Володя - высокий, стройный, хорошо сложённый, с высоким лбом и правильными чертами лица. Цирковые девчонки по нему "сохли"…
Люба - кокетливая красотка: чернявая, грудастая, с тонкой талией, с хитрыми глазами-завлекалками. Она то и дело стреляла взором по сторонам, обращая на себя внимание мужчин, чего, видимо, и добивалась.
Её фамилия была - Белая. На выпускном экзамене в цирковом училище, где председательствовал Юрий Никулин, объявили: "Любовь Белая и Владимир Комиссаров". Старый клоун - мастер каламбуров, тут же отреагировал, вспомнив гражданскую: "А я думал мы белых победили!.."
Фамилия Любы резко контрастировала с цветом её волос. Никулин обратил внимание и на это:
- Какая же она Белая, скорее - Чёрная! Ладно, пусть будет - "чёрно-Белая", хм, - Никулин, увлекавшийся фотографией, подытожил - "Ч/Б"!..
С той поры Любу так и звали - "ЧБ"…
В "плен" к Белой Комиссаров попал ещё на первом курсе…
Недостатком их обоих была необузданная и не всегда оправданная ревность, из-за которой часто возникали громкие скандалы. Они, как правило, вскоре гасились страстными поцелуями, горячими клятвами и примирением. Если дело происходило в гостинице, то всё обычно заканчивалось бурной "постелью", эротическими воплями, сотрясающими стены, сладострастными стонами, невольными слушателями которых становились все, кто был здесь в этот час.
- Комиссары белых пытают… по-чёрному! - лукаво, и с "пониманием" улыбались на этаже.
- Ага, или наоборот…
После своего выступления на манеже они обычно громко "собачились", обвиняя друг друга в "завалах". Одна, оправдываясь, кричала, что тот ей "бездарно" бросил, не докрутив. Другой громко отвечал, мол, как я мог тебе нормально бросить, если ты мне вместо двух оборотов "захреначила" два с половиной…
Эти сцены происходили изо дня в день. Инспектор манежа со словами: "Брек!", пресекал закулисную перебранку, которая перемещалась в гардеробную, где продолжалась ещё добрых полчаса.
На репетициях они тихо и спокойно оттачивали какой-нибудь трюк, терпеливо повторяя одно и тоже. Пашка наблюдал за жонглёрами, каждый раз восхищаясь их трудолюбием и терпением. Закипал Владимир только, когда Люба вдруг начинала спорить, как правильней по технике исполнить тот или иной трюк. А спорила Люба частенько. Володиного терпения в этих случаях хватало на несколько минут. Потом "вулкан просыпался": булавы летели в пустующие зрительские ряды, тишина манежного и подкупольного пространства разрывалась оглушительным криком, типа: "ЧБ"! Блинство! Ты - задрала!.. Владимир посылал всё "куда подальше" и уходил с манежа "нарезать круги" по фойе цирка, чтобы успокоиться. Люба неторопливо собирала по залу разбросанный "в сердцах" реквизит, оценивала его пригодность для дальнейших репетиций и шла за партнёром. Вскоре они возвращались на манеж, чтобы продолжить…
Два "скорпиона", два "Везувия" с великим трудом мирно уживались вместе. У них частенько "летали клочки по закоулочкам…" Но друг без друга они не мыслили себя и несколько минут.
Котова, понаблюдав за взаимоотношениями этой пары, быстро окрестила их: "ё…тые "неразлучники"!.."
…Пашка в который раз смотрел выступление Комиссаровых. На манеж они выходили в стилизованных русских костюмах. Владимир появлялся из центрального прохода с маленьким баяном, наигрывая и танцуя "кадриль". Навстречу ему выходила "барышня", которая строила ему глазки. "Ухажёр", в свою очередь, "пожирал" глазами её, то и дело пытаясь поцеловать. После хореографического вступления Владимир дарил Любе букет цветов, который распадался на несколько. Этими букетами-булавами они потом и жонглировали. Номер проходил в бешеном темпе, сопровождаясь акробатическими прыжками и смешными "корючками".
