- А душа есть у твоего драндулета? - всерьёз взорвался Захарыч. - Один карбюратор! Знаешь, сколько твоей техники бросали на фронте, когда кончался бензин, а подвоза не было, или грязь была непролазная! А лошади - шли! Голодные, но шли! Крыши соломенные разбирали на хатах, кое-как кормили их, и воевали дальше. А когда кавалериста ранило, или того хуже, так некоторые лошади ложились рядом, как собаки, и не отходили. Взрывы там, пули. Лежали, прикрывая. Или наоборот неслись дальше в атаку, вместо бойцов, создавая лавину. Твой мотоцикл прикроет тебя в бою?.. Тихоход!.. - Захарыч немного выплеснул эмоции и теперь говорил боле-мене сдержано:
- Много ты понимаешь в лошадях! Отец рассказывал, у нашего атамана Шмелёва его Улан о шестидесяти вёрст ходил, он им зайцев в степи топтал.
- Ну, да! - удивился, на время присмиревший, Пашка. - в нём что, полторы лошадиной силы было, с пропеллером?
- Да что там шестьдесят! - не унимался, вновь разошедшийся сторонник гужевого транспорта. - Лошадь и на все семьдесят способна!
- Ага! Под горку, с парусом! - уточнил сторонник современной техники.
- Вот натура, хомут тебе в дышло! Да я родился среди лошадей! - взвился старый казак, убирая из-под носа коня опустевший таз.
- Кто-то рождается в рубашках, а наш Захарыч в хомутах и дышлах. Не повезло, бывает!.. - с притворным вздохом посочувствовал Пашка.
Кормёжка лошадей походила к концу. Осталось задать немного сена. Стрельцов вернул себе былое спокойствие и даже шутливый тон.
- Я уж не спрашиваю у тебя о дышлах, "соплезавр"! Ты хоть знаешь, как на лошадь садиться: лицом к голове или к хвосту?
- А это смотря в какую сторону ехать… - Не моргнув глазом, нашёлся начинающий наездник.
Захарыч, как бы устало и безнадёжно, махнул рукой, внутренне улыбнулся остроумию Пашки. К тому же Стрельцов видел, что тот искренне любит лошадей - по глазам видел. И чувствовал своей старой цирковой интуицией: этот - свой!..
- Сена дай! И почище, - без веток, балабол! У тебя когда-нибудь рот к ушам прилипнет - никакой серьёзности! - Захарыч говорил это беззлобно, скорее, даже наоборот, поощряя своего помощника. За свою нелёгкую долгую жизнь он насмотрелся на "серьёзных" людей. Они ему не нравились…
- По этой жизни надо идти легко и с улыбкой! - артистично раскинул руки Пашка. (Он где-то подобное то ли видел, то ли слышал и сейчас ему эта фраза пригодилась).
- Вот, звонарь! Тебе не в цирке, - в церкви надо работать. На колокольне!
- Не-а, - отрицательно замотал головой помощник Захарыча, - я высоты боюсь! - вспомнил он свой недавний полёт. - Вот, если только дьяконом. Он закатил глаза, вскинул руки к небу и попытался спародировать:
- Иежеси на небеси, поднеси и вынеси, во имя овса и сена и сенного духа, ами-и-инь… - гнусавым тенорком пропел Пашка.
- Не богохульствуй! И в церкви и в цирке есть купол. И там и здесь - живёт Бог. Все под ним ходим. А-а, да что ты ещё понимаешь… - Захарыч даже не попытался продолжить эту тему. Для многих сия тайна была непостижима на протяжении всей жизни. Для других - обыкновенной истиной с рождения. Кто Чего выбирал…
- Я, Захарыч - атеист! Так что кроме как здесь мне работать негде.
- Хм, атеист. Ну-ну!.. - старый человек внимательно посмотрел на молодого, как будто видел его впервые, и удовлетворённо хмыкнул про себя: "Сво-ой!.." И ещё раз повторил, с глубоким потаённым смыслом:
- Ну, ну…
Глава восемнадцатая
Пашка традиционно прогулялся по полутёмному спящему цирку. Посидел, как всегда, в верхних рядах зрительного зала. Помечтал, и пошёл на конюшню. Сегодня была его очередь дежурить ночью.
