– А вы слышали, что говорят и пишут там? – махнул я головой в сторону, дав понять, что эта сторона – Запад, где сочиняют монографии, вроде "Стремени "Тихого Дона""…
– Слышала. Да мало ли что о нем писали и говорили, ерунду всякую несут.
– Эти бумаги попали к вам, когда Шолохов уходил на фронт?
– Нет, намного раньше, когда он приезжал в Москву в 1929 году, доказывал, что написал роман сам.
– Как же случилось, что рукописи остались в Москве, в ваших руках?
– Михаил Александрович пришел к Кудашеву с этими рукописями и сказал: "Оставь у себя". Я у него спрашивала не раз, что мне с ними делать, Шолохов ответил: "Распорядись сама"…
– Может быть, отдать шолоховедам? – сказала я.
– Какие там шолоховеды! – махнул рукой Михаил Александрович. – Придет время, отдай в надежные руки…
– Это самая ранняя рукопись, с которой печатался роман машинисткой, – говорит Матильда Емельяновна с некоторым сожалением, – у него были и другие, Шолохов несколько раз переписывал "Тихий Дон".
– Было ли где-нибудь упоминание об этих рукописях?
– Было!
– Где?
– В Москве.
– Не может этого быть!
На столе появляется объемистый сборник, выходивший в Москве под названием "Строка, оборванная пулей". Среди многих очерков о погибших на войне московских литераторах есть подборка материалов о Василии Кудашеве: воспоминания друзей, библиография его произведений, письма.
Читаю короткое письмо (точнее, выдержку из него) Василия Кудашева, доставленное в Москву осенью 1941 года, когда писатель, ушедший на фронт ополченцем, солдатом, получил новое назначение – в редакцию армейской газеты.
"Работа по душе, и главное, многое придется увидеть в этой величайшей войне…"
Еще одно письмо Василия Кудашева на 304 странице сборника, датированное 9 августа 1941 года. Вот оно:
"Жив, здоров. Пишу тебе наскоро, но главное. Если Михаил в Москве – проси его немедленно вызвать меня через Политуправление на несколько дней. Мне необходимо сдать ему оригинал рукописи "Тихого Дона" (выделено мною. – Л.К.). Если Михаила нет в Москве – пиши ему срочно в Вешенскую…".
Прочел и глазам своим не поверил.
Еще раз прочел.
Каждый может эти слова прочитать, сборник, изданный "Московским рабочим", есть во многих библиотеках.
Да, видно, невнимательно мы читаем и редактируем, иначе давно бы постучались в квартиру, где шестьдесят лет хранится в Москве рукопись "Тихого Дона".
– Знает ли кто-нибудь о рукописях, работал ли с ними кто из литературоведов?
– Да, – вспоминает Матильда Емельяновна, – лет так двадцать тому назад бывал у нас дома один аспирант, писал что-то, кажется, даже диссертацию, часами просиживал над рукописями. Мы жили тогда в проезде Художественного театра. Фамилию его я не помню, кажется, он приезжал в Москву из Смоленска. Просил меня никому рукописи не показывать, говорил, что тут материала на десять докторских диссертаций. Но сам, кажется, ничего не написал, исчез куда-то, умер, наверное.
– Что вы собираетесь делать с рукописями?
– Беречь буду, как память о Шолохове и Кудашеве. Когда объявлялась воздушная тревога, я брала рукописи и уносила в бомбоубежище, спускалась возле нашего дома в метро. Придет время – распоряжусь, как велел Шолохов.
Вот так мы поговорили.
Так были сбережены рукописи "Тихого Дона". В дом, где они хранились, к счастью, бомба фугасная не влетела. Хотя могла, потому что рядом с проездом Художественного театра находится Центральный телеграф, бомбившийся в часы налетов.
После чаепития я, наконец, смог впервые раскрыть папки. Листы заполнены с обеих сторон разными чернилами, попадаются карандашные записи. Почерк четкий, красивый, предельно разборчивый с тщательно проставленными знаками препинания, абсолютно грамотный, автор сочинял, не забывая о запятых.
