Последние штрихи в записку ложатся на даче у заместителя министра B. C. Семенова, где мы укрылись от министерской суеты. Спорили больше по акцентам. Семенов осторожнее в прогнозах, и еще его подмывает выискивать параллели с прошлым. Но если отвлечься от мелочей, работа ладилась, и вскоре перед Громыко лег многостраничный материал, вызвавший, скажу, забегая вперед, дебаты в политбюро.
Основной вывод гласил: "большая коалиция" выборов в бундестаг, по-видимому, не переживет. ХДС/ХСС не на подъеме. Налицо возможность – самая реальная с 1949 г. – прихода к власти в Бонне сил, способных внести существенные поправки в политический курс ФРГ по отношению к СССР и ГДР, ко всем государствам Восточной Европы. Свободные демократы, отброшенные христианскими демократами на обочину, не будут бежать от правительственного союза с СДПГ. Советский Союз в состоянии поднять акции сторонников большей сбалансированности внешней политики ФРГ, дополняя твердость в отстаивании своих интересов гибкостью и раскрывая потенциал добрососедского сотрудничества.
Сориентироваться на социал-демократов и чуть ли их не поддержать? Сколько "обжигались" на британских лейбористах, социалистах в Италии, Финляндии и пр., а тут предлагается добровольно стать партнером одного из острейших противников? Международный отдел ЦК КПСС против. Б. Н. Пономарев не скрывает свои озабоченности в беседе с Г. Аксеном, членом политбюро ЦК СЕПГ, наверное, в расчете на то, что немецкие друзья не смолчат.
Министр был в натянутых отношениях с Пономаревым. Вплоть до избрания Громыко в состав политбюро эти два деятеля никак не могли разобраться, кто главнее, от чего натерпелось дело. После 1973 г. мышкины слезки долго отливались Пономаревым в назидание, не знаю – на пользу ли чрезмерно амбициозным политикам и чиновникам.
А. А. Громыко не повергли в испуг ярлыки. Министра трудно было раскачать, в чем-то убедить, но, если это удавалось, он мог проявить недюжинный характер.
Во всяком случае, я видел Громыко в подобной ситуации, правда главным образом в послехрущевский период.
Он доказывал, что мы не поможем ГДР и навредим себе, если будем отворачиваться от реалий. Создание правительства ФРГ во главе с социал-демократами не облегчит задач СЕПГ; не менее ясно вместе с тем, что вся политика разрядки напряженности в Европе окажется пустоцветом, если нацелиться на стагнацию германо(ГДР) – германских(ФРГ) отношений и искусственное сдерживание нормализации между СССР и ФРГ.
Предпочтение было отдано доводам МИДа. Консенсус в высшем звене сложился не сразу. Дипломатическое ведомство активно поддержал Ю. В. Андропов. Своими соображениями и весомой информацией он нейтрализовал скепсис М. А. Суслова, украинских и белорусских представителей.
В итоге выкристаллизовалась линия Советского государства, интегрировавшая в себя вероятность смены политического караула на Рейне, по меньшей мере упрочения в бундестаге позиций кругов, не чуравшихся альтернатив еще до их рассмотрения. Эта линия была выдержана при новом приливе кризиса вокруг Западного Берлина, повод для которого дало назначение в этом городе выборов президента ФРГ.
Я сознательно не говорю – несмотря на берлинский кризис, ибо он рассматривался нами как политическая демонстрация. Избыток крепких слов и предостережений, обещаний оживить жесткие условия урегулирования Контрольного совета и опереться на них сочетался с рефреном – урегулирование на базе баланса интересов достижимо. Формально призыв к проявлению доброй воли адресовался трем державам. Надо было избежать впечатления вмешательства в избирательную кампанию в ФРГ. Но приглашение свернуть с тропы конфронтации на путь делового диалога предназначалось равным образом и в первую очередь западногерманской общественности.
Представления дипломатов о целесообразных пределах эскалации на пике берлинского кризиса были в ряде случаев более радикальными, чем, например, у службы безопасности. Дело прошлое, но несколько иллюстраций обогатят ваши, читатель, познания.
Исходя из принципа равенства четырех держав, наш отдел предлагал, чтобы Советский Союз воспользовался своим правом пролета по воздушным коридорам на Гамбург и Франкфурт-на-Майне. Неудобства от появления наших военно-транспортных самолетов над ФРГ сделают Запад восприимчивее к советским озабоченностям – таков был ход размышлений. Громыко принял это предложение. Андропов доложил заключение своих экспертов, которые находили, что безопасность советских самолетов в момент их нахождения в воздушном пространстве ФРГ не гарантируется. Вопрос был снят.