От этой пары невозможно было оторвать взгляд. Молодость из них била ключом. Чувства, которые они изображали, были неподдельными. Красивые, стройные, темпераментные, артистичные, они "брали" зал с первого мгновения.
Пашка, стоял в боковом проходе и впивался глазами во вращение булав-букетов, в их полёт. Они летели из-за спины, из-под ног, сбоку, из-под рук, мчались от партнёра к партнёру по дуге с двумя-тремя оборотами, вдруг вращались словно пропеллеры. Пашка, который только начинал жонглировать, сходил с ума от непостижимости тайны: как же они успевают в этом хаосе определить, где у букетов ручки, за которые нужно ловить, где цветы?
Когда артисты ошибались, предметы недокручивались, приходя в руки жонглёрам не той стороной, Пашка всем телом и своей сутью невольно "помогал" им докрутить, неосознанно дёргая плечами или вздрагивая кистями рук. А если булава оказывалась на ковре манежа, то "завал" он переживал, как если бы у него отрывалось сердце. В нём то ли уже жил, то ли постепенно просыпался жонглёр. Иногда он так уставал, посмотрев номер Комиссаровых, словно это он только что побывал на манеже…
Пашка совсем приходил в восторг, когда Владимир исполнял соло на трёх булавах-букетах! Такой темп себе трудно было представить. А уж по каким траекториям летали эти предметы - у обычного человека не хватило бы фантазии придумать!
В оркестре смолкала музыка и оставались только зажигательные ритмы барабанов. Длинные волосы Владимира метались из стороны в сторону, пытающегося поворотами головы уследить за полётом булав. Те вращались на сумасшедшей скорости. Со стороны казалось, словно бешеный рой, носится вокруг тела жонглёра, а тот пытается от него увернуться. В конце Владимир подбрасывал один букет высоко вверх, и пока тот возвращался, жонглёр успевал сделать заднее сальто, поймать булаву и сесть на колено. Ох, что тут начиналось!..
…После работы эти артисты никогда не были довольны друг другом. Каждый раз, после просмотра номера, когда Пашка шёл через фойе за кулисы, он ещё издали слышал громкие разборки.
- Хм! Мои "неразлучники" беседуют!..
Глава тринадцатая
- Краля, - алле! Краля! Ну, же! Алле!.. - Пашка через загородку вольера старался поставить свинью на "офф". Он подносил сухарь к её носу и пытался поднять на задние ноги…
Клоун Смыков и его ассистент последнее время днями и ночами находились на местной киностудии, снимаясь в очередном художественном фильме. Появлялся Смыков только на представлении. Так что все заботы о животном, "по дружбе и по-соседски", временно легли на плечи Захарыча и Пашки.
Свинья - молодая, симпатичная, но уже довольно тучная дама, кличка к которой мгновенно прилипла с лёгкой руки Захарыча, брызгала слюной, повизгивала, но отчаянно не хотела ходить на задних ногах, как это делали собачки в номере Котовой.
Пашка, освободившись от дел на конюшне, искал себе занятие. Комиссаровы ждали его на репетицию только через полчаса.
- Офф, Краля! Офф!.. - Пашка приоткрыл вольер, угощая свинью сладкими сухарями, которыми обычно подкармливают лошадей. Краля аппетитно чавкала и блаженно похрюкивала, уплетая очередной сухарь. Её мокрый нос активно шевелился, а глаза хитро щурились из-под белёсо-рыжих ресниц.
- Ну, давай ещё разок, Краля, офф!
Неожиданно Краля выполнила то, чего так долго добивался Пашка. Она в погоне за сухарём вскинула передние ноги и положила их на приоткрытые ворота вольера, мордой оказавшись почти против лица Пашки. "Дрессировщик" растерялся и отпрянул. Вольер распахнулся и свинья оказалась на свободе.
Захарыч в шорной мирно плёл арапник для джигитов, натягивая неширокие полосы сыромятины на тонкий трос Одна полоска ложилась на другую, прижималась коленкой, пока следующая "косичка" не ложилась на своё место. Затем плетение обстукивалось деревянным молоточком, чтобы принять нужную форму или обжималось круглогубцами. Захарыч мастерски плёл хлысты любой длины. От заказов не было отбоя. Лучше него в цирке никто этого не делал.