Захарыч, как всегда, мирно посапывал в шорной. В цирковые гостиницы он практически никогда не селился. "Поближе к лошадям, подальше от суеты и глаз людских. Мне и тут места хватает". - так обычно объяснял Захарыч это своё решение…
Темнота качнула ось земли, стрелки сомкнулись в объятиях и родили полночь.
Пашка раскрыл тетрадь, развалился на охапке душистого сена и растворился в прозрачном облаке рождающихся образов, подсвеченных ночным фонарём…
…Всё произошло в две минуты. Визг лошадиного ржания, удары копыт по деревянному полу и стенкам денников, крики - всё смешалось в каком-то орущем, грохочущем клубке.
Вмиг проснувшийся растрёпанный Захарыч выскочил из шорной и включил основное освещение.
Пашка с воплями отчаянно пытался выгнать из чужого станка могучего жеребца "Сапфира", который своими крепкими зубами вцепился в холку "Янтарю".
- Опять снял недоуздок, паршивец! - всплеснул руками Стрельцов и кинулся Пашке на помощь.
Два жеребца, хрипя, молотили стенки денника так, что щепки летели и содрогался весь цирк.
Пашке, наконец-то, чудом удалось отбить "Сапфира" от стоявшего на привязи коня. Вытолкнув жеребца из чужого станка, передав его Захарычу, он повернулся к "Янтарю". Тот, не остыв от схватки и боли кровоточащей в холке раны, дико взвизгнул, вдруг взбрыкнул, и хлёстко ударил задними ногами. Пашка, как большая тряпичная кукла отлетел к противоположной стенке. Удар пришёлся точно в живот. Лицо его моментально стало мучнистым, изо рта показалась кровь…
…"Скорая" увезла в вязкую темноту неизвестности Пашку, Захарыча и прибежавшего из гостиницы Казбека.
Потревоженные люди цирка, дежурившие в эту ночь, ещё долго обсуждали нелепые случайности своего древнего ремесла, вспоминая сегодняшнее и многочисленные похожие происшествия дней минувших…
…Приёмный покой больницы встретил холодными казённым стенами и какой-то равнодушной обыденностью. Город, где они находились на гастролях, был большой. Захарыч и не подозревал, что столько людей нуждаются в срочной медицинской помощи ночью. Привозили с разбитыми в пьяной драке лицами, сломанными ногами и руками, ушибами, порезами, ожогами.
- Людям бы спать и спать в это время, нет, - они калечатся! Делать что ли нечего?.. - тихо, вслух, рассуждал встревоженный Захарыч, ожидая очереди, и рассматривая вновь поступающих.
Казбек исчез в недрах больницы, разыскивая главврача или кого-нибудь из вышестоящего начальства.
В приёмной люди в белых халатах, словно назло, не торопясь, обстоятельно делали своё дело: задавали вопросы, заполняли какие-то бумаги.
Пашка лежал на каталке, заботливо прикрытый одеялом Захарыча. Его знобило. Он тяжело дышал, при каждом вздохе, по-старчески, охая.
- Как себя чувствуешь? - поглаживая вялую руку своего помощника, спросил расстроенный старик, заглядывая мальчишке в глаза.
- Как ведьма на метле! - слабо отозвался Пашка и попытался улыбнуться. - Ты, это, давай без "мокрушек"! - он заметил как "синие озёра" Захарыча заполняются "половодьем". Пашка попытался было поглубже вздохнуть, но вдруг скорчился от боли, подтянув ноги к животу и громко застонал.
- Пашка! Пашок! Пашуля! Сынок! - запричитал Захарыч - Вра-а-ач!.. - не своим голосом закричал он.
Прибежали санитары, бросила писанину женщина в белом халате, заполнявшая бумаги. Всё задвигалось, засуетилось, словно объявили тревогу. "Как тогда, во время налёта вражеской авиации" - подспудно мелькнули картины войны перед мысленным взором старого кавалериста, когда он и его госпиталь попали под бомбёжку…
Запахло лекарствами, забрякали какие-то железки, трубочки, шприцы, пузырьки, отрывистые команды на мудрёном языке - всё это враз завертелось в больничном вихре спасения человеческой жизни.
