"…как Прокофий по вечерам, когда вянет малиновая заря, на руках носил свою турчанку ажник до самого Татарского кургана. А там сажал ее на макушку кургана спиной к врытой в землю, ноздреватой каменной бабе, садился сам рядом и этак подолгу глядели они в степь. Глядели до тех пор, пока потухала заря, а потом Прокофий кутал свою турчанку в шаль и на руках относил домой…".
Здесь и далее я цитирую тексты рукописей, уже поправленные автором, не оговаривая, какие именно изменения сделаны им. Так, например, в последней фразе перед словом "турчанку" Шолохов написал, а потом убрал эпитет "поганую"; другие слова зачеркнуты, заменены новыми, отдельные слова и отрывки фраз вписаны над строчками. И так далее…
Вернемся на мелеховский двор, посмотрим, как стал он выглядеть весной 1927 года, после переработки, когда автор переписывал картину второй раз.
Но перед этим обратим внимание на пометки Шолохова. В предложении "Мелеховский двор на самом краю станицы" последнее слово поправлено цветным карандашом на "хутор". На полях – относящееся к нему энергичное замечание: "Сильнее". Красным карандашом сделана редакторская пометка: "Подробнее хутор". От основания первого абзаца направлена нарисованная рукой Шолохова стрела, упирающаяся треугольным наконечником в слова "Подробнее хутор", причем последние слова подчеркнуты волнистой линией.
Что и было сделано при переписывании романа. Заменив станицу на хутор, автор внес принципиальную поправку, сразу, так сказать, понизив Мелеховых в ранге местожительства, предопределив многое в дальнейшем повествовании. Станица в Области Войска Донского считалась крупным населенным пунктом, ее можно было приравнять к небольшому городу Российской империи. Донской хутор кардинально отличался от обычного российского, по сути, являлся селом, в нем имелась своя церковь, площадь, несколько улиц.
По этому поводу С.Н. Семанов в книге ""Тихий Дон" – литература и история" пишет:
"Станица – это не только крупное село, но и административный участок, нечто вроде волости в не казачьих районах России. В станице находилась резиденция атамана и станичного правления, здесь было низшее военное и гражданское подразделение Области. В систему станичного правления входили многочисленные хутора, то есть казачьи села, объединенные вокруг своего административного центра. (Совсем иное понятие вкладывалось в слово "хутор" в коренных районах России: односемейная усадьба, отдаленная от деревенской общины социально и территориально.) К примеру, станица Вешенская – один из центров Верхне-Донского округа, а изображенный М. Шолоховым хутор Татарский – один из хуторов этой станицы… Хутор большой – осенью 1912 года в нем около трехсот дворов… По общероссийским понятиям, это крупное село, здесь церковь, магазин, мельница, школа".
При этом, как отмечает автор монографии, "этот хутор – центральная территориальная точка романа и вместе с тем единственный, так сказать, "вымышленный" географический пункт, подчеркнем, что все без исключения города, станицы, реки и другие собственные наименования местности, упомянутые в тексте "Тихого Дона", – подлинные, в точном соответствии с реальной топонимикой и топографией".
Итак, вернемся второй раз на мелеховский двор, теперь уже не на краю станицы, а на краю хутора.
Возьмем в руки рукопись второго варианта "Тихого Дона". Он никак не похож на черновик, хоть сдавай в набор: настолько все чисто, разборчиво, совершенно.
Сверху первой страницы слова:
"Тихий Дон"
Роман"
Но на этот раз перед словами "Часть первая" появляются эпиграфы, строки из двух казачьих песен.
Первый эпиграф:
Не сохами-то славная землюшка наша распахана.
Распахана наша землюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная землюшка казацкими головами,
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,
Цветет наш батюшка тихий Дон сиротами,
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими,
материнскими слезами…
Второй эпиграф:
Ой ты, наш батюшка, тихий Дон!
Ой, что же ты, тихой Дон, мутнехонек течешь?
– Ах, как мне, тиху Дону, не мутну течи!
Со дна меня, тиха Дона, студены ключи бьют,
Посредь меня, тиха Дона, бела рыбица мутит.
(Старинные казачьи песни)
Вот эти два отрывка впервые предвосхитили начало романа, чтобы с тех пор уже никогда не исчезать с его страниц.
Далее:
"Часть первая,
I.