Он работал, прислушиваясь к своим мыслям и озорному голосу Пашки, развлекающегося со свиньёй.
- Чем бы дитя не тешилось, лишь бы выговоров не получало… - с ухмылкой бурчал старый мастер. - Хм, - дрессировщик! Тоже мне, Дуров! Это Смыков не видит, хомут тебе…
На сегодня все дела были сделаны, оставалось только качественно отработать вечернее представление. Вдруг до Захарыча донеслись тревожные возгласы Пашки и явно недовольные повизгивания Крали. Он выглянул из шорной.
- Мать твою!.. - невольно вырвалось у обычно не ругающегося Захарыча. - Не пускай её из конюшни!
Краля никак не хотела заходить в свой вольер. Она металась мимо растопыренных рук Пашки и шарахалась от наступающего старшего конюха с деревянным молотком в руке. Со стороны можно было подумать, что пришёл последний час этой свиньи и она отчаянно борется за право не оказаться окороком. Хрюшка металась от одного станка с лошадьми к другому. Лошади всхрапывали, сдержанно ржали не открывая ртов и громко тревожно топтали деревянный пол конюшни.
Свинья под натиском людей прижалась к вольеру. Она остановилась, тяжело дыша и поводя мокрым пятачком, как бы оценивая ситуацию. Загонщикам до желанной цели оставался шаг-другой. Вдруг Краля, зло хрюкнув, пошла на таран, пробив брешь между Пашкой и Захарычем.
- Держи, уйдёт! - отчаянно завопил старший конюх.
Пашка бросился на свинью, обхватив её за середину брюха. Щетина животного больно обожгла щёку. Руки Пашки никак не могли сомкнутся на могучей талии будущей звезды манежа. Их просто не хватало. Краля, повизгивая, неслась к открытым воротам конюшни, увлекая за собой вцепившегося в неё служащего. Это напоминало то ли ковбойское родео, то ли "короткий обрыв" в заезде джигитов.
Впереди лежал длинный коридор, который вёл прямо на манеж. Через приоткрытый занавесе были видны яркие огни репетиционных прожекторов.
Свинья рванула на свободу - к свету!
Пашка подтянулся, подмял под себя тело свиньи, обвил её ногами и схватился за длинные уши. Краля, с басовых хрюкающих нот, от страха и ужаса, перешла на колоратурное сопрано и с диким визгом понеслась вперёд. В таком виде они и появились на манеже, где в это время репетировали Комиссаровы, семья акробатов Рыжовых и эквилибрист Николай Родыгин. Каждый из них занимался своим делом, пока это безмятежие не нарушила визжащая комета, влетевшая на цирковую арену.
Свинья, взбрыкнув всем телом, сбросила с себя седока, который не мог опомнится после такого заезда, остановилась в центре и, затравлено поглядывая на людей, сердито захрюкала.
Прибежал Захарыч с верёвкой в руках. Он, ковыряясь, колдовал над чем-то в собственных штанах.
Люди стали окружать животное. Краля не двигалась, только затравлено хрюкала и переводила взгляд с одного человека на другого. Пашка громко дышал и ошалело поглядывал на свинью, которая так лихо прокатила его на себе. Лошадиный галоп был детским лепетом по сравнению с этими скачками.
Вдруг, Валерка Рыжов, вспыхнув своими мухоморными пятнами, как-то безотчётно смело бросился на свинью и подмял её под себя. По комплекции они мало чем отличались друг от друга. Уставшая и перепуганная свинья с визгом рухнула и затихла в объятиях Валерки. Оба тяжело дышали. Прошли секунды, которые показались вечностью. Всех вывел из оцепления голос Валеркиного отца:
- Родственника нашёл! Ишь как обнялись!..
И вправду, было что-то неуловимо общее в этой паре. Оба округлые и одной "масти". Краля была с заметно видимыми рыжими подпалинами. Вместе они смотрелись, действительно, "по-родственному", и очень комично…
Находящиеся на манеже окружили лежащих плотным кольцом. Захарыч накинул животному ошейник, сделанный из собственного брючного ремня и закрепил его за верёвку.
- Вставай, "Хрюндель", жену так будешь когда-нибудь обнимать! - отец Валерки помог ему встать.
