"…Воззвания, листовки, обращения и указы Войскового Круга в большинстве своем принадлежат действительно моему перу, – говорил Федор Крюков 8 ноября 1919 года на заседании Войскового Круга. – Полагаю также, что ни в этих писаниях, ни в моей общественной и политической деятельности даже заведомо недобросовестный человек не может усмотреть признаков большевизма".
Это высказывание цитирую из статьи в "Советской России" (1966, 14 авг.), где дается другой портрет писателя, основанный не только на подобных цитатах, но и на воспоминаниях других современников, воссоздающих, на мой взгляд, правдивый образ идеолога-белогвардейца, ярого врага советской власти.
Громкая полемика вышестоящей газеты в Москве с нижестоящей газетой в Ростове возникла и приняла жесткие формы не только из-за разных точек зрения на забытого писателя, его литературное наследие. Суть – в другом.
В давней газетной полемике дважды упомянут "кованый сундучок" Ф. Д. Крюкова. В "Молоте" сообщалось, что вместе с ним бесследно исчезли рукописи. Какие?
Весной 1917 года Федор Крюков в письме с Дона в Петроград рассказывал:
"Завтра кончается казачий съезд… Хотя мне и угрожают тут оставить меня на какие-нибудь амплуа, но у меня пропала охота к начальствованию в данный момент, да и чувствую, что соскучился по литературе. Материалом наполнен до чрезвычайности. Попробую засесть". Но эти благие пожелания не исполнились; от амплуа, то есть должности, отказаться не удалось, писать пришлось указы, листовки, статьи…
В "Советской России" также заходит речь о "кованом сундучке", но в другом контексте:
"Между строк угадывается намек, что с кованым сундучком, за который судорожно хватался умирающий писатель, канул в Лету, по крайней мере, еще один "Тихий Дон". Эта мысль возникает у читателя, тем более, что дальше рассказывается, как простой казак Глазуновской станицы, будучи еще студентом, начал писать маленькие рассказы, подражая Чехову, а потом стал Глебом Успенским донского казачества".
Опять намек!
Я, например, как читатель, намека на "Тихий Дон" в сундучке Федора Крюкова не усмотрел между строк в очерке "Молота". Ясно одно, образ писателя написан ростовским журналистом одной краской – розовой, ангельской. Но и черной, дьявольской краской воссоздавать его портрет не было никаких оснований и у московского автора, который усмотрел у оппонента некий "намек".
Односторонность, умолчание к добру не ведут. Не ведали наши спорщики, что спустя несколько лет за пропавший "кованый сундучок", за "намек" двумя руками ухватятся сочинитель и издатель "Стремени". После чтения статьи в "Молоте" Александр Солженицын заявляет:
"Что именно хочет выразить автор подцензурной пригнетенной статьи, сразу понятно непостороннему читателю: через донскую песню связывается Григорий Мелехов не с мальчишкой-продкомиссаром, оставшимся разорять станицы, но с Крюковым, пошедшим, как и Мелехов, в тот же отступ 1920 года, досказывается гибель Крюкова от тифа и его предсмертная тоска за заветный сундучок с рукописями, который вот достанется невесть кому: "Словно чуял беду и, наверное, не напрасно…". И эта тревога, эта боль умершего донского классика выплыла через полвека – в самой цитадели шолоховской власти – в Ростове-на-Дону".
Как видим, Александр Солженицын усмотрел в газетной статье не только намек на канувший в Лету "по крайней мере, еще один "Тихий Дон"". В сундучке, здесь уже не кованом, а заветном, покоится, по его убеждению, именно "Тихий Дон".
Вот какие основания дают "намеки", высказанные и невысказанные, если берутся писать портреты исторических лиц.
Чтобы обосновать ставшее "понятным" Александру Солженицыну, за дело взялся "литературовед высокого класса". Такими словами представляет анонимного автора "Стремени" публикатор.