Вот тебе и четыре класса гимназии…
Листы удлиненные, несколько иного формата, чем современные. Бумага черновиков менее плотная, желтоватая. Бумага беловиков – плотная, светлая, высокого качества.
Каждая часть, каждый вариант имеет свою нумерацию. Поэтому сразу не определишь, сколько листов в двух папках. На глаз определяю, что листов так тысяча!
Что делать? Не будешь в гостях проводить текстологический анализ, читать рукописные страницы… Смотрю на первую строку. Знакомые слова о мелеховском дворе на краю хутора. На полях разные приписки автора синими карандашами. Правка чернилами и цветным карандашом. На первом листе дата – 15 ноября 1926 года. Встречаются другие даты на многих листах…
В одной папке рукопись первой и второй частей "Тихого Дона", черновики и беловики. Первая часть переписывалась трижды. Листаю первый вариант, он без эпиграфов. Второй вариант – с эпиграфами. Третий вариант – беловик. Сличил первую страницу этой рукописи с первой страницей книги – тексты идентичны.
В другой папке, более объемистой – третья, четвертая и пятая части. Среди бумаг попадаются листы совсем черные, с множеством поправок. На титульных листах Михаил Шолохов писал крупными буквами: ""Тихий Дон", роман". И обозначал часть.
Что еще можно было успеть сделать в моем положении? Просчитал строки и знаки в листе. Строк свыше пятидесяти. Знаков – сорок.
Сохранились листы с текстом романа, написанные рукой помощников писателя. Это беловики. Есть беловики, переписанные автором.
Вот так подержал я, примерно час, нетленные рукописи "Тихого Дона", посмотрел на них, понимая, как их не хватает миру. И вернул в надежные руки хозяйки. По-моему, она совершила подвиг, сохранив миру "Тихий Дон". Матильда Емельяновна завязала тесемки папок, обычных канцелярских, и унесла потихоньку в другую комнату, туда, где они покоятся.
Вскоре после нашей первой встречи скончался Михаил Александрович Шолохов. Забыл ли он, кому отдал рукописи двух книг "Тихого Дона"? Нет, конечно, не забыл. Феноменальная память Шолохова служила ему безотказно до последних дней. За несколько месяцев до смерти я обратился к нему с вопросами, которые передала в больницу дочь писателя Мария Михайловна. Отец ответил ей, назвав точно (в том числе давно переименованные) московские переулки, где он жил в 1914 году, семьдесят лет назад. Не забыл!
Вспоминал ли писатель о своем архиве, оставленном у друга? Вспоминал, конечно, но никому, ни родным, ни тем более литературоведам, ни друзьям-писателям – не поведал свою тайну.
– Почему?
Я долго размышлял, по какой причине писатель принял именно такое решение. Думаю, что предоставлять рукописи нобелевскому комитету, группе профессора Г. Хетсо или любой другой организации, решавшей вопрос об авторстве, он считал для себя унизительным. Почему не распорядился передать рукописи в архив, а предпочел, чтобы они находились в квартире, на попечении двух женщин?
По-моему, объяснение есть. Именно потому, что рукописи находились в руках этих женщин, жены погибшего друга и его дочери, он и распорядился так, как мы теперь знаем, своим бесценным даром. Я убежден: таким образом он хотел обеспечить будущее семьи погибшего друга.
Читая воспоминания бывших фронтовиков, вернувшихся с войны, не раз приходилось встречать признание (которое можно даже назвать навязчивым) в чувстве вины перед теми, кто не вернулся. При встречах с родителями погибших друзей даже тем, кто пришел с фронта инвалидом, с тяжелыми ранами, становилось выжившим не по себе. Это возникающее подсознательное чувство вины заставляло прекращать такие встречи, хотя никаких, казалось бы, причин для отчужденности не должно было возникать.