Подчиненные Андропова и Министерство обороны не проявили рвения в контроле на путях сообщений с Западным Берлином. Придирчивого, не то что расширительного, толкования норм Контрольного совета не отмечалось. И никто не упрекнул исполнителей, превративших суровость в показуху, в нерадивости.
Обострения не искали. Оно не вписывалось в стратегический контекст, спланированный таким образом, чтобы игрой света и теней вселять в немцев надежду: примирение, согласие, сотрудничество с Востоком дает избавление от гнетущих тревог и неустроенностей, перспективу откроет никак не эскалация противоборства.
По мере приближения выборов в бундестаг готовность советской стороны к деловому диалогу должна была проявляться все зримее и весомее, а дилемма – вражда или добрососедство с социалистическими странами – выдвинуться в центр предвыборных дискуссий. Наше посольство в Бонне обязывалось в контактах с политическими, общественными и деловыми кругами ФРГ делать упор на конструктивные моменты советских подходов. Аналогичным был тон бесед в Москве с многочисленными представителями различных секторов западногерманской жизни.
Представители делегации Свободной демократической партии (СвДП) В. Шеель, В. Мишник и Г.-Д. Геншер посетили мой служебный кабинет в МИДе с хорошим настроением. В. Шеель держался раскованно. Шутил, легко менял сюжеты разговора, не упуская сути, его занимавшей. Собеседник давал понять, что споры вокруг концепций не затеняют и не отменяют необходимости браться за практические вопросы. Возможности для их решения налицо, и при наличии доброй воли отношения между двумя странами поддаются нормализации.
По нашей рекомендации глава советского правительства А. Н. Косыгин, принимая делегацию СвДП, подчеркивал необходимость выбираться из окопов и блиндажей, в которых укрываются от будущего, делая вид, что отстаивают настоящее. "Если мы не согласны в больших вопросах, – говорил Косыгин, – то не надо отказываться от попыток развивать полезные контакты там, где это возможно и обещает успех". На случай упрека, что его подход созвучен тем в ФРГ, кто с аденауэровских времен агитировал за замораживание главного и довольствовался частным, Косыгин мог заявить – под полезными контактами надо понимать прежде всего экономические. Но он не исключал и политических контактов, что мне было известно с его собственных слов.
В. Шеель распознал "массу точек соприкосновения" в речи Громыко в Верховном Совете СССР 10 июля 1969 г. Это было приятно. Нам очень хотелось, чтобы выраженная в ней готовность советского правительства к продолжению обмена мнениями с ФРГ об отказе от насилия, вплоть до заключения соответствующего соглашения, а также к обмену мнениями по всем другим вопросам советско-западногерманских отношений и установлению необходимых для этого контактов, не затерялась среди дежурного критического набора.
В. Мишник слова подбирал медленно и был сдержан. Он избегал называть цифры, когда я полюбопытствовал насчет тенденций в раскладе сил. Стрелка политического барометра клонится к переменам – таков был лейтмотив его оценок.
Г.-Д. Геншер мог бы сойти за молчальника, но глаза и выразительное лицо живо откликались на происходившее. Временами он бросал реплики, которые свидетельствовали о развитом чувстве юмора и умении "схватывать" нюансы. Выяснилось, что мы являемся почти ровесниками. Войну встретили уже не детьми, но и без всякой возможности влиять на происходившее. Наверное, обоим повезло, что не сгинули в послевоенной разрухе.
Свободными демократами я интересовался с 1950 г. Еще для Сталина готовил анализ их позиции по единству Германии и европейской безопасности. Но очно с лидерами этой партии прежде не встречался. Про себя отметил, что либералы во плоти выглядят куда содержательнее, чем их отражение на снимках и бумаге.
Месяцем позже мы принимали в Москве делегацию СДПГ во главе с заместителем председателя партии Г. Шмидтом. С ним однажды я уже виделся, а вот А. Мёллера и Э. Франка знал понаслышке.
В отличие от либералов социал-демократы входили в состав правительства ФРГ. Это накладывало свой отпечаток, но не отменяло очевидного для большинства факта – в августе – сентябре партнеры по "большой коалиции" экспонировали разные программы. Социал-демократы выделяли моменты, показывающие необходимость обновленной "новой восточной политики" и возможность взаимопонимания с СССР и его союзниками. Христианские демократы, напротив, занялись ужесточением и расширением списка предварительных требований, которые советской стороне надлежало выполнить в качестве платы за благоволение к себе Бонна.
Массированная критика Бонна не свертывалась, но советский дипломатический лексикон обогащался новыми оттенками, и, чем ближе к осени, палитра красок, вторя природе, становилась ярче. Взятая на Рейне пауза в нотной переписке пришлась как нельзя кстати. Припозднившийся ответ правительства ФРГ на советскую памятную записку от 5 июля 1968 г. давал нам искомый повод для заключительного аккорда.