Да, эту монографию написать мог исследователь, знающий не только "Тихий Дон", но и историю Дона. Тем печальнее, что знание, силы, мастерство автор потратил на пустое дело.
Д*, как и все, кто пытается отнять авторство у Михаила Шолохова, не располагает ни одним доказательством в пользу своей гипотезы: рукописей и черновиков, писем, мемуаров, никаких документов, указывающих, что некто другой является автором "Тихого Дона", у него нет.
Как же выходит Д* из такого безнадежного положения?
Отвлечемся ненадолго от "Тихого Дона", вспомним "Войну и мир". Кто читал роман, помнит, что в нем просматриваются два пласта: один можно назвать беллетристическим, где автор выступает как художник, создающий картину России накануне и во время войны 1812 года. Второй пласт можно назвать философским, публицистическим, аналитическим, где Лев Толстой рассуждает, морализирует, философствует, отвлекается от сюжета, действия героев романа.
"Жизнь народов не вмещается в жизнь нескольких людей; ибо связь между этими несколькими людьми и народами не найдена. Теория о там, что связь эта основана на перенесении совокупности воль на исторические лица, есть гипотеза, не подтверждаемая опытом истории".
Какому историку или социологу принадлежат приведенные слова?
Это цитата из V главы второй части эпилога "Войны и мира". Подобными рассуждениями заполнены многие страницы великого романа, с которым в наш век сравнивают "Тихий Дон".
Но можно ли, поскольку в "Войне и мире" наличествуют два стилистических пласта, говорить, что один из них более значительный, работает на роман, а другой выступает против него? Что один пласт хороший, другой плохой и т. д.? Многие школьники, изучая в 15–16 лет столь сложное произведение, как положено детям, опускают страницы, смысл которых им недоступен. Кто их за это осудит?
Никому, однако, не приходило в голову противопоставлять художественные страницы "Войны и мира" страницам философским. Тем более никому никогда не приходила безумная мысль, что "Война и мир" создана не одним автором, Львом Толстым, а двумя…
И в "Тихом Доне" различимы два пласта романа. Первый – тот, где описываются события, происходящие на хуторе Татарском, в семьях Мелеховых, Коршуновых, в имении Листницких, где все герои вымышленные. Исходный материал этих глав основан на наблюдениях автора, выросшего на Дону, знавшего его историю, фольклор. Страницы романа, где действие проходит в курене, на хуторе, мельнице, имении, на реке, в степи и так далее, писались Шолоховым легко, вдохновенно. Герои действуют в хорошо известных ему местах и обстоятельствах – на рыбалке, покосе, при сватовстве, на свадьбе… Автору не приходилось "взнуздывать фантазию", как-то себя сдерживать, контролировать, перепроверять, уточнять написанное, ссылаться на документы, книги, газеты, приказы…
Второй пласт предстает наиболее полно в третьей книге романа, где описываются мировая война, 1917 год, свержение монархии, отречение царя. Февральская революция. Октябрь, гражданская война.
При описании этих исторических событий стиль романиста становится суше, лаконичнее. Многоцветье шолоховских картин заменяется двухцветьем, черно-белым изображением. Так выглядят порой цветные фильмы, когда режиссеры дополняют съемки кадрами черно-белой кинохроники прошлых лет, чтобы подчеркнуть реальность повествования.
Возьмем главу IX пятой части "Тихого Дона". Она о съезде фронтового казачества, встрече казаков с Лениным, о митинге, где выступил руководитель восставших Подтелков, о переговорах военно-революционного комитета и белого донского правительства, обо всем, что действительно имело место в описываемый период.
Обо всех помянутых событиях Шолохов поведал в тринадцати коротких абзацах! XI глава этой же части более чем наполовину состоит из процитированного документа – ответа донского правительства делегации ревкома.
Михаил Шолохов, как никто другой из романистов в русской литературе, пространно цитирует разные документы эпохи: письма, телеграммы, статьи, оказавшие особое воздействие на современников.
