В 60–70-х гг. я регулярно встречался с Андроповым. Это позволяло наблюдать его в динамике. Как уже отмечалось, он сдерживал пыл Громыко и способствовал успеху переговоров по Московскому договору. Противодействие Андропова шапкозакидательству во внешней политике затем привело к открытому столкновению на политбюро с нашим министром. Громыко порекомендовал "каждому заниматься своим делом". Андропов обронил на это: "Во внешней политике у нас разбирается лишь один товарищ Громыко". Председатель и министр продолжали перезваниваться по делам, на заседаниях политбюро и разных комиссий каждый излагал свое мнение. Исчезло, улетучилось тепло из их отношений, не думаю, что прежде во всем наигранное.
Я не разделял позиции Ю. В. Андропова по так называемым диссидентам. Ни по существу, ни по исполнению. Спорил с ним об этом, доказывал, что как общая линия, ничего не решая, она переносит трудности со вчера на завтра. Информировал председателя о методике, применяемой в аналогичных ситуациях развитыми капиталистическими странами, предлагал позаимствовать у них некоторые правовые нормы, отказавшись от идеологизированных понятий ("антисоветская деятельность" и т. п.) в наших законах.
Не обрывал отношений с режиссерами Ю. Любимовым или Г. Товстоноговым, когда их отлучили от "двора". "Единственный из советских послов", по словам М. Ростроповича, я встречался с опальным музыкантом, когда он был лишен нашего гражданства. Вернувшись в Москву, приложил много усилий к тому, чтобы расчистить путь к примирению с М. Ростроповичем и другими деятелями культуры и науки. Без успеха. В разговорах с секретарями ЦК отмечал, что о соотечественниках мы почему-то вспоминаем достойно, когда их прах надо переносить в нашу землю.
После объяснения касательно К. Уитни и вовсе загрустил. Если пребывание в аппарате ЦК сведется к перемыванию костей, чужих и собственных, на что мне такая планида? Сидеть и исполнять гимн "как изволите"? Каждый шаг, не подкрепленный дюжиной прецедентов и парой увесистых цитат в свидетельство непорочности "реального социализма", будет отзываться ударом обуха по загривку. Не смогу. Поздно мне струиться. Буду искать случая возобновить тему Эрмитажа. Жаль, что казус с К. Уитни не возник раньше, до поездки с Л. И. Брежневым в Баку.
Путешествие на поезде в Баку и обратно оказалось, против ожидания, поучительным. По маршруту в каждом крупном центре остановка и встреча с областным (краевым) партийным и советским начальством. Моя задача – составлять о встречах краткие сообщения для прессы. Поэтому положено быть рядом с генеральным и засекать, что говорится.
Ночью на станции Минеральные Воды уникальный момент: там сошлись вместе четыре генеральных секретаря – Л. И. Брежнев, Ю. В. Андропов, К. У. Черненко и М. С. Горбачев. Они сепарировались от свиты. О чем вели речь, не знаю, но явно не для печати. Со стороны заметно, что говорил в основном председатель КГБ и своими сообщениями не поднимал настроения Брежнева.
Прибытие в столицу Азербайджана. Сплошной театр, раскинувшийся на тысячах гектаров. У генсекретаря поначалу подъем. На вечернем приеме, устроенном в его честь, он взялся даже декламировать стихи. Сбивается. Александров со своей необъятной памятью подсказывает продолжение. Все – наступает перелом. Брежнева раздражает каждая мелочь. А тут Алиев, бросая вызов тбилисской велеречивости, стелет генеральному один риторический ковер цветастее другого. Несколько раз гость перебивает хозяина: "Хватил, Алиев". Но тот заплутался в восточных узорах. "По домам. На сегодня достаточно". Брежнев поднимается – и к выходу.
За мной выпуск всех материалов прошедшего дня для ТАСС. Утром они должны быть в центральных и республиканских газетах. Звонок К. У. Черненко:
– Верно меня соединили, товарищ Фалин?