Сначала Громыко использовал трибуну Верховного Совета СССР, чтобы приподнять значимость усилий сторон для исключения фактора силы из их отношений. Не просто обмен декларациями, а заключение соответствующего соглашения. И не соглашения, оторванного от других урегулирований, но вписанного в общую канву примирения. Две недели спустя Косыгин сказал даже чуть больше В. Шеелю, В. Мишнику, Г.-Д. Геншеру. Министр иностранных дел СССР призвал к обоюдным усилиям с целью обновления советско-западногерманских отношений, встречаясь с Г. Шмидтом, А. Мёллером и Э. Франком. Наконец 12 сентября 1969 г. заместитель министра B. C. Семенов вручил временному поверенному в делах ФРГ фон Штемпелю советский ответ на ноту правительства ФРГ от 3 июля 1969 г. Его смысл – пора вступать в устный диалог.
Отрабатывая текст памятной записки и определяя дату ее вручения, мы исходили из того, что почва подготовлена для политических переговоров, не обремененных предварительными условиями, переговоров по широкому кругу вопросов, интересующих как СССР, так и ФРГ. В любом случае эта идея не должна повредить кругам, которые не считали однобокость боннской политики ее безусловным достоинством.
Буквально в канун передачи советской памятной записки наш замысел едва не сорвался. Кандидат в канцлеры от ФРГ К.-Г. Кизингер в одной из предвыборных речей не нашел ничего лучшего, чем предъявить Советскому Союзу своего рода ультиматум: "Наши отношения с Советским Союзом мы должны соизмерять с его позицией по отношению к германскому вопросу, и я буду говорить о нормализации отношений с Советским Союзом только тогда…"
Дальше Громыко слушать уже не хотел. Стоило некоторых усилий удержать его от порыва добавить металла в наш документ. Министр удовольствовался возможностью дать выход своим эмоциям в предстоявшем через неделю выступлении на Генеральной Ассамблее ООН.
Тогда же, 12 сентября 1969 г., советское правительство ответило и на так называемый "берлинский демарш" трех держав от 6–7 августа 1969 г. Ответило согласием вступить в обмен мнениями с целью выработки взаимоприемлемых урегулирований. Вы не ошибетесь, предположив, что это совпадение в датах тоже не было случайным. Как, впрочем, и начало переговоров между ФРГ и ГДР по координации строительства автобанов, относительно транзитных перевозок по железным дорогам и внутренним водным путям и почтовых отправлений.
Выборы в бундестаг пришлись на дни пребывания Громыко в Нью-Йорке. События разворачивались, словно кадры в плотно сбитом политическом детективе. Бери все, как было, и переноси на подмостки сцены или экран. Вечером 28 сентября 1969 г. "кадиллак" министра выехал из советской загородной резиденции в Гленкове. Предстояла встреча с госсекретарем У. Роджерсом в постоянном представительстве СССР на 67-й улице в Нью-Йорке. Громыко спросил: сколько сейчас времени по Гринвичу. Разница – пять часов.
– Там уже вечер, – спохватился он. – Голосование в ФРГ закончилось. Включайте радио. Американцы наверняка сообщают предварительные итоги.
Но в роскошном лимузине либо скверный приемник, либо выпал несчастливый эфирный жребий – мы оказались в полосе неуверенного приема УКВ. Начало фразы улавливаешь, а продолжение теряется. Обрывки интервью непонятно с кем. Голоса возбужденные. Судя по ним, сюрпризы назревали. Какие? В хаосе помех не разберешься.
Громыко раздражен. Повышает голос на водителя, своих помощников, достается и мне.
– На что вы все годитесь, если радиопередачу поймать не в состоянии?!
Примерно таков смысл его бурчания. Еще чуть – и министр высадил бы пол-экипажа из машины или сам перебрался в другую, что тенью следовала за нами. Но тут прорвался голос диктора: ХДС теряет голоса, социал-демократы прибавляют, СвДП, видимо, перевалит за пятипроцентную отметку.
– Что скажете? – спрашивает меня министр.
– Похоже, наши прогнозы сбываются. Шансы на завоевание ХДС/ХСС или СДПГ абсолютного большинства были мизерны. Для этого либералы должны были крупно проиграть. Раз они попадают в бундестаг, в действие помимо арифметики вступают личностные моменты. Христианские демократы вели дело к вытеснению СвДП из политического ландшафта и уничтожению ее. Чтобы Шеель назавтра это забыл и принял приглашение Кизингера, Барцеля или кого-то еще из ХДС войти в коалицию? Маловероятно. Основы недолгого союза СДПГ с ХДС/ХСС развитие событий обогнало и во внутренней, и во внешней политике. Восстановить сотрудничество им было бы непросто.
Громыко находит мой комментарий "не слишком внятным".