Но можно ли на этом основании утверждать, что "Тихий Дон" написан двумя авторами? А сделав такой ошибочный вывод, "анализировать" роман, противопоставлять "авторов", отводя Михаилу Шолохову малопочтенную роль цензора, редактора, компилятора, чей собственный текст не идет ни в какое сравнение с текстом истинного творца?!
Именно этим занимается анонимный автор "Стремени".
"Анализ структуры произведения, его идейной и поэтической сути устанавливает в нем наличие двух, совершенно различных, но сосуществующих авторских начал.
Эталон для отслойки одного от другого устанавливается по первым двум книгам романа, которые в целом принадлежат перу автора-создателя эпопеи".
Далее:
"В той мере, в какой автор является художником, "соавтор" – публицистом-агитатором. "Соавтор" не изображает события, а излагает их, не живописует движение мыслей и чувств героев, а оголено аргументирует. Язык "соавтора" даже безотносительно к своеобразию лексики и фразеологии автора отличается бедностью и даже беспомощностью, отсутствием профессиональных беглости и грамотности".
Любой непредубежденный человек, читавший роман, помнит, что все четыре книги "Тихого Дона" производят цельное впечатление. Они читаются стремительно, волнуют, захватывают, оказывают художественное воздействие. И если кто-то похитил две замечательные книги, то значит, он же дописал так же замечательно две книги продолжения.
Выходит при таком предположении, что в рамках одного сочинения выступают два выдающихся автора!?
Предвидя такой вопрос, Д* отвечает:
"Ряд основных, наиболее впечатляющих и художественно-полноценных глав третьей и четвертой книг романа также принадлежат автору-"создателю"".
Тут уж каждый, кто хоть немного знает историю "Тихого Дона", усомнится не только в объективности автора, но и в наличии у него элементарной логики.
Третья книга "Тихого Дона", где, по мнению "Стремени", больше всего "грубейших пропагандистских вставок" встретила как раз самое яростное сопротивление издателей, редакторов-коммунистов. Потребовалось вмешательство Максима Горького, призвавшего на помощь самого Генерального секретаря ЦК партии, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, продолжить прерванную в 1929 году публикацию романа. Чтобы отстоять третью книгу романа, Михаилу Шолохову пришлось потратить три года на борьбу!
А первые две книги "белогвардейского автора" прошли без особого труда, судьба их решилась за три месяца!
Александр Солженицын в предисловии утверждает, что автором "Тихого Дона" мог быть покойный Ф. Д. Крюков. Каким тогда образом этот писатель сочинил роман, события которого развиваются не только во время гражданской войны, но и после нее? Вот несколько дат из хроники романа.
Поздней осенью 1920 года появляются на Дону банды, восставшие против советской власти.
1 марта 1921 года восстает отряд Фомина, где находится Григорий Мелехов, против советской власти.
Летом 1921 года Григорий теряет Аксинью.
Осенью 1921 года живет в лесу с дезертирами. Когда начинаются холода, его неудержимо тянет домой.
Не дожидаясь Первомая и приуроченной к празднику амнистии, Григорий Мелехов возвращается домой, когда еще не сошел снег зимы 1921/22 годов.
Федор Крюков умер в феврале 1920 года!
Так, не считаясь с фактами, анонимный Д* препарирует "Тихий Дон", чтобы доказать: написан роман двумя авторами, где "соавтор" – Михаил Шолохов… Он называет конкретно, какие именно главы написаны подлинным "автором", а в какие "вмешался" Михаил Шолохов.
"Идеологическая" зона, созданная "соавтором" и вклиненная в авторский текст первой и второй книг романа, занимает следующие 12 небольших глав (из 76): I, 2, IV; I, 2, IX; II, 4, II (частично); 11, 5, IV (частично); II, 5, V–VII; II, 5, XVI-XVII; II, 5, XIX-XX; II, 5, XXV ("Стремя", с. 19–20).