У Захарыча всё поплыло перед глазами. Перед его носом с грохотом закрылась дверь, ведущая в длинный кафельный коридор, по которому бежали санитары, увозя Пашку. Захарыч словно уснул. Нет, это ему точно снится!.. Ночь, чернота. Время остановилось…
…Стрельцов дёрнулся головой от резкого запаха нашатыря, ударившего в нос. Секунду он не мог дышать.
Захарыч сидел на потёртой деревянной скамейке, прислонившись к холодной стене приёмного покоя. Над ним колдовала всё та же женщина, которая принимала пострадавших. В руках она держала пузырёк и ватный тампон.
- Внук? - участливо спросила женщина.
Захарыч отрицательно покачал головой. Помолчал. Подумал. И хрипло, сообщил: - Сын…
Женщина с недоверием и удивлением посмотрела на странного человека, явно не первой молодости.
- Сын! - уверенно повторил Захарыч. Накопившиеся слезы синевой сверкнули из его старческих глаз. Они текли по его дряблым плохо выбритым щекам и он размазывал их по лицу своим крепким мужицким кулаком.
- Знаешь на что душа человеческая опирается, сестричка? - по-фронтовому назвал он растерявшуюся медработницу. - На любовь!.. На ней-то, грешной, весь мир, и все мы, дочка, - держимся!..
Глава девятнадцатая
…Пашка с Валентиной взялись за руки, посмотрели друг другу в глаза, улыбнулись, и оттолкнулись от скалы. Они парили над огнями спящего незнакомого города, лежащего на равнине. Прозрачный воздух приятно холодил щёки, высота кружила голову. Её волосы каштановой кометой развивались за спиной, серо-зелёные глаза по кошачьи щурились от удовольствия.
Валя! Как она сейчас была доступна, близка и желанна!..
Павлик сделал лёгкое движение рукой. От восходящего воздушного потока его развернуло к ней лицом. Он нежно обнял её, она не сопротивлялась. И теперь они, прижавшись друг к другу, продолжали парить над землёй. С трепещущим сердцем Павел поцеловал Валентину…
- Эй, циркач! Ты чего это руками размахался? Физзарядку делаешь или может кого обнимаешь? - сосед по палате, весёлый мужик, который по пьянке грохнулся с крыши на даче, стучал костылями у приоткрытого окна. - А я вот решил наши апартаменты проветрить…
Пашка присел на кровати, всё ещё находясь в плену чудесного сновидения. Он постепенно приходил в себя, спускаясь "из поднебесья" на грешную линолеумную землю больничной палаты. Настроение было неопределённым: ни хорошо, ни плохо. За окном погода, видимо, тоже не определилась.
- Нога и таз ломят - к дождю! - сосед, глядя в окно, попытался сделать прогноз на наступивший день. - Или к солнцу! - и весело заржал, радуясь собственной шутке. - Пойду покурю, втихую, в сортире. Если придёт обход, я - в душевой, о'кей? - сосед, как раненый Буцефал, грохоча деревяшками старых костылей без резиновых наконечников, поскакал в туалет "убивать лошадей".
Пашка попробовал немного покрутить из стороны в сторону корпус, делая что-то похожее на зарядку. На самом деле проверил: насколько он в порядке. Первые дни пришлось спать полусидя. Рёбра нещадно болели. Корсет, который "смастерил" хирург, мешал толком вдохнуть. Остальное вроде было в порядке.
В дверной проём палаты просунулась взлохмаченная голова Захарыча. Иней неумолимого времени густо осыпал его некогда чернявую голову, оставив местами островки тёмных прядей. Выходец из потомственных донских казаков, в своё время, Никита Стрельцов был видным кавалером.
- Па-аш! Привет! - Захарыч, как-то боком, с опаской, оглядываясь на не занятые койки шестиместной палаты хирургического отделения, вошёл в помещение. - Чёй-то никого? Ещё позавчера тут был аншлаг…
- Да вы тут всех распугали! - больной попытался улыбнуться. - Элик с пацанами тут столько шуму наделал, все сразу выздоровели! - Пашка вспомнил вчерашний визит своих джигитов. - Эльбрус обещал "всэх зарэзать!", если меня будут плохо лечить.
