Для меня наиважнейшими являются две вещи, два постулата, если хотите. Первый - все, что я делаю в жизни, я делаю для себя, прежде всего для себя. Я не приемлю лицемерного взгляда на то, что ты, дескать, все делаешь во имя других. Я этого не понимаю. Я искренне считаю, что все делаю ради себя. Другое дело, что очень часто бывает так: то, что я делаю для себя, полезно другим. И второе - собственно то, что завещано нам в Библии: "Возлюби ближнего как самого себя". Не сказано: как мать, как дочь, как ребенка, но "как самого себя". Согласитесь, что мы подчас не задумываемся над библейскими заповедями. А они помогают нам жить, чувствовать истину.
…Простите, хочу еще добавить к вопросу о деньгах: деньги не могут быть выше веры. Вот так будет точнее.
- Странный и страшный вопрос, Борис Абрамович. Помните, Маркс говорил о том, что за 10 процентов прибыли капиталист способен на многое, а за 300 процентов он способен на все. Скажите и простите меня за такую на грани фола бесцеремонность: вы могли бы за те самые 300 процентов прибыли пусть не прямо, не физически, а хотя косвенно, чьими-то руками или оружием лишить жизни Господнее творение - человека?
- Думаю, что если бы я не был верующим человеком, то да, мог бы. А поскольку я верующий, то для меня недопустима сама мысль об этом.
Феликс Медведев, Москва – Лондон
Август-сентябрь 2002 г. Публикуется впервые
ИНТЕРВЬЮ С БОРИСОМ БЕРЕЗОВСКИМ ЮЛИИ СИНЕОКОЙ
Встреча 1
Корр.: Борис Абрамович, в юношеские годы вас интересовала политика или вы были далеки от идеологических проблем? БЕРЕЗОВСКИЙ: Да, конечно, интересовала, но интересовала на уровне советской интеллигенции. Советская интеллигенция никогда не была в стороне от политики, ее всегда волновало то, что происходит в стране, история, и то, что может произойти дальше. Ровно в этих рамках я и интересовался политикой.
- В доме ваших родителей было принято слушать "Голоса", обсуждать с вами политические события?
- Безусловно. Я слушал голоса иногда с ненавистью, потому что отец слушал их до поздней ночи (ночью глушили меньше, чем вечером), а я ложился спать (люблю вставать рано) и это меня дико раздражало. Вначале мы жили в коммунальной квартире, потом уже в отдельной, но мой ритм жизни не совпадал с его… На самом деле все это нисколько не умаляло моего интереса к тому, что слушал отец, и он, конечно, делился со мной. Скорее на эмоциональном уровне, чем на содержательном, но ведь эмоциональный уровень родителей является доминирующим в определении реакции ребенка. Для меня эмоциональным фоном был его постоянный, непрекращающийся интерес к тому, что происходит в политике, в мире, в России. А прежде всего - как Россия воспринимается с точки зрения объективных или, лучше скажем, - независимых свидетелей. Не то, что пишет советская пропаганда, а то, как думают люди, ко-
торые или уехали из России, или изучают и оценивают то, что происходит в России.
- Борис Абрамович, сталкивались ли вы с проблемой "двойной жизни "? Вы ведь понимали, что о том, что обсуждают дома, нельзя рассказывать в школе?
- Нет, абсолютно не было никакой проблемы "двойной жизни", поскольку для меня сознательная жизнь наступила уже в начале шестидесятых…
- Вы себя относите к поколению шестидесятников?
- Конечно нет, потому что поколение шестидесятников - это те, кто формировал идеологию будущего в шестидесятые годы: Андрей Вознесенский, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий и Белла Ахма– дулина. Я, конечно, не принадлежал ни к их кругу, ни к их числу. И по возрасту я был моложе их лет на… 20. А самое главное - я жил другой жизнью. Мой главный интерес был в другом - в науке. Главное любимое занятие для меня в то время было прикладная математика, конкретная область этой науки - теория оптимизации, и я этим жил. Знаете, у меня в жизни никогда не было хобби. Вообще никогда. Все, чем я занимаюсь, это и есть мое хобби. Вот я занимался наукой - это и было мое хобби. А что такое хобби? Ты приходишь на работу, тебе там не очень интересно, а пришел домой - занялся бабочками, да? А у меня в жизни никогда так не было. У меня никогда не было и слова "работа" - в смысле работать для того, чтобы заработать деньги, от звонка до звонка. У меня этого, к счастью, никогда не было. Поэтому то, чем я занимался в жизни, это и было мое хобби, любимое. Наукой я занимался двадцать с лишним лет, и это и было мое хобби.
- А вы сразу почувствовали, чем именно хотите заниматься, выбрали свой путь в науке? Или были какие-то колебания, поиски?
- Это интересный вопрос… я впервые сейчас над этим задумался. Мне все-таки кажется, что сначала подсознательно, а потом уже, в последнее время, сознательно доминирующей причиной все-таки была свобода.
- Это была своего рода попытка ухода от несвободы повседневности, ложной действительности?