Первая цифра обозначает номер книги, вторая – часть книги, третья – номер главы. Таким образом, "соавтору", то есть Михаилу Шолохову, приписывается из 76–12 небольших глав, и то неполных!
Что это за главы? Как раз те, где на авансцену выступают члены партии большевиков, в данном случае Штокман, приехавший на хутор Татарский (IV глава второй части первой книги). В IX главе второй части описывается подробно жизнь слесаря Штокмана на хуторе, где он занимается пропагандой среди казаков. Остальные десять глав, оставляемых Д* за Шолоховым, рассказывают о другом большевике – Илье Бунчуке, его короткой, бурной жизни, любви к юной Анне Погудко, боях, службе в трибунале, смерти Анны.
При этом становится непонятным, почему другие главы пятой части, начиная с главы XXVI, где также описывается жизнь Бунчука, выпали из "идеологической зоны", объявленной Д*. Разве в XXVI главе Илья Бунчук описан менее сочувственно, если не с любовью, разве не с авторским состраданием в следующей главе рассказывается о последних днях отряда Подтелкова и Кривошлыкова, разве не ясно, на чьей стороне автор, рисующий (если можно так сказать относительно трагедии) сцену казни Подтелкова?
"– Всех, дед, не перестреляете, – улыбнулся Подтелков. – Всю Россию на виселицу не вздернешь. Береги свою голову! Всхомянетесь вы после, да поздно будет!"
Если эта сцена принадлежит перу "белогвардейского" автора, то каким должен быть автор "красный"?
Если это пишет "соавтор", то чем его текст и талант уступают автору? Не является ли "автор" и "соавтор" одним и тем же лицом, а именно Михаилом Шолоховым? Конечно, весь роман от первой до последней строчки написан им, никем другим. Приходится удивляться, что литературовед и писатель убили столько времени на бессмысленную затею, поставив себя в положение незавидное, выйти из которого можно только одним путем – признать заблуждение. Покаяться.
Не буду разбирать всю "аналитическую" главу, опровергать все ее положения, высказывания: она большая, требуется для такого разбора много места.
Думаю, что когда книга Д* станет доступна для всех, не будет храниться за семью замками, как сейчас, тогда каждый заинтересованный читатель сможет без особого труда разобраться в провалах этой литературоведческой работы (так я писал, когда "Стремя "Тихого Дона"" в СССР прятали за семью замками в спецхране Библиотеки имени В… И. Ленина. Чтобы увидеть эту книжку, на правах туриста я поехал во Францию. В Тургеневской библиотеке Парижа ее мне дали почитать до закрытия зала – Л.К.).
Завершив "аналитическую" главу, автор "Стремени" приступил к сочинению главы "детективной", поскольку подобно детективу задался целью раскрыть преступление, в данном случае – установить, у кого якобы похищен роман.
Отложив в сторону текст романа, анонимный автор в этой оставшейся незавершенной главе взялся анализировать факты из биографии Михаила Шолохова, из истории второй кампании клеветы 1930 года.
Особенно поражает Д*, что первые книги романа созданы всего за два года: "Думается, что эти сведения, свидетельствующие о сверхгениальности, достаточно хороший толчок дальнейшим розыскам детективного жанра".
В качестве вещественного доказательства наш детектив берет опубликованное в Москве в 1930 году в сборнике "Реквием", посвященном памяти Леонида Андреева, одно из писем литератора Сергея Голоушева.
Предисловие к сборнику написал известный партийный и государственный деятель, историк В.И. Невский. Редакторы – В.А. Андреев и В. Е. Беклемишева.
Появление "Реквиема" дало толчок очередной кампании против Шолохова, начатой в литературных кругах Москвы, где за год до того прошла первая такая кампания.