Мелеховский двор на самом краю хутора. Воротца с скотиньего база ведут к Дону, крутой восьмисаженный спуск и – вода. Над берегом замшевшие в прозелени глыбы мела, толченая галька, перламутровая россыпь ракушек и перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона. На восток за гумном, обнесенном красно-таловыми плетнями, гетманский шлях, полынная проседь, истоптанный конскими копытами бурый живущой подорожник, часовенка на развилке, за ней задернутая текучим маревом степь.
С юга – меловая хребтина горы, на запад – улица, пронизывающая площадь, втыкается в займище.
В последнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий. Из Туретчины привел он жену, маленькую, закутанную в шаль женщину. Она прятала лицо, робко показывая тоскующие одичалые глаза. Пахла шелковая шаль далекими неведомыми запахами, узорные-радужные разводы ее питали бабью зависть. Плененная турчанка плакала и не показывала лица домашним Прокофия. Старик Мелехов вскоре отделил сына и не ходил в его курень до смерти, не забывая обиды.
Прокофий обстроился скоро: срубил курень, нанял плотников, сам пригорбил базы для скотины и к осени увел на новое хозяйство сгорбленную иноземку-жену. Шел с ней за арбой по хутору – высыпали на улицу все от мала до велика. Казаки сдержанно посмеивались в бороды, голосисто перекликались бабы, немытая орда казачат улюлюкала Прокофию вслед; он распахнул чекмень, с георгиевской лентой на борту, хмуря широкие белесые брови, шел медленно, как по пахотной борозде, сжимая в необъятной черной ладони хрупкую кисть жениной руки. Непокорно нес белесо-чубатую голову, лишь под скулами у него пухли и катались желваки, да промеж каменных неподвижных бровей проступил пот.
С той поры редко видели его в хуторе, не бывал он и на хуторском майдане. Жил в своем курене, на отшибе, у Дона, бирюком, однако чудное гутарили про него по хутору: ребятишки, пасшие за прогоном телят, рассказывали, будто видели они, как Прокофий вечерами, когда вянут малиновые зори, на руках носил жену до Татарского, ажник, кургана. Сажал ее там на макушке кургана спиной к каменному, источенному столетиями идолу…". На ходу внес правку – зачеркнул слова "каменному" и "идолу" и продолжил, с учетом этой правки: "…ноздреватому камню, садился с ней рядом, и так подолгу глядели они в степь. Глядели до тех пор, пока меркла заря, а потом Прокофий кутал жену в зипун и на руках относил домой".
Итак, двор теперь на самом краю хутора, откуда – крутой спуск к Дону, воде. На этот раз показано более подробно окружение двора, с трех сторон: востока, юга, запада. Однако не уточняется пока, что стремя Дона на севере. Снова возникают гетманский шлях и часовенка, в дополнение к прежним ориентирам появляются площадь, займище, где случится в романе так много важных событий.
Следующие начальные абзацы посвящены тем же событиям и героям, что и в первом варианте, дающим завязку всему роману, рассказывается пленительная и трагическая история возвышенной любви донского казака и плененной турчанки, носимой им на руках. Разница между новым и старым вариантом еще и в том, что одни, на мой взгляд, замечательные эпитеты и метафоры исчезают, а другие, такого же качества, появляются…
В каждом из абзацев автор сделал небольшую правку. Менял порядок слов: вместо "россыпь перламутровая" написал "перламутровая россыпь". Сократил эпитет "облупленная", очевидно, потому, что счел его расхожим, появилась замечательная по силе выразительности "полынная проседь". Второй абзац – чистый, без правки. В третьем менялся порядок слов, зачеркнул фразу: "с георгиевской лентой на борту, хмуря широкие белесые брови". Вместо "Прокофий обстроился сам…" появилось: "Прокофий обстроился скоро".
Больше правок на второй странице – пятнадцать разных авторских вмешательств в текст. В результате среди них родилась пленительная фраза – "истухала заря". Было: "меркла заря".
Когда читаешь второй вариант рукописи, не покидает ощущение, что это текст вполне завершенный, замечательный по художественности, живописности.
Страница за страницей заполнялись текстом, глава за главой рождались заново. На этот раз автор не думал о композиции – она сложилась окончательно, страницы переписывались точно в той последовательности, в какой они сформировались в первой рукописи. Но автор шлифовал алмазы метафор и эпитетов, сокращал лишние, на его взгляд, слова, добивался большей упругости, ритмичности каждой строки.