Пашка подошёл к Рыжову и с благодарностью молча пожал тому руку. Рукопожатие получилось по-настоящему мужским и дружеским.
- Да чё там… - засмущался некогда Пашкин противник. - Всегда пожалуйста… Он опустил глаза и белые пятна исчезли с его лица, словно попрятались от неожиданного всеобщего одобрения и похвалы…
Кралю на конюшню вели всей гурьбой. Пашка с Валеркой держали верёвку-поводок, остальные подталкивали свинью, а Захарыч то и дело поддёргивал спадающие без ремня штаны…
Вечером, за кулисами, перед выходом на парад, с упоением хохотали над Пашкиным заездом на свинье. Каждый рассказывал своё. Лепту о происшедшем внесли даже те, кого не было в то время в цирке. До смущающегося Пашки дошли такие версии, из-за которых хотелось уволиться и бежать куда глаза глядят.
Зато Валерка ходил "в героях" и светился, как начищенный медный пятак. Особенно, когда его похвалила Валя, со смехом поцеловав в щёку. В этот вечер он отработал как никогда здорово. Удивлённый и довольный Рыжов-старший сказал:
- Вот как может измениться человек, стоит ему обнять свинью…
Глава четырнадцатая
…Сегодня Пашка успел все дела завершить как можно быстрее. Внутри него всё нетерпеливо зудело. Впереди ждала жонглёрская репетиция! Он дорожил этими недолгими минутами, что ему выделяли Комиссаровы. Он впитывал каждое сказанное слово, совет, замечание, чтобы потом, на конюшне, довести это до совершенства. Как истинный жонглёр, Пашка "ловил всё на лету". Он освоил жонглирование пятью мячами за какой-то месяц. Комиссаровы и все остальные цирковые смотрели на него как на феномена.
- Месяц? Да ладно, не "гоните"! - не верили и удивлялись те, кто в этом хоть что-то понимал.
У Пашки была природная постановка рук и корпуса. Володе Комиссарову не пришлось долго возиться и объяснять: "где" "что" и "как" должно быть у настоящего жонглёра. Ученик мгновенно соображал, как и когда кисть "открыть" или наоборот "закрыть". Реакция и координация у Пашки были вообще потрясающие, которые не часто встретишь и у профессионалов, не говоря уже о "простых" людях. Короче, он удивил всех и себя в том числе.
Каждый день, как только находилась свободная минутка, он репетировал подаренными мячиками и сделанными Захарычем булавами. Совсем недавно у Пашки появились и настоящие жонглёрские кольца…
…На манеже сегодня Комиссаровы репетировали одни. Рыжовы "сачковали", Родыгин тягал штангу в спортзале. Было тихо и спокойно. Люба увидела Пашку.
- Привет! Минут через десять Вовка тобой займётся, мы скоро закончим.
Они пробовали новый трюк. Володя пытался выбрасывать вверх три булавы, успеть сделать сальто, поймать их и, не останавливаясь, перейти на парное жонглирование. Люба никак не могла сообразить, когда ей вступать. Она то опаздывала, то начинала бросать слишком рано. Булавы сталкивались и беспомощно падали на манеж.
- Любань! Чуть пораньше! Видишь я начинаю приземляться - бросай!..
Володя сделал сальто. Не успев ещё толком стать на ноги и поймать свои булавы, получил от жены "подарок" - её булавы полетели точно в него. Первую, которая неслась ему в лицо, он успел отбить левой рукой, другую - правой ногой. Третья булава, на полной крутке, "передала привет" от Любы - точно в пах! Владимир охнул, согнулся и сел на колени…
- Люба, мать твою… "ЧБ", у нас же с тобой ещё нет детей!.. - сдавленным голосом напомнил тот своей жене, катаясь по манежу.
- Да ладно, Комиссаров, проблема! Если что - вон Пашка поможет! - Люба кивнула в сторону их "ученика" и подмигнула. Тот встревоженно наблюдал за происходящим на манеже, ожидая "грозу".
Володя, поприседав и стерев невольно выступивший пот со лба, начал потихоньку приходить в себя.
