Дольше всех ждали шестой отряд. Тот, что считался самым разболтанным и безалаберным. Безлагерным, как произносила старшая вожатая Дуся. Кстати, она требовала, чтобы все называли её полным именем – Евдокия. Но окружающие почему-то звали её просто – Дуней или Дусей. Кое-кто предпочитал кошачью кличку Дуска. Но это вызывало такой взрыв ярости, что большинство старалось не рисковать.
– Шестой отряд! Вас ждёт весь лагерь! Малыши и то раньше вас построились! Сколько же это будет продолжаться?! Ещё одно замечание – и весь отряд переведу на октябрятский режим! Вместе с вожатой! Елена, когда, в конце концов, твои дети будут стоять как положено?
Дуся отложила в сторону жёлтый рупор-матюгальник и вытерла губы розовым платочком. Потом, скорбно вздохнув, взяла своё орудие снова. Ритуал продолжался.
– Дружина! Равняйсь! Смирна-а! Отставить! Третий отряд! Дружина! Равняйсь! Смирна-а! Председателям советов отрядов приготовиться и сдать рапорта! Вольно! – и Дуся вновь отложила мегафон.
Председатели ленивой трусцой выбежали к трибуне и отрапортовались. Дуся, вздохнув, начала докладывать режим дня и распределять трудовые задания.
– Раздача слонов… Пророк Самуил отвечает на вопросы… – негромко комментировал Миша. – Приготовься, Светик.
– Не надо нам слонов, Мишенька, – сейчас же отозвалась Света. – У нас их и так вон, сорок с половиной штук. Между прочим, ты опять галстук неправильно повязал.
– Да? Впрочем, это мне как-то, знаешь, до фени… А что касается слонов, сейчас увидишь. Дуска выдаст нам хар-рош-шего слона – драить территорию за воротами.
– Это почему же именно нам?
– А я с ней вчера светскую беседу имел. Посоветовал ей вернуться к основной специальности. Да будет тебе известно, она у нас контролёр ОТК. Так что мы очень мило пообщались.
– Ну, спасибо тебе, Мишенька! Просто огромное спасибо! Я-то, глупая, после завтрака хотела зачётное мероприятие готовить…
– Ну и как же ты собиралась его готовить?
– Будто сам не знаешь! Подготовлю материал к вопросам, раздам детям – пускай учат. Наглядное оформление с девочками нарисуем…
– Господь с тобой, Светик! Окстись! Чего же тут готовить? Пожалей своё драгоценное время. Летом нужно загорать, а не готовить беседу про комсомол. Тем более, что тема благодатная. Лей водичку без всякой подготовки. Ты, между прочим, не первая в таких делах. Это я насчёт оформления. Сходи на склад, поройся. Там этой макулатуры до фига. Мы стоим на плечах исполинов – так, вроде бы, старик Ньютон когда-то выразился.
– Хватит, хватит! – одёрнула его Света. – Непедагогично же всё-таки! Дети же слышат.
– А пускай слышат. Они, знаешь, много чего уже слышали. Запомни, Светик, раз и навсегда – нет такой науки, педагогики. Это я тебе как заслуженный инвалид Минпроса говорю. Нет такой науки. А значит, и нет ничего непедагогичного.
– Прекрасно! Ты бы эту мысль перед Валентиной Николаевной развил.
– А что? И разовью. Как-нибудь.
– Вот именно что как-нибудь…
…Дуся объявила распорядок. Первая половина дня – подготовка к празднику Нептуна, работа в кружках и секциях. Третий отряд убирает территорию за лагерными воротами. Работу сдать лично ей, Дуске. Днём – кружки и секции, товарищеский матч по футболу между первым и вторым отрядами. Вечером – и в Дусином голосе появились мечтательные нотки, – вечером танцы.
…Потом все медленно, организованной толпой потащились на жрачку в столовую. Ну вот почему так получается – с утра аппетита никакого, зато вечером ты голодный как волк?
Конечно же, ничего хорошего в столовой не оказалось. На столах красовались тарелки с пшеничной кашей "Дружба". Каша эта противная, липкая, с изюмом и комками. К ней прилагался маленький кусочек колбасы – наверное, в утешение.
Стоит лишь взглянуть на эту "Дружбу", и желудок сводит. А главное, в дверях на мойку уже стоит седая, бледная, как привидение, врачиха Елена Дмитриевна и никого с недоеденной кашей не пропускает. И не сбежишь – входные двери заперты на крючок, выход только через мойку. Елена Дмитриевна борется за стопроцентную съедаемость.