– Он самый.
– Леонид Ильич распорядился урезать речения Алиева на две трети. Витийства выкинуть. Если без них прямая речь не получается, давать в изложении. Проследи, чтобы и в республиканских газетах не проскочила отсебятина. Никому не передоверяй. И еще – объясни Гейдару Алиевичу, почему его выступления подсокращаются. Дай легонько понять, что ты действуешь по указанию генсека. Леонид Ильич очень раздосадован, но сам Алиеву выговаривать не хочет, чтобы не обидеть.
Начинаю с объяснений с Алиевым. Он подковал блоху в сей же миг – необходимые указания республиканскому агентству даются.
Корреспонденты ТАСС помогают редактировать текст. Проходим его от корки до корки. Снова на проводе Черненко. Услышав, что с Алиевым все улажено и что скоро материал будет выпущен, благодарит, но просит не снимать все с контроля.
Наутро как ни в чем не бывало хозяин в резиденции Л. И. Брежнева. Тот просматривает газеты. Обращаясь к Алиеву, замечает, что "корреспонденты ТАСС" умело передали и суть, и теплоту вчерашних мероприятий. От того, что местами информация стала компактнее, репортаж выиграл. Хитро подмигнул мне и ждет реакции Алиева. Азербайджанский лидер вторит гостю.
Все на полном серьезе. Как и следующее затем обсуждение "кардинального вопроса": обратно летим или едем поездом?
– Советники, как скомандуем? – спрашивает Брежнев нас.
Александров и я – за самолет: погода душная и неотложные дела в Москве скопились.
– Не умеете командовать. Едем поездом. Дела никуда от нас не убегут.
На этом и расстались. Александров ворчит: назвали бы железнодорожный вариант, глядишь, вскоре садились бы в самолет и к вечеру были дома. Спрашиваю, давно ли у Брежнева погас интерес к настоящему делу. Александров предложил "посплетничать", вернувшись в Москву. За семь лет, что я провел за рубежом, многое изменилось. Если без щепетильностей – подурнело.
Обратный путь. В купе у генерала Ю. В. Сторожева, начальника 9-го Главного управления, председатели республиканских КГБ. Они просветили нас об истинной национальной обстановке на Кавказе. В сельских районах фактически две власти, два суда, два образа жизни. Разрыв желаемого с действительным увеличивается. На календаре осень 1978 года. Место действия – Кавказ, регион, в который, между прочим, входит или к которому примыкает Ставропольский край, где секретарствует М. С. Горбачев. Заметьте это, пожалуйста.
Встречи и прощания с местными лидерами выглядят в повторе комично и ненужно. Вся разница – по пути с юга на север они проводились в основном днем.
Дел в Москве действительно не занимать. Еще по дороге в Баку шифровальщики в поезде не успевали обрабатывать телеграммы о кэмпдэвидском "замирении". Американские умельцы предварительно так обработали А. Садата и М. Бегина, что, узрев друг друга, те лобызались, словно соскучившиеся в разлуке любовники.
Антишахская революция в Иране. США обвиняют советскую сторону в поощрении антиамериканской истерии и натравливании толп народа на их граждан.
Афганистан. Сгущаются тучи. Реформы, исполненные лучших намерений, приносят огорчительные результаты. Наши советники часто советуют, пренебрегая тем, что у нас с афганцами разные не часовые, а вековые пояса. Но где умудренность собственных афганских лидеров? Апрельскую революцию делали старшие и высшие офицеры, выпускники западных колледжей и университетов. Многие из них – выходцы из знатных семейств и получили завидное образование.
В отдел стекается подробная информация о переброске, прежде всего Соединенными Штатами, оружия в район Пешевара, где оно передается формированиям, совершающим рейды в Афганистан. Поименно известны агенты ЦРУ, занимавшиеся распределением военного имущества и организовывавшие боевую подготовку моджахедов. На наши призывы к Вашингтону прекратить эскалацию конфликта штампованный ответ: мы ничего не видим, не слышим, не знаем.