Несмотря на всю правку, кажется, что перед нами беловой текст, а не черновик. Во всяком случае, так думаешь, когда видишь перед глазами первый и второй варианты.
В первом на полях – шолоховские редакторские указания, разные пометки, вписанные слова и предложения, правка мелким убористым почерком, строки, вписанные между строк, зачеркнутые абзацы, следы перепланировки, по нескольку раз перенумерованные главы и страницы…
Во втором варианте ничего этого нет.
Другой автор мог бы считать текст второго варианта рукописи окончательным. Поспешил бы в издательство или редакцию журнала…
Сохранилось 16 страниц второго варианта первой части "Тихого Дона", главы первая, вторая, третья и частично четвертая. Последняя начинается со слов: "К вечеру собралась гроза. Над хутором стала бурая туча. Дон, взлохмаченный ветром, кидал на берег гребнистые частые волны". Точно так же читается это место и в тексте романа в собрании сочинений. Обрывается шестнадцатая страница на словах: "Григорий, уронив комод, трясся в беззвучном хохоте…".
Работа над вторым вариантом первой части "Тихого Дона" шла весной 1927 года.
Тогда же, весной 1927 года, он в третий раз, набело, от начала до конца переписал первую часть "Тихого Дона".
При этом, возможно, не заглядывая в рукопись, которую помнил, всю держал в голове. Память Михаила Шолохова позволяла такое.
Положив перед собой белые лощеные листы бумаги, Михаил Шолохов снова пишет (в который раз!):
"Тихий Дон".
На отдельном листе эпиграфы – две казачьи песни. Вверху следующей страницы, пронумерованной цифрой 1, появляется название:
"Тихий Дон"
Часть первая
I."
Далее следует текст:
"Мелеховский двор – на самом краю хутора. Воротца с скотинъего база ведут на север к Дону. Крутой восьмисаженный спуск между замшелых в прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, сырая изломистая кайма нацелованной волнами гальки и дальше перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона. На восток – за красноталом гуменных плетней – гетманский шлях, полынная проседь, истоптанный конскими копытами бурый живущой придорожник, часовенка на развилке; за ней, задернутая текучим маревом, степь. С юга – меловая хребтина горы. На запад – улица, пронизывающая площадь, бегущая к займищу".
Таким стал в окончательном виде первый абзац романа. С третьего захода приобрела тире первая фраза, тем самым была отшлифована так, чтобы больше никогда не меняться. Довел до совершенства автор каждое предложение, каждое слово: их стало в этом абзаце несколько больше, указано впервые северное направление, уточнено, что Дон находится на севере по отношению к двору Мелеховых, тем самым названы все четыре стороны света. Образ точеной гальки стал красочнее и ярче: это теперь "сырая изломистая кайма нацелованной волнами гальки". Улица больше не втыкается в займище, а бежит к нему…
Так каждый абзац. Творческая энергия переполняет душу автора, не позволяет ограничиться переписыванием текста, он снова и снова кистью мастера проходится по каждой детали картины, написанной яркими сочными красками, где меняет оттенок цвета, где сглаживает оттенки, проводит новые линии, штрихи, укорачивает или удлиняет прежние, одним словом, доводит создание до абсолютного совершенства.
"В последнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий. Из Туретчины привел он жену – маленькую, закутанную в шаль женщину. Она прятала лицо, редко показывая тоскующие одичалые глаза. Пахла шелковая шаль далекими неведомыми запахами, радужные узоры ее питали бабью зависть. Пленная турчанка сторонилась родных Прокофия, и старик Мелехов вскоре отделил сына. В курень его не ходил до смерти, не забывая обиды".
Кажется, что автор старается повествование сделать более сдержанным, спокойным, призаглушить бурные страсти покровом, сотканным из более коротких нитей-фраз. Пленная турчанка больше не плачет, как прежде, не упоминается, что не показывала она лица домашним… Теперь жена только сторонится родных мужа.
"Прокофий обстроился скоро: плотники срубили курень, сам пригородил базы для скотины и к осени увел на новое хозяйство сгорбленную иноземку-жену. Шел с ней за арбой с имением по хутору – высыпали на улицу все от мала до велика. Казаки сдержанно посмеивались в бороды, голосисто перекликались бабы, орда немытых казачат улюлюкала Прокофию вслед; но он, распахнув чекмень, шел медленно, как по пахотной борозде, сжимал в необъятной черной ладони хрупкую кисть жениной руки: непокорно нес белесо-чубатую голову, лишь под скулами у него пухли и катались желваки, да промеж каменных по всегдашней неподвижности бровей проступил пот.