Об этой кампании (1930 года), как упоминалось, коротко и ясно написал сам Михаил Шолохов в письме Александру Серафимовичу, в собрании сочинений, публикуемом не полностью. Вот выдержка из него:
"А вторая "радость" – "новое дело", уже начатое против меня. Я получил ряд писем от ребят из Москвы и от читателей, в которых меня запрашивают и ставят в известность, что вновь ходят слухи о том, что я украл "Тихий Дон" у критика С. Голоушева – друга Л. Андреева, и будто неоспоримые доказательства тому имеются в книге-реквиеме памяти Л. Андреева, сочиненной его близкими. На днях получаю книгу эту и письмо от Е.Г. Левицкой. Там подлинно есть такое место в письме Андреева С. Голоушеву, где он говорит, что забраковал его "Тихий Дон". "Тихим Доном" Голоушев – на мое горе и беду – назвал свои путевые заметки и бытовые очерки, где основное внимание (судя по письму) уделено политическим настроениям донцов в 1917 году. Часто упоминаются имена Корнилова и Каледина. Это и дало повод моим многочисленным "друзьям" поднять против меня новую кампанию клеветы.
Что мне делать, Александр Серафимович? Мне крепко надоело быть "вором". На меня и так много грязи вылили. А тут для всех клеветников – удачный момент. Третью книгу моего "Тихого Дона" не печатают. Это даст им (клеветникам) повод говорить: "Вот, мол, писал, пока кормился Голоушевым, а потом иссяк родник…".
…Горячая у меня пора. Сейчас кончаю третью книгу, а работе такая обстановка не способствует. У меня руки отваливаются, и становится до смерти нехорошо. За какое лихо на меня в третий раз ополчаются братья-писатели? Ведь это же все идет из литературных кругов".
Далее следует текст, который по непонятным причинам не попал на страницы собрания сочинений (изд-во "Правда", 1980, т. 8):
"Я прошу Вашего совета: что мне делать? И надо ли доказывать мне, и как доказывать, что мой "Тихий Дон" – мой?
Вы были близки с Андреевым, наверное, знаете и С. С. Голоушева. Может быть, он – если это вообще надо – может выступить с опровержением этих слухов? И жив ли он? Прошу Вас, не помедлите с ответом мне! Напишите поскорее, если можно".
Письмо датируется 1 апреля 1930 года (цит. по книге: В. Осипов. Дополнение к трем биографиям, 1977).
Что же вспомнилось Александру Серафимовичу, когда получил он это письмо?
"В памяти всплыла высокая худая фигура с русой бородкой и длинными, закинутыми назад русыми волосами. Сергей Сергеевич Голоушев, врач-гинеколог по профессии, литератор и критик по призванию. Милейший человек, отличный рассказчик в обществе друзей, но, увы, весьма посредственный писатель. Самым крупным трудом его был текст к иллюстрированному изданию "Художественная галерея Третьяковых". Менее подходящего "претендента" на шолоховский "Тихий Дон" было трудно придумать".
Из воспоминаний Н. Телешова известно, что Сергей Сергеевич Голоушев был человек благородный, молодой души. И доживи он до 1930 года, то, конечно бы, первый опроверг слухи. Александр Серафимович и Максим Горький, не раз бывавшие на заседаниях "Сред", иногда проводившихся на квартире С. С. Голоушева, хорошо знали его литературные и профессиональные возможности, знали его стиль. Злобный вымысел подогревался тем, что многие в те годы забыли. Голоушева.
Михаил Шолохов ничего не знал о Голоушеве.
Давая напутствие автору "Донских рассказов", кто-кто, а Александр Серафимович отлично знал жизнь и творчество Сергея Голоушева.
О московском литераторе Голоушеве сохранилось довольно мало сведений, имени его нет ни в энциклопедиях общих, ни в литературных. Наиболее подробные воспоминания о нем оставил в "Записках писателя" Н. Телешов, на чьей квартире собирались участники "Сред". И нам придется привести из этой книги короткую справку.