- Этот может! - Захарыч тоже заулыбался, представив себе вчерашнюю картину в исполнении шумного Элика. Если тот начинал "кавказский спектакль", то играл весьма убедительно…
- Тут не держат особо - день-два и на выписку. Остаются только "тяжёлые". Так что, Захарыч, мы тут пока вдвоём кукуем. "Коллега" в душе… Курит. Рад тебя видеть, привет! - Пашка осторожно протянул руку своему наставнику.
- Ну и пусть дымит, на здоровье! - сострил Стрельцов. - Ты-то как? На-ка вот, апельсинчиков, в них, говорят, витамины. - Захарыч, в белом халате, как здоровенная суетливая наседка, торопливо поправил сползшее одеяло, подоткнул его под ноги своего подопечного и развернул кулёк, рассыпав по кровати оранжевые плоды далёкой страны.
- Да откуда в них витамины возьмутся, - они ж импортные! - Пашка не упустил случая попикироваться со своим наставником, чтобы хоть как-то скрыть своё смущение от его трогательной заботы.
Захарыч не принял вызов или не заметил:
- Да ты ешь, ешь, витамины найдутся! Главное, что твой лечащий врач мне в который раз говорит - у тебя ничего страшного. Рентген показал только трещины в рёбрах и сильный ушиб. А так всё цело: и лёгкие и пищевод. - Захарыч перекрестился - Ну и слава Богу!..
Пашка изумился:
- Захарыч, ты чего это, в бога веришь?
- Поверишь тут… Ладно, не твоё дело! - буркнул старый берейтор и, смущаясь, продолжил:
- Повезло тебе, Пашка, ей-богу, повезло! "Янтарь" тебя не на излёте ударил - тогда бы точно - хана. Он тебя скорее отпихнул, ты у него прямо на задних ногах "висел". Лошадь, взбрыкивая, на излёте копыт волка убивает. А были случаи и медведя - во какая силища в них! - Захарыч, с придыханием, выразил восхищение этими животными, которым отдал всю свою жизнь без остатка.
- Так что, Павлуха, ещё немного и заберу тебя отсюда домой. Нечего тут этим воздухом дышать! Конюшенный дух тебя враз поставит на…, хм, "копыта"! Ну, мне пора, а то там "дитя" без глазу. Да, кстати, тебе от Крали привет!
Пашка хмыкнул, от кольнувшей боли прижал руки к корсету и сделал нерешительное движение "спросить-не спросить". И всё же, пересилив себя, с робкой надеждой, тихо спросил:
- И всё?..
- Ах, да, чуть не забыл! - Стрельцов сделал лицо заговорщика - от Валентины тебе тоже привет! Ждёт твоего возвращения…
Самое главное Захарыч придержал напоследок. Он испарился, как добрый безбородый старик Хоттабыч, исполняющий самые заветные желания, оставив после себя в палате стойкий запах лошадей и цирка.
Пашка, улыбаясь, сидел на кровати и смотрел в потолок. За окном, разрывая пелену туч, выглянуло осеннее солнце…
Глава двадцатая
Захарыч стоял перед доской авизо и чуть ли не скрипел зубами. Там висел свежий приказ о строгом выговоре Захарычу и Пашке с лишением всех премий и надбавок за очередное нарушение норм техники безопасности. Ставился вопрос об увольнении Пашки Жарких после его излечения.
- Привет, Никита Захарович! Читаешь? Читай, читай! - Послышался знакомый баритон. Сзади подошёл инспектор манежа Александр Анатольевич. - Вы мне со своими "трюками" вот где сидите! - "А.А" резанул ребром ладони себе по горлу. - Легче повеситься, чем с вами…
Захарыч не дал тому договорить:
- Ты что творишь! Парень сделал свою работу, лошадь спас! Не испугался. Другой бы плюнул, а этот жизнью рисковал! - сказал Захарыч, стиснув зубы, чтобы не сорваться на крик.
- Вот именно! Кто бы отвечал, если бы этот пацан погиб, кто? Молчишь! Я добьюсь, чтобы его вообще уволили. Таким не место в цирке! - строгим начальническим тоном подвёл итог разговору инспектор манежа.
Захарыч побагровел:
- А тебе место? Когда-то ты был нормальным человеком. Ты, Саша, - не "какашка". Ты - говно! - и уже с нескрываемой угрозой в голосе напоследок закончил:
- Уволишь? Только попробуй!..