Бывший фронтовик поэт Александр Твардовский испытал это чувство вины сполна и выразил его в замечательном стихотворении спустя двадцать лет после Победы.
Я знаю никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, -
Речь не о том, но все же, все же, все же…
Об этом чувстве фронтовиков прозой написал Михаил Колосов:
"Я всю жизнь послевоенную хожу под гнетом вины, которую испытываю от того, что выжил в войну, тогда как другие, шедшие рядом со мной в атаку, погибли. Их много погибло, а я остался, отделался лишь двумя ранениями за всю войну. Виноват ли я в том, что первая мина лишь осколком попала в меня, а второй раз – немецкий снайпер оказался не совсем точен – пуля прошла всего в двух сантиметрах от сердца? Я выиграл жизнь по трамвайному билету, тем не менее, чувствую вину".
Подобное чувство по отношению к не вернувшимся и к своему погибшему другу Василию Кудашеву, по-видимому, испытывал и бывший фронтовик Михаил Шолохов. Пуля и снаряд, бомба и мина его не тронули, хотя себя он не берег, попадал под обстрелы, бомбежки, не отсиживался в штабах, стремился на передовую, в окопы, чтобы поговорить по душам с солдатами, увидеть их в бою.
Но при всем при том корреспондента газеты "Правда" Михаила Шолохова, чьи сочинения фронтовики изучали в школе, такого писателя, который, будучи молодым, как Твардовский, считался классиком, старались уберечь от опасности в самых трудных условиях.
Возможно, этим усиливалось "чувство вины" Твардовского и Шолохова, которых народ берег так, как не мог сберечь всех других писателей, рядовых, павших на полях сражений, как солдаты.
Был среди них и Василий Кудашев, самый давний, самый близкий сверстник Михаила Шолохова.
Просьбу друга Шолохов не исполнил (с такой настоятельной просьбой Кудашев обращался в письмах с фронта к жене несколько раз. Об этом стало известно после того, как вместе с рукописями романа в ИМЛИ попал архив В. М. Кудашева. Прим. К третьему изданию. – Ред.).
В письме Матильды Емельяновны от 26 апреля 1986 года мне по этому поводу есть такие слова:
"Кстати, Кудашева не вызвал Шолохов в Москву. Ему не хотелось хлопотать, как сказал он мне, потому что он уже кому-то помог, и ему неудобно было повторять хлопоты. А по-честному, был занят другим, многим известно чем.
Этот поступок был коварным в судьбе Кудашева. Сам же Шолохов потом плакал, что потерял лучшего друга. Мне это очень больно.
В другом случае, когда я напомнила ему в 50 – 60-е годы, что у нас черновики, так он махнул рукой:
– А…
– Куда же их девать?
– Куда хочешь, распоряжайся сама…".
Вот поэтому не поднялась у писателя рука забрать рукопись у жены погибшего друга. Михаил Шолохов знал цену своим автографам. Попавшими к нему после войны страницами "Тихого Дона", теми, что вернул ему безымянный офицер-танкист, он распорядился, передав в архив Пушкинского Дома в Ленинграде.
Мог, конечно, распорядиться точно таким образом и с рукописями, которые хранились в семье Кудашева. Писатель, конечно, о них не забыл. В свою очередь, М. Е. Кудашева напоминала автору о его рукописях, более того, дала в печать письма мужа, где об оригиналах "Тихого Дона" говорится прямо и однозначно. Убежден: Михаил Шолохов подарил рукопись романа жене и дочери Василия Кудашева.
В этом поступке видится еще одна черта удивительного, не разгаданного современниками характера писателя.
Так или иначе, решение Михаила Шолохова, как видим, оказалось счастливым. Увези он в конце двадцатых годов бумаги на Дон, положи их в злополучный ящик, брошенный милицией на произвол судьбы в дни прорыва германских дивизий к Волге и Дону, разделили и эти бы оригиналы судьбу тех, что пропали бесследно.
А так рукописи двух книг "Тихого Дона" не испепелил огонь войны.