Недавно Серёга просёк, в чём тут дело. Подслушал, как Миша со Светой в вожатской трепались. Окно у них было раскрыто, а он как раз под окном сидел, выжигал линзой узор на фанерке – вот и подслушал нечаянно. Оказывается, прикатила в лагерь к некой детке мама, закормила свою детку от пуза тортами да конфетами, а потом на территорию пробралась и вместе с деткой в столовую вошла. И, ясное дело, ужаснулась. Трагедия! Детка суп не доела, котлетку лишь расковыряла… Плохо в лагере со съедаемостью!
В городе эта мама первым делом полетела в партком и устроила там Варфоломеевскую ночь. Серёга не знал, что это такое, но догадался, что, наверное, большая драка. Ну, потом комиссии всякие, начальнице выговор влепили, врачихе тоже. Вот теперь они и дрожат, борются…
Однако что-то же надо делать! Не сидеть же тут весь день… Ну, слава Богу, у Серёги свои методы имеются. Вот, например, жирный Венька Сторожев сожрал свою кашу и требует добавки. И как это в него столько влезает? Серёга тут же подвинул ему свою порцию – на, золотко, кушай, не обляпайся. А его тарелку, до блеска вылизанную, схватил и потащил на мойку. Уверенно прошёл мимо врачихи, небрежно поставил посуду на огромный оцинкованный стол и выбежал на воздух, под жаркое белое солнце.
Теперь до десяти полагалось убираться у корпуса. Да очень уж не хочется. Ну какая разница – фантиком больше, фантиком меньше? Однако для вида всё-таки что-то делать придётся. Иначе, если Миша изловит, плохо получится. За милую душу заставит все туалеты в корпусе мыть. После отбоя, разумеется. А на это время у него, Серёги, другие планы имеются.
Главное – что? Главное – сделать трудовой вид и всё время у начальства на глазах быть. А уж сколько он бумажек подберёт, как дорожку выметет – да кто же это проверять будет? Миша поленится, а Свете одной всюду не поспеть. К тому же память у неё слабая, погрозит-погрозит чем-нибудь, а потом обязательно у неё всё из головы вылетит. Очень ценное свойство.
5. Червячок
После уборки территории пойти к Ведьминому Дому не удалось. Миша со Светой записали всех в тетрадочку и погнали вкалывать – мусор за лагерными воротами выгребать.
Серёге и Лешке Маслёнкину достались носилки. Сперва Серёга обрадовался – не хотелось возиться в грязи, но когда они узнали, где помойка, Серёгина радость сильно убавилась.
Оказывается, почти поллагеря нужно пройти, да ещё в гору. А носилки им накладывали от души – после пятого захода спина у Серёги заныла. Это у него-то, после трёх лет самбо! Что уж говорить о Маслёнкине? Тот вообще еле переставлял ноги, и Серёга предложил:
– Лёх, а Лёх, а чего это мы так надрываемся? Мы им что, нанялись? Ходить можно и медленно, по дороге отдыхать…
– Работай, негр, солнце ещё высоко, – хмуро отозвался Маслёнкин. – А когда зайдёт солнце, зажгут электричество. Ты разве не слышал, что Мишка сказал?
– Нет. А что он сказал?
– Сказал, что если до обеда не уберём, будем до ужина с этой дрянью возиться. Не справимся до ужина – так значит, после ужина до отбоя. А если за день всего не перетаскаем – завтра вкалывать придётся. Вместо похода!
– Когда это он говорил? Я что-то не слышал.
– Да сразу же после завтрака, в корпусе.
Серёга задумался. Действительно, завтра же поход! На два дня, с ночёвкой… Тот самый поход, что вечно переносился в прошлую смену, тот самый поход, что давным-давно был обещан, но постоянно откладывался на "завтра", на "после торжественной линейки", на "подождём пока, посмотрим на ваше поведение". Каждый раз Серёга давал себе слово, что больше никогда не поверит их обещаниям, но всё-таки надеялся. Правда, с течением времени надежда издыхала. До следующего раза. Вот и сейчас из-за уборки этой дурацкой всё может сорваться. Значит, как ни крути, а придётся ишачить.
– Ну ладно, тогда потащили.