- А ещё говорят, что жонглирование не опасный жанр! Пашка, подумай, может лучше в джигиты? - Комиссаров с лёгкой укоризной поглядывал на жену. Та продолжала бессердечно улыбаться, как будто ничего не произошло.
- Пашка, не слушай его! Там шею свернуть - на раз! А тут… - Люба ослепительно улыбнулась и… накапала очередную порцию женского яда мужу: - Варежку не разевай и тогда не будет проблемы с детьми!..
- Всё, закончили на сегодня! Сейчас дух переведу и займёмся тобой. - "травмированный" кивнул Пашке. - Ты пока кисти разомни, да мячики побросай. А я ещё поработаю.
Люба-"ЧБ" сделала всем воздушный поцелуй, собрала реквизит и пошла переодеваться в гардеробную. Володя сел на барьер и стал качать пресс…
Глава пятнадцатая
Пашка любил смотреть работу клоуна Смыкова. Почти ежедневно, улучив минутку, бежал в зрительный зал и за две-три репризы успевал нахохотаться от души.
После первого же выхода клоуна зал нетерпеливо ждал его следующего появления. Это был полный человек, всячески обыгрывающий свою фигуру. Нос - картошкой, глаза узкие, прищуренные. Редкие длинные волосы, похожие на паклю, свисали сзади почти до плеч, спереди они отсутствовали совсем… Его полные щёки топорщились от постоянной лукавой улыбки. Говорил он мало глуховатым тенорком и в жизни, и на манеже. Гримировался не более пары минут: чуть подводил глаза для выразительности, трогал помадой губы и пудрил лицо. Всё остальное ему подарила природа. В ассистентах у него был высокий, интеллигентного вида, молодой человек. Его звали Евгений, он учился на предпоследнем курсе ГИТИСа на отделении режиссуры цирка. Студент-ассистент, видимо считая себя уже состоявшимся режиссёром, частенько вступал в творческие дискуссии с "мэтром", высокомерно держа голову и допуская покровительственный тон. На манеже такой образ как нельзя лучше оттенял "простофильство" Смыкова и последний всячески поощрял это. Но за кулисами, в быту, выступления "пока ещё не режиссёра" обычно заканчивались лаконичным Смыковским: "Жень! Не п…ди!.."
В некоторых репризах Смыкову помогала жена. Они были одного роста и одной "весовой категории". Уморительно было наблюдать за ними в сценке "бокс". Смыков в длинной ночной рубашке мелкой трусцой семенил за женой вокруг манежа. Их животы синхронно и комично тряслись в такт бегу. Два "тяжа", как окрестил их Пашка, медленно пробегали мимо зрителей первого ряда, которые сидели согнувшись от хохота.
Пашка "уливался", когда Смыков в репризе "Одиннадцать пальцев" не мог отыскать тот самый одиннадцатый. Ассистент Евгений утверждал, что у того их именно столько. В доказательство - начинал считать, загибая пальцы на руке клоуна:
- Десять, девять, восемь, семь, шесть. Шесть! - подводил итог он на правой руке. Смыков кивал и оставался со сжатым кулаком. Евгений поднимал его левую руку и снова начинал считать:
- Раз, два, три, четыре, пять. Пять! - констатировал ассистент. - Пять и шесть сколько? Одиннадцать! Я выиграл! - Величавой походкой павлина, распушившего хвост, Евгений самодовольно отходил в сторону. Клоун сравнивал кисти рук, симметрично складывая их - вроде одинаковые! Считал, пересчитывал…
- Странно, с утра было десять!.. - недоумевал клоун.
Каждый его пересчёт не повторял предыдущий. Он доходил до девяти, в нём закипала радость близкого успеха, и… снова удивлялся, в который раз насчитывав одиннадцать. Зрители, в прямом смысле, от смеха сползали со своих мест.
В конце репризы Смыков, конечно, "наказывал" своего хитреца-партнёра. Тот, в свою очередь, не мог отыскать десятый палец, вдруг "исчезнувший" в перчатках клоуна - так высокомерие и хитрость побеждалась умом…
У Смыкова было много реприз. Все, без исключения, невероятно смешные, остроумные, благодаря актёрскому таланту и фактуре.