* * *
10 ноября написана всего одна страница. Если бы и далее автор работал на такой скорости, очевидно, его роман не мог бы появиться в 1928 году… Но вот 11 ноября происходит снова прорыв – на свет родились сразу четыре полные страницы 3 главы. "К вечеру собралась гроза. Над станицей наплыла бурая туча. Дон залохматился гребнистыми кудрями, за левадами палила небо сухая молния и редкими раскатами давил землю гром".
В тот день появилась на свет на едином дыхании будущая 4 глава, и не в первый раз – (дорогая сердцу автора) рыбалка на Дону. Но на этот раз в ней участвовали не только Григорий и его отец – Иван Семенович, пока еще не ставший Пантелеем Прокофьевичем, но и Аксинья. Этот текст давался легко, страницы выглядят так, словно перед нами – беловик.
12 ноября Шолохов продолжил на 11 странице описание рыбалки. Он начал со слов: "Одеревеневшими ногами Григорий переступает. Аксинья дрожит так, что дрожь ощущает Григорий через бредень.
– Не трясись!
– И рада б, да дух не переведу.
– Давай вылазь, будь она проклята, рыба эта".
А на полях появились слова:
"Туманен и далек был взгляд ее, устремленный на ущербленный колосистый месяц".
(В собрании сочинений они стали такими: "Туманен и далек был взгляд ее, устремленный на ущерб колесистого месяца".)
В тот день Шолохов закончил описание рыбалки. Аксинья звала на помощь отца Григория словами:
"– Дядя Иван!".
* * *
Снова темп замедляется. 12 ноября написана, как в первые дни, всего одна страница. Шолохов словно дает себе передышку перед решительным днем. 3 глава завершалась так:
"– Ты чево шумишь? Ай заблудилась? – подходя к развороченной копне, переспросил Иван Семенович. Аксинья стояла возле копны, поправляя сбитый на затылок платок, улыбнувшись, ответила:
– Мы думали, вы там в лесу заблудились.
– С Меланьей не страшно, она замерзнуть не дасть, – посмеивался в бороду старик".
* * *
13 ноября началась 4 глава.
"Аксинью выдали за Степана 17 лет. Взяли ее с хутора Дубового, с той стороны Дона, с песков. Приехали на нарядной бричке сваты за Аксинью".
На полях Шолохов нарисовал карандашом две стрелы, приписав к ним: "Вставка 1" и "Вставка 2".
Вставки эти предстают на следующей странице 13. Помнит ее содержание каждый, кто хоть раз читал роман: здесь описываются страшные происшествия в жизни Аксиньи. Сверху над текстом: "Вставка. Стр. 12. Строка 14". "За год до выдачи осенью пахала она с отцом в степи верст за 8 от хутора…" Заканчивалась: "К вечеру он помер. Людям сказали, что пьяный упал с арбы, убился. А через год".
Далее идет "Вставка. Стр. 12, строка 28". "На другой же день в амбаре Степан расчетливо и страшно избил молодую жену".
Эпизод завершается словами: "После этого на ласку был скуп и по-прежнему редко ночевал дома".
Далее автор ставит черту и фактически сочиняет третью вставку, хотя и не нумерует ее.
"Аксинья привязалась к мужу после рождения ребенка, но ("жизнь как будто наладилась" – эти слова зачеркнул. – Л.К.) не было у нее к нему чувства, была горькая бабья жалость да привычка… И когда ("соседский парень" – зачеркнуто. – Л.К.) Мелехов Гришка, заигрывая, стал ей поперек пути, с ужасом увидала Аксинья, что ее тянет к чернявому калмыковатому парню".
Эти три вставки и стали содержанием главы, завершенной на 14 странице.
"Проводив Степана в лагери, решила с Гришкой видаться как можно реже. После ловли бреднем решение это укрепилось в ней еще больше".
При редактировании напротив этого заключающего главу абзаца Шолохов написал: "Обосновать". Очевидно, во исполнение этого решения и появились на полях строки:
"Она боялась это новое, заполнявшее ее чувство ("Боялась оттого, что впереди…" – эти слова зачеркнуты. – Л.К.). И в мыслях шла осторожно, как по мартовскому ноздреватому льду".
Как видим, целую главу (ставшую в романе VII) написал автор за день. Но на этом не остановился, а начал в тот же день на 14 странице 5 главу, где описывается скачка сотника и хуторских ребят во главе с Митькой Коршуновым. "Митька Коршунов на первый день Троицы утром подъехал к мелеховскому двору на подседланном белоногом донце".