– Послушаем, что сообщают радиоголоса. Журналисты, бывает, наводят на размышления, которые эксперты из-за осторожности высказывают обтекаемо.
Почти весь оставшийся путь нашим вниманием владеют звуки, рвущиеся из динамиков. Сведения поступают противоречивые. Христианские демократы поздравляют себя с успехом – они остаются сильнейшей партией в бундестаге. Тут же говорят о значительном укреплении позиций социал-демократов. В центр интереса выдвигаются либералы. При 5,8 процента в электорате именно они хозяева положения. Корреспонденты атакуют Г. Венера и В. Мишника, интересуются их выводами из результатов голосования.
Министр распоряжается отключить приемник. Он хочет сосредоточиться. В разговоре с госсекретарем США У. Роджерсом германский сюжет – не единственный.
– Если у вас не будет других неотложных дел, – обращается он ко мне не без подначки, – попытайтесь по приезде в представительство составить более четкую картину о ситуации в ФРГ. Минут за пять – десять до прихода американцев обменяемся мнениями.
Но ничего существенно нового я не услышал, чем не обрадовал А. А. Громыко.
– Наверняка Госдепартамент осведомлен лучше нас. Попросим Роджерса приоткрыть свой банк данных, – замечает Громыко.
На его лице и в голосе не заметно бушевавшего час назад негодования. Министр собран, он весь в ожидающей нас беседе с представителями США.
У. Роджерс прибыл с обширной свитой. Повестка дня к таким встречам заранее не согласовывалась. Каждый из министров волен был поднимать любую тему. Приступая к разговору по существу, они условливались, как организуют обсуждение и, если не исключались дополнительные контакты, что отнести на последующие дни. Состав сопровождавших лиц являлся своеобразным индикатором интересов. Появление в нашем представительстве руководителя европейского отдела Госдепартамента США М. Хилленбранда не обмануло.
В памяти не отложилось, кто обозначил германскую проблематику – Громыко или Роджерс. Обычно первым при встречах на советской территории слово получал гость. В любом случае обмен мнениями открылся сопоставлением оценок выборов в бундестаг.
Госсекретарь воздержался от собственных комментариев:
– Здесь находятся знатоки немецкой сцены, им и судить. Господин Хилленбранд, ваши впечатления.
Хилленбранд осторожен:
– Окончательные данные станут известны через четыре-пять часов. Промежуточные говорят о том, что ХДС/ХСС, собрав относительное большинство, по-видимому, продолжат нести правительственную ответственность.
Возможно, по-английски мысль Хилленбранда прозвучала чуть глуше: ХДС/ХСС как партии относительного большинства получат право на создание нового правительства.
Громыко предлагает заслушать советского эксперта. Уговора об этом не было, но деваться некуда.
– Действительно, на базе предварительных данных выводы делать затруднительно. Но с учетом проступивших тенденций и некоторых других факторов нельзя исключать крупных перемен.
Произношу это на одном дыхании. Хилленбранд порывается что-то уточнить. Он встревожен моими словами. Однако советский министр не расположен углубляться в разбор германской материи. Ему ни к чему показаться легковесным или, хуже того, ошибиться. Разговор переключается на другой диапазон.
Во время паузы Хилленбранд подступает ко мне с вопросами, что дает советским специалистам повод думать о грядущих переменах. Госдепартамент и другие ведомства США тщательнейшим образом отслеживали перипетии предвыборной борьбы и не зарегистрировали признаков возникновения новых политических комбинаций. Персональные перетасовки назревают. Может быть, это имелось в виду под термином "крупные перемены"?
Настойчивость Хилленбранда и непривычная для него горячность настраивают меня на сдержанность.
– Мы знаем, – уверял собеседник, – что происходит в каждой клеточке западногерманского организма. Неожиданностей не должно быть.
– Можно контролировать поступки, труднее владеть мыслями людей, даже у себя дома, – пробую я придать разговору философский оттенок.
Через несколько дней мне открылся непосредственный мотив реакции Хилленбранда. Президент США Никсон поспешил первым поздравить Кизингера с победой на выборах. Естественно, к поздравлению пристегнуто удовлетворение возможностью продолжить тесное сотрудничество и т. п. Президент, естественно, полагался на доклады Госдепартамента, ЦРУ, посольства США в Бонне. А русские взяли и плеснули холодной водицы. Как доложить Никсону о разговоре с Громыко? В чиновничьей мантии самые надежные – ненаписанная строка, непроизнесенное слово.
На следующий день Громыко появился за завтраком в отменном расположении духа. Он не называл ни Роджерса, ни Хилленбранда. В "малой трапезной" никаких серьезных разговоров не велось. Уши американских спецслужб улавливали каждый знак препинания. Но отказать себе в удовольствии констатировать, что размер информационного невода не гарантирует качества улова, министр не захотел.