…Выщербленная кирпичная дорожка изгибалась вправо. Солнце ползло всё выше и выше в голубую бездну, трещали кузнечики, откуда-то тянуло дымом.
– Серый, а ты что, по правде пойдёшь в Ведьмин Дом? – негромко спросил Лёшка, когда, опрокинув носилки, они зашагали обратно.
– А что делать? Придётся. Сам же нам руки разбивал, знаешь, какое условие.
– Знаю. Да и Санька, он не отступится. Ему теперь тоже назад хода нету.
– Это почему же?
– А он с пацаном одним поспорил, из второго отряда. После завтрака рассказал ему про ваше с ним пари и поспорил, что ты этому парню признаешься, будто сдрейфил и в Ведьмин Дом не ходил.
Ничего себе, присвистнул Серёга. Санька к тому же ещё и треплом оказался! Теперь о пари поллагеря узнает.
– Интересно… И на что же они поспорили? Тоже на рабство?
– Нет, пацан тот ему сказал, что ему это на фиг не нужно. На Санькиных индейцев заграничных поспорили. Видел, наверное? Он ими часто хвастает. А пацан часы свои поставил. И сказал ещё, если Санька смухлюет, его весь второй отряд лупить будет.
– А ты-то откуда всё знаешь? Тебе что, Санька отчёт давал?
– Нет, я их подслушал. Он парня этого к нам в палату привёл, ну, чтобы всё обговорить, а я там подметался. Они меня прогнали, а я подумал, чего это они в секретность играют? Вышел из корпуса, встал под окном и подслушал. Они же, лопухи, окно закрыть не догадались.
– Ну и зачем ты мне всё это рассказал? Думаешь, я от радости плясать стану?
– Да так… Наверное, лучше, если ты будешь знать.
– Ну спасибо, осчастливил. Ладно, пошли дальше.
Они зашагали быстрее и вскоре вернулись к воротам, где копошился бедный третий отряд.
И вправду – бедный. Легко ли выгрести всю жёлто-бурую дрянь, все эти доски, плавающие в жидкой грязи, битые кирпичи, поросшие крапивой, какие-то железяки неизвестно от чего… А бумаг-то, бумаг! Драные молочные пакеты, обёртки от печенья и промасленные кульки, мокрые, заплесневелые бланки, рваные листки из альбомов. А пробок сколько! Железные, деревянные, пластмассовые! И бутылки, и битое стекло… Наверное, все тридцать лет, что лагерь стоит, сюда мусор сваливали, и не убирал никто.
Да, нечего сказать, подкинула им Дуска подарочек. А всё Миша виноват. Не надо было её дразнить. Впрочем, его тоже понять можно. От такого начальства озвереешь. Вот скоро явится она принимать территорию, принцессочка на горошине. Обязательно ведь к чему-нибудь прицепится. Может, ей крошки от кирпичей не понравятся, или фантик какой-нибудь углядит. Специально ведь искать будет, точно белые грибы в лесу. Глаза у неё натренированные – контролёр. А уж если найдёт – то-то ей будет радости…
Они загрузились и снова направились в дальний путь, на помойку. И опять Лёха не выдержал молчания:
– Слушай, Серый, а ты что, и вправду нечистой силы не боишься?
– Я в неё не верю.
– Да никто в неё не верит. А все боятся.
– А я не боюсь. Потому-что никаких ведьм не существует. Наукой доказано.
– Это, конечно, правильно, – помолчав, сказал Лёшка. – А только знаешь, по-всякому бывает. У меня вот тётка была, тётя Маша, она в деревне жила, в Жерлёвке, это под Рязанью. Она тоже ни в какую нечистую силу не верила, она клубом заведовала, культурная… А у них с дядей Колей лошадь была, Звёздочка, белая вся, только на лбу чёрное пятно. На звезду похоже. Ну вот, я точно не помню, что мама рассказывала, но вышел такой закон, чтобы всех лошадей сдавать в колхоз. Добровольно. Это давно было, в шестидесятые годы. Ну, дядя Коля стал ругаться, не отдам, говорит, Звёздочку, плевать я на них хотел. Что, говорит, танки они на нас, что ли, двинут, Звёздочку отбирать? А тётя Маша его пилит-пилит, надо сдавать, жалко, а надо. Что о нас люди подумают? Я же клубом заведую, мы пример показывать должны. Культура там всякая, политика. Ну, в общем, отдали они Звёздочку, а с тех пор тётя Маша грустная всё ходила, всё о чём-то думала-думала.