* * *
На следующий день, 14 ноября, продолжался рассказ о состязании. "Григорий наспех оделся. Митька ходил за ним следом, заикаясь от злобы, рассказывал:
– Приехал в гости к Моховым купцам этот самый хорунжий. Погоди, чей он по фамилии? Кубыть Мануйлов…"
Так на сцене "Тихого Дона" появился хорунжий Мануйлов, ставший в окончательном варианте сотником Листницким. На этих скачках состоялась первая встреча Григория и будущего его злейшего врага…
Написав сцены скачки, Михаил Шолохов засомневался: стоит ли их включать в роман? На полях карандашом сделал приписку: "Похерить сию главу: никчемушная", – последнее слово обвел чертой. Но пощадил, "не похерил". И теперь яркое соревнование предстает пред нами в VIII главе романа, но по времени событие это несколько сместилось – скачка происходит за день до Троицы…
Прошла неделя, как началась работа над "Тихим Доном". Всего за семь дней Михаил Шолохов сочинил без малого пять глав. 14 ноября он, однако, продвинулся вперед ненамного, на страницу, дойдя до слов:
"– Добрячий конь, – Митька, дрожащей от пережитого рукой похлопывая по шее жеребца и ненатурально улыбаясь, глянул на Григория".
* * *
И вот, когда автор дошел до этого места, его осенило. Он почувствовал: нужно начать роман не так, как начал: захотелось дать историю мелеховского рода. На чистом листе бумаги, взятом из ненумерованной стопки бумаги, писатель в третий раз наносит на бумагу знакомые нам слова:
"Тихий Дон"
Роман
Часть первая
1А".
Знаком А автор выделял новую главу от уже написанной ранее главы 1.
В левом верхнем углу вновь появляется название станицы и дата:
"Вешенская. 15-го ноября 1926".
В правом – цифра 1.
Именно тогда появилось начало: "Мелеховский двор на самом краю станицы".
Всем оно известно в несколько другой редакции: "Мелеховский двор – на самом краю хутора".
Работа шла быстро. За день Шолохов сочиняет главу, три с лишним рукописные страницы. Таким образом, устанавливает для себя как бы некую норму: глава в день.
Глава 1 А заканчивается так:
"Женил его Прокофий на казачке – дочери соседа. С тех пор и пошла турецкая кровь скрещиваться с казачьей, и повелись в станице горбоносые глазастые Мелеховы, а по-улишному турки".
На следующий день, 16 ноября, обозначив на 4 странице дату, Шолохов приступает ко второй главе:
"2А".
Пишет тогда свыше четырех страниц, продолжая историю мелеховского рода, после чего переходит к ночной рыбалке.
Впоследствии Шолохов решает все, что относится к Мелеховым, сосредоточить в первой главе. Что и было сделано с некоторой потерей текста. Чтобы показать, как выглядел первоначальный вариант, как был хорош, приведем его таким, каким он стал после "оперативной" правки. Шолохов колебался, не знал, как назвать отца Григория: то ли Пантелеем, то ли Иваном Андреевичем, то ли Иваном Семеновичем…
"Мелеховские бабы как-то мало родили казаков, все больше девок. Потому как был на краю в станице один двор Мелеховых, так и остался. Еще Пантелей прирезал к усадьбе с полдесятины станичной земли, а к нашему времени совсем изменил обличье мелеховский двор: вместо обветшалых дедовских сараишков построил теперешний хозяин Иван Мелехов новые, на старом фундаменте поставил осанистый, восьмистенный дом, покрыл железом, покрасил медянкой, срубил новые амбары, и по хозяйскому заказу вырезал кровельщик из обрезков жести двух невиданной формы петухов и укрепил их на крышах амбаров. Это вовсе придало двору вид зажиточный и самодовольный. Точно таких вот самоуверенных жестяных петухов видел Иван ("Андреевич" – зачеркнуто. – Л.К.) Семенович Мелехов, проезжая со станции мимо какой-то помещичьей экономии.