На Дальнем Востоке температура ползет вверх. США тестируют, как привлечь Китай к военному сотрудничеству, разумеется, против СССР. Китайско-вьетнамская напряженность скоро выльется в столкновение.
Ангола. Эфиопия – Сомали. Южный Йемен. Мозамбик. Намибия. Ливия – Чад. Продолжать не хочется.
Оружия везде навалом. Советского в том числе. Здравого смысла дефицит. Его ждут, как дождя в Верхнем Египте, – десятилетиями.
Владивостокская договоренность с Дж. Фордом, вычленившая из пакета оружие передового базирования, проявляла свои шипы. Расчет, что рамочное соглашение удастся в темпе превратить в договор ОСВ-2, за которым последует ОСВ-3, обязательно охватывающий системы средней дальности, не сбывался. Ликвидировать отставание можно броском вперед.
Не воспользоваться ли инициативой Картера – Вэнса? Новая администрация США крепко прошлась по проекту договора ОСВ-2, как он совместными усилиями был положен на бумагу. Поправки отличались несбалансированностью. Это нельзя не отметить. Впрочем, несбалансированностью не большей, чем в 1988–1989 гг., когда мы на договоренность решились. Но в ту пору советская сторона, а если не безымянно – Д. Ф. Устинов и А. А. Громыко держались обеими руками за старую печку, от которой привыкли танцевать, за проект конца 1975 г.
Какие-то надежды теплились у канцлера, когда он вытащил меня для беседы из Тутцинга. Ничего знаменательного для передачи ему я не имел. Наш отдел выходил на Л. И. Брежнева. Но генеральный, визируя бумаги, ничего уже не решал. Чем больше бумаг ему подсовывалось, тем меньше он сознавал, что за этими бумагами. Едва ли не последняя возможность что-то подправить давалась Г. Шмидтом, специально завернувшим в Москву летом 1979 г. Но, повторю, Косыгин и Громыко сделали вид, что мы обойдемся без взаимопонимания с Федеративной Республикой.
В 1979 г. президент США Дж. Картер поставил вместе с Брежневым подпись под договором ОСВ-2, загодя зная, что США не введут его в силу. Иначе зачем было президенту тут же объявлять, что ОСВ-2 не повлияет на американские планы модернизации, особенно систем средней дальности. Что он имел в виду? Торпедировать ОСВ-3? Факт остается фактом – большинство военных программ США, легализованных при Р. Рейгане, зачиналось в президентство Дж. Картера.
В начале декабря 1979 г. к нам поступили сведения из окружения президента, что Картер решил помедлить с внесением договора ОСВ-2 в сенат. Позднее в разговоре со мной генерал Скоукрофт, советник в делах безопасности Картера и его преемников, усомнился в достоверности этой информации. "Вряд ли президент принял бы такое решение без нас или чтобы мы не узнали о том, что нам полагалось знать".
Не буду утверждать, что на верхних этажах в Москве знали лучше, чем на нижнем в Белом доме. Но так или иначе, этим сведениям в Кремле верили. И как было не поверить в свете решения сессии совета НАТО 12–14 декабря о размещении в ФРГ "Першингов-2" и в ряде других европейских стран крылатых ракет наземного базирования? Само "двойное решение" должно было толковаться на фоне знаменательного заявления Дж. Картера 13 декабря. Оно не получило, как мне представляется, освещения и оценки, каких заслуживало.
На чем возводился процесс ограничения и сокращения стратегических ядерных вооружений? На принципе паритета и отказе обоих партнеров от курса на достижение военного превосходства. 13 декабря Картер выдвинул заявку на превращение Соединенных Штатов в военную державу номер один. Президент односторонне объявил обширные районы мира сферой "американских жизненных интересов" и выразил решимость Вашингтона продвигать новые военные программы независимо от результативности ведущихся переговоров по разоружению.