Мама говорит, раньше она весёлая была, лучше всех в деревне пела. А как Звёздочку у них забрали, всё молчала, а однажды дядя Коля пораньше с работы пришёл, почувствовал, наверное, что-то. Смотрит – а в доме тёти Маши нет, он ищет её по всему двору, зовёт, потом в сарай заглянул – и видит: висит тётя Маша, верёвка за потолочную балку привязана, а она, тётя Маша, ещё живая, ещё дёргается в петле. Ну, дядя Коля бросился её вынимать, и вдруг на него как ветром дунуло, и он смотрит – а между ним и тётей Машей три огромных белых лошади стоят, и у всех чёрные звёзды во лбу, и даже не звёзды, а дыры, как от пуль. И они смотрят на него так странно и брыкаются, к тёте Маше не подпускают. Дядя Коля, понятное дело, закричал, стал народ звать, ну, люди сбежались, время-то вечернее, и все этих лошадей видели, и никто сквозь них пробиться не мог – боялись.
А когда тётя Маша дёргаться перестала, опять ветром дунуло, и лошади пропали. Вынули из петли тётю Машу – а она уже мёртвая. Вот так. Почти вся деревня это видела, все свидетели. А ты говоришь – не бывает нечистой силы. Как же не бывает, когда вот так получилось? Дядя Коля с тех пор сильно пить стал и тоже умер. И мама с папой дом в Жерлёвке продали и больше туда не ездили.
Серёга долго молчал. Ну что тут скажешь? С Санькой-то всё ясно, он свою историю из какой-то книжки взял. А половину, наверное, досочинял. Оно и видно – старался говорить по-книжному, только у него не очень-то получалось.
Но Лёха? Он ведь парень простой, ему придуриваться незачем. А его рассказ куда страшнее Санькиного. Наверное, и впрямь что-то такое дома слышал. Ему ни в жизнь самому такое не придумать.
Серёга сплюнул, потом в упор посмотрел на Маслёнкина и сказал:
– Я одного не пойму, Лёха, зачем ты мне всё это рассказываешь? Зачем все эти разговоры заводишь? Тебе-то чего от меня надо?
Маслёнкин резко остановился, и Серёга, идущий сзади, чуть не придавил его носилками.
– Зачем? А может, я не хочу, чтобы ты в Ведьмин Дом ходил. Ты, может быть, в нечистую силу не веришь, а я верю. Не хочу я, чтобы там с тобой что-нибудь случилось. Как с тётей Машей.
Серёга посмотрел Лёхе прямо в глаза. Тот мигнул и смущённо отвернулся.
А ведь он и впрямь боится. Именно за него, Серёгу, боится. Это же по глазам видно. Но почему? То есть не чего боится, а из-за чего? С какой это радости вдруг такая забота?
– Слушай, Серый, – произнёс между тем Лёха, – я уже всё обмозговал. Ты ведь через октябрятские ворота к Ведьминому Дому пойдёшь? Так я слева за воротами, в лопухах, пакет заначил. А в пакете книга. Санька, он ведь хитрый-хитрый, а всё равно тупой, он же не знает, что в библиотеке этих детей капитана Гранта навалом. И все одинаковые. Я сразу, как их подслушал, Саньку и пацана этого, в библиотеку побёг и взял одну штуку. Их там никто и не читает. И ещё я свечку туда положил, огарок то есть. Санька, он козёл, он не знает, что у меня свечек много, и целые есть, и огарки. Я их собираю… Так что гарантия у нас полная. Ты как после отбоя ворота перелезешь, подожди часок, а потом бери пакет и дуй обратно. Переночуешь в угольном сарае, туда никто не сунется. А как светать начнёт – в корпус.
Серёга молчал. Ну и ну! Оказывается, тихий, молчаливый Маслёнкин – голова. Всё обдумал, всё рассчитал. Но ведь даже не это главное. Главное – он, получается, настоящий друг, а Серёга даже не подозревал об этом. Думал – пацан как пацан, не вредный, но больно уж молчаливый.
И слабак к тому же, в футбол по-человечески играть не умеет, ползает как варёная макаронина, ребята смеются, когда он на поле выходит. Целыми днями он сидит у дяди Васи, в кружке резьбы по дереву, что-то там вырезает. В общем, ничего особенного.