Сам хозяин Иван Семенович пошел в Мелеховых: сухой в кости, складный, вороной масти старик, хищный (вислый по-скопчиному нос, острые бугры скул, в чуть косых прорезях глаза, черные, наглые и дикие). Был он хром на левую ногу (в молодости ушиб жеребец), носил в левом ухе серебряную полумесяцем серьгу, в гневе доходил до беспамятства. И, как видно, этим до поры до времени состарил свою когда-то красивую, а теперь сплошь окутанную морщинами, горбатую и брюзгливую жену. Старший, женатый сын Петро походил на мать: русый, курчавый, маленького роста, другой, Григорий, ходивший в парнях, был на три года его моложе, но ростом больше на полголовы, вылитый отец. Дочь Дуняшка, тринадцатилетний нескладный подросток, длинноногая, большеглазая. Петрова жена – вот и вся семья Мелеховых".
Есть еще одна характеристика отца Григория Мелехова, написанная при переработке романа и попавшая на поля рукописи после того, как Шолохов красным толстым карандашом дал себе задание: "Показать старого".
Это указание он исполнял таким образом:
"На 48 году женил Пант.".
Зачеркнув эти слова, начал снова:
"Перевалило Пант. Прок, за…".
И это не понравилось.
Написал в окончательном виде так:
"Подстерегало П. Пр. под пятьдесят лет, когда женил старшего сына Петра. За тридцать лет, помимо косяка лошадей и трех пар быков, нажил П. Пр. двух сыновей и дочь. Старшего сына Петра женил, младший Григорий ходил в парнях, а Дуняшка встречала 12 весну".
Что поражает, когда читаешь черновики: каждый абзац, каждая фраза, будь то завершенная или оборванная на полуслове, пишется абсолютно правильно и грамматически, и стилистически, все появляется из-под пера, даже в первый миг рождения на бумаге, цельным, гармоничным. Так бывает у музыкантов с абсолютным слухом, наделенных столь редким даром. Услышав однажды музыку, они воспроизводят ее, не искажая, абсолютно правильно: и мелодию, и ритм, и тональность. Вот и Михаил Шолохов, услышав и увидев то, что возникало в воображении, переносил на бумагу все слова-звуки абсолютно точно, нарушая известное правило, что мысль изреченная – есть ложь.
Вся вторая глава посвящена ночной рыбалке. Начинается она так:
"Пепельное, белесое небо, рассвет. На западе за верхушкой левад еще густо и сине чернела уплывавшая ночь, дотлевали редкие звезды, а с восхода из-под тучи уж тянула ветряная зыбь, над Доном дыбом встал туман, колыхаясь распластался над откосом и серой клубящейся безголовой гадюкой пополз в яры".
После того как Шолохов отдал щедрую дань любимой рыбалке, он приступает к важному разговору отца с сыном.
"Ты, Гришка, вот што… – нерешительно начал старик. теребя завязки у мешка, лежавшего под ногами, – примечаю я, ты никак, тово… за Анисьей Степановой… (так сначала называлась Аксинья. – Л.К.).
Григорий багрово покраснел и отвернул лицо в сторону. Воротник рубахи врезался ему в черную прижженную солнцем шею, выдавил белую полоску.
– Так ты у меня гляди, – уже строго и зло продолжал старик, – Степан нам сусед, и я не дозволю, штаб ты охальничал с его бабой! Тут дело может до греха дойтить. И я тебя упреждаю наперед, и штоб больше я ничево не слыхал и не видал! Гляди у меня!
Иван Семенович сучил пальцы в кулак и, жмуря лошадино выпуклые глаза, глядел, как с лица Григория сходила прихлынувшая кровь.
– Наговоры! – глухо буркнул Григорий. Он оправился и прямо в синеватую переносицу поглядел отцу…"
Глава 2А заканчивалась словами Григория:
"Выкуси, батя! Хоть стреноженный, а на игрища ноне уйду", – думал он, злобно обгрызая глазом затылок шагавшего впереди отца".
Эта фраза улеглась в самом низу 8 страницы.
Таким образом в рукописи появляются страницы, чья нумерация повторилась дважды, что потребовало от автора пересчета.
Вслед за приведенными словами в рукописи следует "Вставная глава". Она сочинена на двух листах, взятых из стопки пронумерованной бумаги, № 41–42 и № 43–44, что свидетельствует: текст написан был не 17 ноября, а гораздо позднее, после того как использованы были автором все предыдущие страницы вплоть по 40.
"Вставная глава" переносит действие в дом Мелеховых:
"К медно-красной чешуе сазана присох песок. Григорий заботливо отмыл его и провздел сквозь жабры хворостину…".