Играла ли смена курса в Вашингтоне роль при принятии решения о советской интервенции в Афганистан? Этого мы можем не дознаться никогда. Почему Ю. В. Андропов изменил свою точку зрения поздней осенью? Весной, во время "мятежа" в Герате, поднятого отрядом моджахедов, проникшим из Пакистана, президент Тараки и премьер Амин обращались к Советскому Союзу с просьбой о помощи войсками. При ее обсуждении в руководстве председатель КГБ четко обозначил позицию:
– Никого не спрашивая, афганцы поднялись на революцию. Им теперь ее и защищать. Если свою революцию они не в состоянии отстоять, значит, совершали ее преждевременно. Поддерживать политически, экономически, поставками оружия – "да", воевать за афганцев – "нет".
Соответствующий ответ ушел в Кабул по радиотелефону. Специально этим каналом, чтобы США, если у них вдруг не пропадет желание слушать чужие разговоры, поняли, куда дело клонится.
В конце лета 1979 г. соотношение сил в Афганистане сместилось не в пользу режима. Не только и не просто военных сил. Лозунги Апрельской революции остались в массах непонятыми. Что могли сказать слова "социализм", "эмансипация", "гегемония пролетариата" и так далее безграмотным, забитым, нищим людям, составлявшим девять десятых населения, разбросанным на четырех пятых территории государства? Отменили ростовщическую задолженность, забыли, однако, создать кредитный институт на замену. Дали землю. А чем ее обрабатывать, поливать, засеивать? Опять не предусмотрели. Зато отняли муллу, который если и не помогал, то утешал. Превратили весь Афганистан в сплошной враждующий лагерь и поле сражения. Нет, прежде было спокойнее.
От кого теперь защищать революцию и с кем? Вопрос должен был бы стоять даже категоричнее, чем в марте. У меня идут дискуссии с М. В. Зимяниным. Он согласен, что нас втягивают в авантюру с более чем сомнительным финалом.
19–20 декабря 1979 г. звонит Андропов. Его интересует мой прогноз в связи с "двойным решением" совета НАТО. Даю в недипломатических выражениях оценку линии советского МИДа. Для собеседника это не новость, и он уточняет, можно ли что-то еще предпринять. Отвечаю зло – поставить свечку в соборе.
– Думаешь, компромисса не найти?
– Тех, кто был готов к нему, мы оттолкнули.
– Ладно, продолжим разговор попозже, когда ты остынешь.
Прошу Андропова не класть трубку, у меня есть вопрос к нему:
– Хорошо ли взвешены последствия решения войти в Афганистан? Англичане не управились там за тридцать восемь лет, ведя борьбу один на один. Техника боя изменилась, но не люди. Люди в Афганистане те же, и живут они так же, как век назад.
На другом конце провода тишина, оборванная голосом с непривычно жесткой интонацией:
– Откуда тебе известно, что есть решение о вводе войск в Афганистан? Что известно тебе, вполне может стать известно другим, хотя о сути происходящего положено пока знать лишь нескольким высшим руководителям.
– Не суть важно откуда. Важно, что это – правда. Правда, однако, и то, что любого иностранца, вмешивающегося в междоусобицы, плохо принимают в Афганистане. Там терпят по традиции лишь вмешательство золотом.
– Как это не важно, откуда ты знаешь! Моя задача, как председателя КГБ, охранять государственные секреты. Все может крайне осложниться из-за нескольких безответственных болтунов. Предупреждаю, если в разговоре с кем-либо ты заикнешься о том, что обсуждал со мной, пеняй на себя.
Ирония ситуации в том, что о предстоявшем драматическом сломе я узнал от самого… Андропова. Случилось это так. Меня вызвал Черненко и вручил два проекта общего отдела, чтобы при нем внести, если необходимо, редакционную правку. В одном проекте, помнится, обобщались итоги заседаний политбюро за истекавший год.
Зуммер телефона первой связи. Когда трубка не прижата плотно к уху, вы невольно становитесь пассивным соучастником беседы.