А главное, слишком уж он Саньке поддаётся. Тот как скажет: "Эй, Маслёнок, притащи!", "А ну-ка, Маслёнок, сбегай!" – и тот притащит, сбегает. Не было случая, чтобы он огрызнулся. Конечно, он слабак, но ведь и Санька не дзюдоист-каратист. Пожалуй, ещё похилее будет. Может, Лёха вообще драться не умеет? Серёга иногда встречал таких. Среди них попадались даже и сильные ребята, но вот не могли они ударить, не могли – и всё. Словно кто на цепочку их посадил.
Хотя был же случай в той смене… Они с Лёхой тоже тогда в одном отряде были. Смотались всей палатой с тихого часа на речку, купаться, а на речке к ним деревенские пацаны привязались. Деревенских было трое, зато они большие, как в первом отряде. А делать нечего, пришлось драться. И Лёха дрался вместе со всеми, даже одного деревенского классно ногой приложил. Тот прямо обалдел – такой мелкий клоп, а тоже туда же, ногами машется! Деревенские, правда, им тогда всё равно навтыкали, но это уже дело десятое.
А что, если… Может, Лёха с Санькой тоже на рабство поспорили, и Лёха проиграл? Хотя вряд ли. Такие споры всегда при свидетелях бывают, чтобы потом никто отбояриться не мог. А главное – если бы Лёха был в рабстве, Санька бы этими пустячками – подай, принеси – не ограничился. Он бы издеваться стал, власть свою показывать.
Нет, странно как-то получается. Есть, наверное, что-то такое, чего ни Серёга, ни кто-то другой не знает. Дело тёмное. Одно ясно – Лёха Саньку терпеть не может, а всё же подчиняется. Может, и вся нынешняя Лёхина активность не для Серёги, может, ему главное – Саньке свинью подложить?
Был момент, когда Серёга и впрямь такое подумал. Но тут же вспомнил Лёхины глаза, и ему стало стыдно. Потому что по глазам его понял – не о себе сейчас Лёха думает. Да и не о Саньке.
– Лёх, а всё-таки, почему ты обо мне так заботишься? – спросил Серёга напрямик. – Ты же рискуешь, если Санька пронюхает, он тебе жизни не даст.
Лёха долго не отвечал. Потом, видно, решившись, он всё же медленно, словно идя против ветра, заговорил:
– Почему-почему… Потому что дружить с тобой хочу, давно ещё, с той смены. Вот почему!
– Так что же ты раньше молчал? – удивлённо спросил Серёга. – Давно бы сказал, и дружили бы…
– Ну, – замялся Лёха. – Разве это так просто делается? Да и сам видишь – ты такой, а я вот…
– Что вот? – не понял Серёга. И тут же почувствовал, что знает Лёхин ответ.
– Ну, ты же сам видишь – я слабый. Ни в футбол, ни плавать, ни вообще… Я ничего интересного не умею. Одним словом, Санька правильно обзывает – размазня.
– Да я этого Саньку! – вскричал Серёга. – Да если бы я раньше про тебя знал!
– Ну вот, – усмехнулся Лёха. – Этого я и боялся. Думаешь, я потому с тобой дружить хотел, чтобы ты меня от Саньки защищал? Да плевать мне на то, что ты самбист, что у тебя мускулы. Я ведь потому, что ты хороший… А Санька… Думаешь, я не мог бы ему и сам навтыкать?
На этот молчал Серёга. Потом все-таки спросил:
– Так почему же не навтыкаешь? Он же дерьмо. Все же видят, как он на тебя вырубается. За Саньку никто бы и слова не сказал.
Лёха вздрогнул, чуть побледнел и принялся разглядывать шнурки на кедах. Потом тихо произнёс:
– Ну… Есть, в общем, одна причина. Ты про это больше не спрашивай, ладно?
Серёга покраснел. Всё-таки дурак он, кругом дурак. Хотел как лучше, а видно, самое больное место зацепил.
– Извини. Я только что… Если что – ты на меня всегда расчитывай. Санька – не Санька, а вообще…
Помолчали.
Солнце забиралось всё выше и выше в небо, изливало оттуда свой липкий дымный жар на растрескавшиеся кирпичи дорожки, на тёмную Серёгину голову, на белобрысую Лёхину.
– Ещё захода два – и, наверное, всё выгребем, – прервал тишину Серёга.