Читатель, возможно, узнал, что это фрагмент второй главы, где описывается, как после удачливой рыбалки Григорий с Митькой Коршуновым отправились продавать улов в дом Моховых.
…Таким образом, в первых главах Шолохов выводил на сцену Мелеховых, их соседей Астаховых, Коршуновых. Вслед за тем появляются представители противоположного сословного лагеря – хорунжий Мануйлов, будущий сотник Листницкий, купец Мохов, дочь его Елизавета… При первой встрече она предстает в рукописи как "девушка в белом", мало похожая на ту Елизавету Мохову, похотливую и вульгарную, что встретится в Москве студенту-казаку, оставившему в дневнике подробную историю несчастливой любви.
Первоначально диалог между Митькой Коршуновым и Елизаветой Моховой выглядел так. Девушка спрашивала:
"– Женат?
– А что вам?
– Так просто, интересно.
– Нет, не женатый.
Митька почему-то скраснелся, а она, играя улыбкой и кистью осыпавшейся на пол малины, спрашивала:
– Что же, Митя, девушки вас любят?
– Какие любят, а какие и нет.
– Ска-жи-те… А почему же это у вас глаза, как у кота?
– У кота? – потерялся вконец Митька.
– Да, да, у кота!
– А это у матери моей спросите.
– А вы любите красивых девушек?
– Увижу, ажник зубами скрегочу!.. – Митька оправился от минутного волнения и, мерцая желтизною кошачьих глаз, нагло глядел на нее.
– Это отчего?
– Дюже до них жадный".
Кончалась "Вставная глава" диалогом купца Мохова и его дочери Елизаветы:
"– Ко мне? – спросил, пройдя и не поворачивая головы.
– Это, папа, ко мне – рыбу принес продавать".
Таким образом из "Вставной главы" и сочиненных глав 1А и 2А сформировал автор начало "Тихого Дона".
* * *
Только 17 ноября Шолохов смог завершить 5 главу, которую он не дописал 14 ноября. Создание этой главы, не в пример другим, растянулось, появилась она в несколько приемов 10, 13, 14 и 17 ноября.
Покончив со скачкой, Шолохов вновь на пути Григория ставит Аксинью, и вновь между ними происходит короткий, но важный разговор, искра чувства вспыхивает между героями:
"Григорий заглянул ей в глаза. Аксинья хотела что-то сказать, но в уголке черного ее глаза внезапно нависла жалкенькая слезинка, дрогнули губы. Она, судорожно глотнув, быстро шепнула:
– Отстань от меня, Гриша, – и пошла.
Удивленный Григорий догнал Митьку возле ворот.
– Придешь ноне на игрища? – спросил тот, не поворачивая головы.
– Нет.
– Што? Либо ночевать позвала?
Григорий потер ладонью лоб и не ответил".
Эти слова мы находим теперь в финале VIII главы.
В тот же день Шолохов начал главу 6.
"От Троицы только и осталось по станичным дворам сухой чебрец, рассыпанный на полях, пыль мятых листьев да морщенная отжившая зелень срубленных дубовых и ясеневых веток, приткнутых возле ворот и крылец…"
По черновикам видишь: трудно давались сцены, где описывалась любовь Григория и Аксиньи; перо словно отказывается подчиняться автору; портится почерк, чернила брызгают из-под пера, оставляя грязные следы, линии букв расплываются, строчки перечеркиваются, правятся, словом, черновик полностью оправдывает свое название. Вот, например, зачеркнутые строки: "Он ставил себя наместо Степана, щурил затуманенные глаза: рисовало разнузданное воображение ему грязные картины".
Снова появляются записи на полях: "Сердце как колотушка сторожа на сонной площади". Они – напротив строк, где говорится о Григории: "Гулко и дробно, сдваивая, заколотилось у Григория сердце".
Глава заканчивалась на 21 странице:
"– Молчи!..
– Пусти меня… Што уж, теперь сама пойду, – почти крикнула плачущим голосом".
Слова "почти крикнула" громоздятся третьим этажом; на первом – стояло "шепнула", на втором – "выдохнула"…
А на полях появились строки, вклинившиеся в этот финал после: "Молчи!..".
"Вырываясь, дыша в зипуне кислиной овечьей шерстью, Аксинья низким стонущим голосом сказала, давясь горечью раскаяния".
Два дня, 17 и 18 ноября, сочинялась 6 глава.