Голос Андропова:
– Все развивается по графику. Подтягиваем силы в районы накопления. Погода только неустойчивая, и прогноз не очень. Авиация не то что нужный город, страну может проскочить. Как бы это не сдвинуло сроки.
Афганистан не назывался. Из реплики Черненко – "служил на границе, зимой туманы бывают такие, что долины с горами сливаются" – более чем ясно, что о южном соседе ведется разговор, особенно если вы немножко знакомы с биографией секретаря ЦК.
Черненко смотрит в мою сторону. Прикладывает палец к губам – ни звука.
Будем продолжать обслуживать американскую стратегию? В голове плохо умещалось, что кто-то, знакомясь с информацией, которая в обрывках перепадала отделу, мог этого не понимать. Или ты сам недотепа? И не знаешь чего-то исключительного, что придает совершенно иной ракурс происходящему не в Афганистане, а вокруг него. Масштабы вовлечения в конфликт США, Пакистана, Египта, Саудовской Аравии, Ирана, ряда европейских стран наталкивали на любые предположения.
Не знал я в тот момент легковесного обещания Д. Ф. Устинова управиться к весне – "в Афганистане нет военного противника, который в состоянии нам противостоять". И невольно наползают варианты: что дальше? СССР повторит индокитайский прецедент? Или объявит пояс стран с неустойчивыми режимами вдоль южных границ сферой своих жизненных интересов? Где остановятся США? Региональный конфликт поползет вглубь и вширь?
Последовательность событий в общественной памяти зачастую смещается до неузнаваемости. Видимость явлений, их упаковка, может стать важнее сущности. Для этого миллиарды долларов, марок, франков, рублей перевоплощаются в мириады клише, обволакивающих сознание. Все нежелательное и неприемлемое – от вызовов и проступков другой стороны. Закат разрядки, слышалось со всех сторон, – это Афганистан. Без Афганистана все вроде бы обстояло сносно. Постепенно даже "двойное решение" начало восприниматься как шаг по предотвращению новых Афганистанов, сделанный после Афганистана. Так удобнее, но не вернее.
Рецидивы болезни ничуть не уступают в опасности начальному недугу. Холодная война под дирижерством Дж. Картера обретала свою специфику. Не удалось нанести поражение Советскому Союзу в военно-технологическом соперничестве – прижмем его в экономике вообще и продовольственном секторе в особенности. Вводится эмбарго на продажу нам зерна. Кукуруза взвешивается в мегатоннах. "50 г мяса в день меньше на столе советского рабочего" приравнивается поборниками холодной войны к политической победе.
В конце 1981 г. в НАТО держат совет: где дополнительно навязать социалистическим странам гонку вооружений, чтобы окончательно расстроить их экономику? Сошлись на том, что самой многообещающей может быть "модернизация" обычных вооружений в Европе. Она требует в пять – семь раз больше средств, чем гонка в ядерной области. Возделывалась почва для трансформирования американской "Армии-2000" в атлантическую "Фофа".
Что ни говори, вступление в 80-е гг. ничем не напоминало бравурных увертюр Вагнера. Мы приглашались вслушаться в финал Шестой симфонии П. И. Чайковского.
Разворачивались события в Польше. Я пишу аналитическую записку. Ее лейтмотив – польская действительность обнажает процессы, в разной степени зреющие во всех социалистических странах. Движение "Солидарность" – звонок нам самим. Чтобы разобраться в причинах происходящего у соседей, надо как следует вникнуть в происходящее в базисе Советского Союза. Только устранив питательную среду массового недовольства у себя, можно надеяться помочь одолеть ее у других.
Заведующий отделом согласен. Ноги в руки, записку в карман, и он у Черненко. Тот дальше первых абзацев читать не стал.
– Вы мне ничего не показывали, я ничего не видел. Записку уничтожить. Мы не Польша, и ничего подобного у нас быть не может.