Поэтому передо мной в дверях московской квартиры стоит вдова писателя Кудашева с двумя толстыми папками, перевязанными тесемками и говорит:
– Вот она, рукопись. Вот она!
В это мгновение мне ясно представилось, как давним днем московской весны в маленькой квартирке молодого писателя появился такой же молодой, с копной густых кудрявых волос, невысокого роста, красивый Мастер. Не долго думая, царственным жестом он протянул другу тяжелую рукопись, даже не представляя, как много выдумают лишнего люди про эти самые листы, от которых он так тогда, в дни травли 1929 года, избавился, как от опостылевшего и надоевшего.
Кто-то, может быть, увидит в этом поступке наитие, какое-то предвидение, мистическое действо, позволившее спасти рукописи.
Пусть будет так.
Как бы там ни было – рукописи не горят. Во всяком случае, к "Тихому Дону" истина эта вполне оказалась применима.
Дополнение к третьей главе, написанное после смерти М. Е. Кудашевой и ее дочери Натальи Кудашевой
Первая встреча с Кудашевыми произошла в Матвеевском, в типовом доме, в двухкомнатной запущенной квартире со смежными комнатами, маленькой кухней. Вместе с женщинами проживало несколько породистых собак, а также птицы в клетках.
Дальше события разворачивались по сложному сценарию.
От второй встречи хозяйка решительно отказалась. Предоставить мне рукописи для работы не пожелала.
И уехала на все лето на дачу. Собаки и птицы разводились Кудашевыми на продажу и позволяли существенно дополнять пенсию матери и зарплату дочери, работавшей в Останкино на ТВ художником.
Лето ушло на чтение литературы о Шолохове. Из всех научных книг только в нескольких, Л. Якименко и С. Семанова, оказались интересные неопровержимые факты, дающие представление о писателе. Я хотел понять, почему возникли версии о плагиате, почему они оказались столь живучи. И все время думал, как открыть дверь заветной квартиры, полученной с помощью Михаила Шолохова. Но она не открывалась.
Тогда я решил поменять эту малогабаритную квартиру на более просторную, новую. Побывал в исполкоме Моссовета, где мне обещали помочь, встретился с Иваном Стаднюком, секретарем Московской организации СП СССР, шефствовавшим над фронтовиками и их вдовами. Он обещал выделить из лимита жилой площади Союза писателей несколько квадратных метров. Таким образом, мне удалось добиться, что Кудашевым обменяли старую квартиру на более просторную, расположенную на Юго-Западе, в Беляево.
Но на новоселье меня не пригласили. После переезда возникла новая проблема – телефон. Я ускорил и ее решение. Вот только тогда мне позвонили первому и пригласили в новую квартиру, где второй раз я увидел заветные папки.
В одной из комнат мне выделили столик, где я смог читать и переписывать нужные мне строки из "Тихого Дона". Домой взять рукопись не просил, не желая подвергать начатую работу риску получить отказ. Характер у Кудашевой был твердый и непредсказуемый.
Я понимал, мне никто не поверит, если не представлю рукописи, если не в оригинале, то хотя бы в копии. Но как сфотографировать рукописи, да и позволит ли Матильда Емельяновна мне эту операцию?
Тогда решил ни о чем ее больше не просить. А взять без спроса хотя бы часть рукописей и ксерокопировать их. Это сегодня в Москве любую книгу и рукопись можно ксерокопировать, где угодно. А тогда ксероксами располагали немногие учреждения, каждый ксерокс состоял на особом учете госбезопасности, за израсходованные листы отчитывались как за казенные деньги. Известный мне ксерокс стоял в Доме журналистов, аппарате правления Московской организации СЖ СССР, где работала моя жена, Фаина Колодная. С ее помощью я договорился, что сто с лишним страниц мне ксерокопируют.