- Ну нет, это уже теперь можно так говорить, интерпретировать. Не нравится мне это слово - "ложная"! Тогда это была реальная жизнь. Но в науке была воля, там была максимальная степень свободы, возможность оставаться свободным. Начиная с совершенно утилитарных вещей: можно было приходить не по звонку и уходить не
по звонку. И вот только сейчас я подумал, что когда стало возможно заниматься бизнесом, это была еще большая свобода, потому что деньги - это действительно большая свобода. С одной стороны, мне было чрезвычайно интересно то, чем я занимался, потому что это было творчество, а с другой стороны, я не был обязан отчитываться за каждый прожитый день, за результаты труда каждого прожитого дня. То есть - нужно выточить определенное количество болванок,
- и вот я так оболванен не был.
- Борис Абрамович, вы сказали, что ушли в бизнес за большей свободой…
- Нет, я так не сказал, я сказал, что это может быть так…
- А когда вы впервые задумались над тем, что хотите стать богатым человеком, поставили перед собой эту цель? Был какой-то конкретный
момент, когда вы поняли, что это необходимо для большей свободы, самоуважения..?
- Ну, я никогда в этих сложных терминах не думал. Да и до сих пор для меня очень сложно определить, что такое богатый человек, и не потому, что я лицемерю. И уж точно могу сказать, что это не одномерная штука - богатство. Просто много денег - это уже богатый,
- конечно, это не так. Я думаю, что я пережил достаточно сложное психологическое изменение постольку, поскольку все материальное мне было никогда не просто не чуждо, а я придавал этому большое значение. И чтоб была квартира отдельная, и чтобы был телевизор, и чтобы машину купить - все это было для меня очень важно. И когда я стал заниматься бизнесом (в конце 80-х - начале 90-х) и за год достиг того, о чем я не мог мечтать никогда - что можно купить сто машин, двадцать квартир, что можно, не задумываясь, полететь в любую страну и даже остановиться в пятизвездочной гостинице… Конечно, это было сложное состояние, чтобы вместо тех целей, которые разрушены, потому что достигнуты, сформулировать другие. Вы ведь знаете, что очень много людей сломалось на деньгах. Человек заработал миллион долларов, у него поехала крыша, и все закончилось. Он стал колоться, или спился, или купил себе домик на юге Франции и забыл думать о чем бы то ни было еще.
- А как ваши близкие реагировали на ваш путь? Кто вам помогал психологически?
- Дело в том, что отца к тому времени уже не было, он умер в 1979 году, а мать, ну она… она уже в то время не пыталась меня воспитывать, она пыталась меня понимать. Она считала, причем вполне заслуженно, что свои впечатления о жизни она мне уже передала. Она
пыталась скорее понять меня, чем научить. Но безусловно, при этом имела свою точку зрения на то, что со мной происходило.
- Ей всегда нравилось то, что с вами происходило?
- Она никогда не отговаривала меня. Она очень тяжело переживала смерть отца, это длилось не один год, не два года, а по меньшей мере лет десять и больше… А потом она ведь не пыталась относиться критически к тому, что я делаю. Как и свойственно матери, она пыталась в любом случае поддержать меня, без всяких собственных оценок - хорошо это или плохо. Я думаю, что она, как и большинство советских людей, абсолютно не понимала, что происходило в то время. Ей, безусловно, нравилось, что я счастлив, а это больше чем достаточно для любой матери. Поэтому никакого критического анализа того, что со мной происходило, у нее не было.
- Вы единственный ребенок?
- Да, я единственный ребенок.
- Борис Абрамович, а к какому социальному слою вы бы отнесли свою семью?
- Я бы сказал, что это никакой не high society, это очень средний, реально средний, уровень советской интеллигенции. Я бы мог сказать
- советско-еврейской, но нет, потому что в доме не было ничего национального, не было никаких особенностей.
- А когда вы впервые узнали, что вы - еврей?
- Мне было лет восемь. Мы подрались с мальчишками на катке, и один из них сказал: "Ты - Абрам". Я удивился, откуда он знает мое отчество? (Смеется.) Потом я пришел домой, родители мне пытались объяснить, что есть русские и есть евреи и что я должен понимать, что те, кто не очень хорошо относится к евреям, не понимают, что все люди равны; и что мы все живем вместе в Советском Союзе, что у нас в стране очень мало таких людей, которые считают, что от того, какой ты национальности, что-то зависит… В общем, прочитали мне типично советскую лекцию, причем в полной убежденности, что это именно так. Я, например, в доме никогда не слышал, что русские плохие, а евреи хорошие. Более того, эта тема не то чтобы была табу, но реально она никогда не выделялась, были другие. Я уж не знаю, хорошо это или плохо, но я не получил никакого специального еврейского импульса в своей жизни. И может быть, это на самом деле мне очень помогло, потому что у меня в жизни, потом уже, в более зрелом возрасте, было много ситуаций, когда я уже прекрасно понимал, что есть евреи, русские, есть татары, еще другие люди и положение их в Советском Союзе неравноправно. И я это ощущал на себе, но я никогда не
Ш
озлился по этому поводу. Я настолько был защищен от того, чтобы этому придавать значение, что это меня никогда не оскорбляло.