Ошарашенный словами Захарыча, которого он безмерно уважал как человека и как первого, когда-то, своего наставника, "А.А" стоял, открыв рот, не зная что сказать. Его словно неожиданно ударили сзади по голове. За долгие годы знакомства, он впервые видел Захарыча таким. Инспектор манежа, распираемый противоречивыми эмоциями, с застрявшими в горле словами, смотрел вслед уходящему старому берейтору. Он задавал себе один и тот же вопрос, на который не находил ответа:
- Что это было?..
Александр Анатольевич, немного придя в себя, вошёл в инспекторскую. По стенам его рабочей комнаты были развешены фотографии известного народного артиста, работающего со слонами. На старых карточках был запечатлён молодой "А.А" в ассистентском костюме. Тут же в рамочках висели изображения Александра Анатольевича уже в инспекторском фраке. Это были портреты красивого человека средних лет с артистической внешностью и статью, который добился успехов в этой профессии и теперь котировался в "высшем эшелоне" цирковой иерархии.
Он привык, чтобы его приказы исполнялись точно и немедленно. Командирский тон, выработанный с годами, помогал ему в ежедневной работе. Ответственности в его жизни хватало с избытком. Как шутили старые инспектора, определяя "прелести" своей профессии: "Спереди манеж - сзади решётка…"
В компетенции "А.А." никто не сомневался и возражать ему никто не смел. Это был бесспорный авторитет. Сегодняшний случай вывел его из привычного душевного равновесия и выбил из "наезженной колеи". В таком тоне с ним давно никто не разговаривал. Инспектор манежа кипел внутри, прокручивая сцену разговора:
- …Надо же - мне! И кто! Какой-то… - тут "А.А." сам себя остановил. Захарыч под категорию "какой-то" не подходил никак.
Внутри всё ещё клокотало. Инспектор сжимал и разжимал кулаки, метался взглядом по стенам. Вдруг он задержался на старой карточке, где они с Захарычем, более четверти века назад сфотографировались на конюшне: могучий, ещё темноволосый Никита Захарович Стрельцов и "длинноногая жердя" - "А.А". Последний скрестил на груди веник с совком и изображая череп с костями, высунул язык. Здесь нынешнего Александра Анатольевича вряд ли бы кто узнал…
- … Дядь, я цирк люблю! Возьмите меня к себе. Я хоть что буду делать, только возьмите!.. - высокий худощавый парень жалобно смотрел на статного черноволосого берейтора, как на циркового бога.
Захарыч по своим нуждам пришёл на кожевенный завод в одном из сибирских городов. Молодой парень - "пэтэушник" дёргал Захарыча за рукав и не отходил ни на шаг.
- Как звать-то, герой? - Захарыч с интересом и какой-то жалостью рассматривал паренька.
- Александр Анатольевич! - почему-то полностью представилась "длинноногая жердя", как сразу окрестил его про себя Стрельцов.
- Ух, ты, - Анатольевич! Хм, когда-нибудь начальником станешь… Ну, что, Сашка - "а-ашка", готовь документы, пособлю…
Так будущий "Александр Анатольевич", с лёгкой руки Захарыча, попал в цирк "со стороны конюшни" и получил своё второе сокращённое имя "А.А".
Инспектор манежа рассматривал фотографию и время отматывало свою "киноплёнку" назад…
У Захарыча он прошёл хорошую школу. Тот был добрым человеком. Но требовательным. Дисциплина и порядок были у Захарыча на первых местах. Позже это пригодилось "А.А." при работе в аттракционе со слонами. И, конечно, стало основой в работе инспектора манежа. Александр Анатольевич с благоговением и благодарностью всю жизнь вспоминал Никиту Захаровича Стрельцова и его детскую дразнилку: "Сашка - "а-ашка!"…
Инспектор манежа невольно разулыбался, вспоминая истории давно минувших дней. Эмоции постепенно стихали, как молнии в грозовых тучах после обильного дождя.
Так интересно сложилось, что в аттракционе со слонами, куда после лошадей перешёл "а-ашка", трое служащих-ассистентов звались Александрами. Была вечная сумятица, - если кого-то из них срочно разыскивали. Опять же с лёгкой, "находчивой", руки Захарыча, они получили новые сокращённые имена: "А.А" - Александр Анатольевич, "А.Б" - Александр Борисович" и "А.В." - Александр Валентинович.