Тайную операцию я осуществил с замиранием сердца в полдень зимнего солнечного дня, сказав Матильде Емельяновне, что еду домой обедать. А сам, уложив в дипломат первую часть "Тихого Дона", помчался в такси на Суворовский бульвар, в ЦДЖ. Так ездил через Москву несколько раз. Все четыре части ксерокопировать не смог, потому что нигде тогда в советской Москве нужной бумаги, пригодной для ксерокса, купить было невозможно!
Поэтому, кроме 85 страниц первой части, ксерокопировал пра-"Тихий Дон" 1925 года, по две страницы второго, третьего варианта первой части, по шесть страниц 2, 3, 4 части. Ксерокопировал разрозненные, не нумерованные черновики, относящиеся к главам 4 части, и две страницы, 111 и 112, которые представляли особый интерес для текстологов, в них особенно много правки.
Ничего об этом я Матильде Емельяновне не сказал. И она ничего мне не сказала, когда я начал публиковать в газетах главы будущей книги и иллюстрировать их ксерокопиями.
Рукописью я пытался заинтересовать высшее руководство СССР. С помощью Георгия Пряхина, бывшего заместителя заведующего идеологическим отделом ЦК партии, несколько раз побывал на Старой площади, меня принимал заведующий отделом и его замы, из отдела провели к помощнику Михаила Горбачева, академику Фролову. Тот предложил информацию о рукописи поместить в закрытом бюллетене ЦК. Моя просьба выкупить рукописи, обменять их на хорошую дачу, оказалась тщетной. Тогда ЦК партии было не до рукописей.
Вскоре после выхода книги М. Е. Кудашева умерла. На похороны меня не позвали. После смерти Матильды Емельяновны ее дочь, Наталья Васильевна, звонила мне домой несколько раз. Первый раз сообщила, что мама умерла. Второй раз, что отправила подруге в Австрию три листа рукописи, чтобы продать "Тихий Дон". Я ей объяснил, что это преступление, просил немедленно вернуть листы. В третий раз позвонила и сказала, что заболела, как мама, раком. Ей понадобились деньги, чтобы купить дом за границей и лечиться там. Просила помочь продать рукопись за… 500 тысяч долларов! О решении Кудашевой я немедленно сообщил Институту мировой литературы, его директору Феликсу Кузнецову. Тот обещал связаться с депутатами Думы, Геннадием Зюгановым… На основании моего звонка к нему Кузнецов спустя два года заявил публично, что я находился в "комплоте" с покойной, о похоронах которой меня даже не известили, якобы "набивал цену", наконец, "держал Шолохова в заложниках"!
Последний раз Наталья Кудашева звонила в конце лет 1997 года перед тем, как лечь в больницу в конце лета. Квартиру и рукопись она оставляла на попечении двоюродной сестры. Обрадовала, что подруга вернула листы. Просила держать с сестрой связь по телефону.
Но на мои звонки никто не отвечал. "Мосгорсправка" в конце 1997 года дала сведения, что Н. В. Кудашева проживает по известному мне адресу на улице Миклухо-Маклая. Значит, жива? Я решил, что Кудашева, не выписавшись, уехала за границу, поэтому сообщил в феврале 1998 года "Известиям", что рукописи могут попасть на Запад. Сделал это для того, чтобы она их не могла продать на аукционах. И раскрыл секрет, у кого рукописи хранились.
Как выяснилось позднее, Н.В. Кудашева умерла в Москве в ноябре 1997 года.
После ее смерти по закону в течение года имена наследников хранятся в тайне. Поэтому долго не удавалось мне выяснить, кто завладел "Тихим Доном" вместе с квартирой и дачей покойной. Московский уголовный розыск помог мне выйти на связь с наследницей, Ольгой Колпаковой.
С ней установил после публикации в "Известиях" контакт Институт мировой литературы – ИМЛИ. О. Ю. Колпакова согласилась продать рукописи за 50 тысяч долларов. Филологи инициировали повторную графологическую экспертизу в том же институте, где по моей просьбе эту работу проделали десять лет назад. Так у них появилась возможность с помощью президента В. В. Путина и денег "Газпрома" выкупить из частных рук "Тихий Дон".