- Борис Абрамович, а ваше еврейство вам помогало в жизни или больше мешало?
- Иногда помогало, иногда мешало. Я не могу сказать, чего больше на самом деле. Но я никогда это не эксплуатировал ни в ту, ни в другую сторону. Причем не то чтобы сознательно, а даже как-то интуитивно. Мне просто никогда это не было нужно. Я всегда считал себя достаточно сильным человеком (даже подсознательно), чтобы вообще не придавать этому значение. Хотя были, конечно, в жизни совершенно обидные ситуации. Обидные реально. Я поступал в университет, а до этого я был чемпионом разных математических олимпиад, - и мне поставили пятерку на письменном экзамене и двойку на устном экзамене по математике… Я считал и сегодня считаю, что это было совершенно несправедливо. Мне было 16 лет, и конечно, я страшно переживал по этому поводу. И даже опротестовывал это вместе со своим учителем. Мы ничего, конечно, не добились… Но и опять я не озлился… Через месяц поступил в другой институт note 38, а потом, когда его уже закончил, то все равно пошел в университет и поступил на мехмат. И как бы доказал себе… даже не то чтобы доказал себе, а просто мне хотелось знать больше математики, и я этого добился.
- Борис Абрамович, а вы думали когда-нибудь об эмиграции? Ведь у вас наверняка были друзья, которые уехали?
- Да, безусловно, очень многие мои друзья уехали еще в шестидесятые годы и позже. С некоторыми из них я не раз встречался, когда уже стало возможным ездить туда-сюда, но вы знаете, у меня никогда не было идеи уезжать. Я не знаю почему. Не потому, что я сомневался в себе… не знаю… просто вообще никогда не рассматривал эту ситуацию. Хотя когда я стал серьезно заниматься наукой, ездил в командировки, то мне даже предлагали остаться. Но я никогда это не рассматривал как в какой-то степени серьезный вариант жизни для себя.
- В вашем доме никогда не было разговоров об отъезде?
- Никогда. Вообще среди моих родственников (так получилось, что у меня очень немного именно моих родственников) никто никогда не думал об отъезде и не эмигрировал.
- Борис Абрамович, когда вы были школьником, то ведь наверняка нужно было становиться пионером, вступать в комсомол. Как вы относились ко всему этому?
- Что значит "было нужно"?! Я делал это абсолютно сознательно, мне это даже нравилось. Я вообще очень общественный человек. Мне очень хотелось стать и пионером, и комсомольцем. Хотя при вступлении в комсомол у меня возникли некоторые сложности, правда, чисто случайного и технического характера. Однажды мы играли в классе в футбол и разбили портрет Дзержинского, и под этим предлогом меня не хотели принимать в комсомол. Говорили, что это был антисоветский поступок, чуть ли не сознательный. Но я хотел, и я вступил в комсомол. Более того, когда я работал уже в Институте проблем управления, я стал и членом партии. Причем тоже абсолютно сознательно, и не из карьеристских соображений, поскольку к тому времени я уже защитил кандидатскую диссертацию. Но и не из-за идеологических. А из-за того, что я в то время был очень честолюбив и стремился сделать карьеру. И я хотел убрать все преграды на пути, чтобы мне не мешали заниматься тем, чем я хочу, не мешали общаться с тем, с кем я хочу. Я думаю, что, безусловно, это была интуитивная компенсация отсутствия необходимого таланта в научной области. Причем я ведь стал кандидатом, доктором наук и даже членом-корреспондентом Российской академии наук, что, в общем, удавалось немногим. Ведь на 300 миллионов человек в стране было всего лишь 800 членов Академии наук, 300 академиков и 500 членов-корреспондентов. Это было серьезное достижение.
- А в каком возрасте вы стали членом-корреспондентом Российской академии наук?
- Это был 1991 год, мне было 45 лет.
- Это большая редкость.
- Да, я был одним из самых молодых членов Академии наук, но тем не менее я все-таки думаю, что у меня не было таланта, который позволял бы мне получать абсолютное удовлетворение от творчества, в этой области. То удовлетворение, когда человек понимает, что он делает то, что никто до него не делал и что только он и в состоянии это сделать. И единственная область, о которой я могу сказать, что в ней я нашел такую самореализацию, - это, конечно же, только политика.
- Странно. Но почему же этого не случилось в науке?
- Это совсем не странно, причина весьма понятна, и я сейчас вам о ней скажу. У меня есть один критерий, очень смешной. Когда я занимался математикой, то не мог себе позволить выпить бокал сухого вина. Потому что когда я выпивал бокал сухого вина, то понимал, что я хуже, менее тонко понимаю проблемы, которыми я занима-
юсь. То есть я не мог себе этого позволить. А в то же время у меня были друзья, которые работали вместе со мной и которые могли одновременно выпить бутылку водки и соображали не хуже меня. А вот когда я стал заниматься бизнесом и политикой, я понял, что даже если я выпью литр водки, то все равно то, как я буду понимать (извините за нескромность), будет сильно превосходить то, как это понимают другие.
- Борис Абрамович, а не думаете ли вы, что это оттого, что в математике вы были высококлассным специалистом, а политика для вас - просто любимое занятие?