С той поры редко видели его в хуторе, не бывал он и на майдане. Жил в своем курене, на отшибе, у Дона, бирюком. Гуторили про него по хутору чудное. Ребятишки, пасшие за прогоном телят, рассказывали, будто видели они, как Прокофий вечерами, когда вянут зори, на руках носил жену до Татарского, ажник, кургана. Сажал ее там на макушке кургана, спиной к источенному столетиями ноздреватому камню, садился с ней рядом, и так подолгу глядели они в степь. Глядели до тех пор, пока потухала заря, а потом Прокофий кутал жену в зипун и на руках носил домой…"
Михаил Шолохов стер малиновый цвет с вянущих зорь. Они стали простыми зорями.
Так страница за страницей набело, начисто переписывал Шолохов свое творение, тщательно расставлял знаки препинания, выстраивал лесенку абзацев, разводил их по разным сторонам, одним словом, день за днем сочинял то, что стало окончательным текстом, представленным в редакцию журнала "Октябрь" и в издательство "Московский рабочий" осенью 1927 года.
Этому предшествовала еще одна операция – перепечатка на машинке, причем работу выполняла машинистка не самая опытная… Во всяком случае, сохранилось свидетельство, что Александр Серафимович читал машинописный оригинал романа, испытывая затруднения, поскольку строчки не имели положенного интервала.
Думаю, никаких затруднений писатель не испытывал бы, предъяви ему автор для чтения беловик первой книги, соперничающий по разборчивости с машинописным экземпляром.
Есть в рукописи беловика одно сокращение. На 29 странице в VIII главе, которая, как мы знаем, писалась Шолоховым особенно долго, по частям, сложилась из эпизодов, созданных в разные дни ноября, автор вычеркнул одиннадцать рукописных строк.
"Посмеиваясь, Григорий оседлал старую, оставленную на племя матку и через гуменные ворота – чтоб не видел отец – выехал в степь. Ехали к займишу под горой…" Это цитата из публикуемой VIII главы романа.
В рукописи за ней следовало:
"– Назад! – крикнул Григорий, поворачивая кобылу в левый проулок. Их обогнал на поджарой кровной кобыле офицер.
– Дождь! – улыбнулся он, кругло махнув плетью и придерживая рукой фуражку – погон на плече его кителя сгорбился бугром, приник к вытянутой в стрелку шее кобылы.
– Эту не обгонишь, Митрий.
– Хороша".
Когда наконец Михаил Шолохов поставил точку на последней, 110 странице беловика, по календарю был день – 12 июня 1927 года. Эту дату и проставил он на первой странице рукописи, в верхнем левом углу, наискосок.
Перечитав беловик "Тихого Дона", я увидел, что предо мной как раз тот самый оригинал, в той самой редакции, что известна ныне каждому по томам собрания сочинений.
Я даже вздрогнул от неожиданности, когда перевел взгляд с листа рукописи на лист книги, выпущенной издательством "Правда" к 75-летию со дня рождения писателя. Текст печатного листа выглядел так, будто в типографии держали в руках рукопись и стремились при этом не только верно набрать, но даже повторить расположение букв, строк, абзацев.
В рукописи в первом абзаце 9 строк. И в тексте печатном – столько же. Та же картина повторяется во втором и в третьем абзацах.
Несколько изменились знаки препинания, правописание отдельных слов. Где у Шолохова в оригинале запятая или тире, в книге случается наоборот, где в рукописи слово приводится с маленькой буквы, в книге – с большой. И так далее,
В первый абзац вкралась, по-видимому, неточность: рукописная "сырая изясмистая кайма" печатается как "серая изломистая кайма".
Так что есть обильный материал для анализа текстологам, корректорам… Что же касается меня, то, как мне показалось, можно было бы в прошлом редакторам и корректорам не вмешиваться в шолоховскую стилистику и орфографию…
Подведем некоторый итог, произведем небольшой подсчет.
В первом варианте первой части "Тихого Дона" – 85 рукописных страниц, заполненных рукой Михаила Шолохова.
Во втором варианте этой же части сохранились 16 шолоховских страниц.
В третьем беловом варианте -110 страниц, причем все они заполнены текстом рукой автора.
Таким образом, в Москве сохранились 211 страниц рукописи первой части "Тихого Дона".