Тут же закончилась вечная неразбериха с одинаковыми именами. Наконец-то, доставший всех вопрос: "где Александр?" перестал получать сверхэмоциональный ежедневный встречный вопрос-ответ: "Какой?.."
Ассистенты, в свою очередь, не остались в долгу, и окрестили Никиту Захарыча - "Н.З". При случае, шутливо расшифровывали: - "Неприкосновенный Запас" отечественного цирка. И это было недалеко от истины…
Инспектор манежа совсем отошёл от стычки с Захарычем. Тёплая волна нежности и воспоминаний бродила в его душе. Вдруг память подкинула ещё одну историю, которую хотелось бы забыть…
- …Значит так, "А.А.", запоминай! Когда выходят на манеж слоны, в форганге никогда не стой! - предупредил своего начинающего ассистента руководитель аттракциона. - Имей ввиду: Зара любит "размазывать по стенке" тех, кто там окажется! Я за всем уследить не могу. Инспектор манежа потом тебя сам по стенке размажет ещё раз! Если, конечно, будет кого… Слон, как танк - он не… (тут Народный артист выдал непечатное слово, обозначающее процесс, в результате которого появляются дети), - он давит! Усвоил?..
Но, как оказалось, кивнуть и даже запомнить - это ещё не значит выполнить.
…Шло очередное представление. Как-то "А.А" завозился с установкой реквизита перед началом аттракциона и не успел выскочить за кулисы. Заиграл оркестр, вот-вот должны были появиться гигантские животные. По древней цирковой традиции, перебегать дорогу выходящим на манеж строжайше запрещено. Попавший в безвыходное положение, "А.А." заметался и прижался к стене форганга. И надо же такому случиться - как раз со стороны выхода матёрой слонихи Зары! Её помнили почти во всех цирках страны, где оказывался аттракцион на гастролях. Она была не только незабываемой артисткой на манеже, но и "крёстной" многих униформистов, которые оказывались на её пути. У слонихи была одна привычка, "безобидная" - с её точки зрения. Если кто оказывался с её боку при выходе на манеж, она неизменно "слегка" прижимала. Это и было её фирменным "размазыванием по стенке". Ощущение, говорят, было не забываемым. Все это знали и опасались. Тем не менее, кто-то один всегда оказывался у этой "стены плача". Пришла пора пройти это испытание и нашему "А.А."…
Зара, увидев вжавшуюся в стену очередную жертву, радостно подняла хобот, хитро скосила глаз и чуть замедлила свой ход. Незаметно для всех она слегка отклонила свой огромный зад в сторону "А.А". И так, полубоком, притёрла того к стене. Словно огромный наждачный валик прошёлся по ассистенту. Свет погас. Потом вспыхнул искрами. Мир показался маленьким и серым. Пахнуло диким животным. Дыхание спёрло от этого запаха, страха и чудовищной массы навалившегося слона. Его шершавая шкура обожгла, спрессовала, расплющила, размазала и… отпустила. Спина ассистента навсегда запомнила и теперь могла бы рассказать в деталях о всех неровностях стены, по которой её провезли.
Трёхтонная Зара озорно и беззаботно выскочила на освещённый круг арены под аплодисменты зрителей.
"А.А." - только по губам руководителя аттракциона, выходящего на манеж вслед за слонами, понял, что тот о нём думает. Ругаться народный артист умел виртуозно…
…Александр Анатольевич сидел и смотрел на настенные фотографии, навсегда остановившие мгновения прошлого, хмыкал, посмеивался и постоянно улыбался. Вспомнить было что…
Хлопнув ладонью по столу, он встал. Подошёл к "авизо", посмотрел на приказ и, открепив кнопки, снял бумагу с доски объявлений. Пробежавшись глазами по казённым строчкам приказа, сложил его пополам и отправился к директору…
Через час на доске висел новый приказ, где Захарычу и его помощнику объявлялась благодарность за "усердие" и "вдумчивое" отношение к своим служебным обязанностям. Вряд ли кто ещё в цирках страны мог похвастаться объявленными благодарностями с такой формулировкой. Кроме того, Пашке начислялась приличная премия - "за отвагу и личное мужество".
Вот так, благодаря Захарычу, лёжа в больнице "скорой помощи" и ни о чём не догадываясь, Пашка Жарких за какие-то шестьдесят минут сделал головокружительную "цирковую карьеру" от почти уволенного до щедро награждённого…
Глава двадцать первая
…Пашку выписали из больницы и очередным приказом перевели на "лёгкий труд" при цирке. В приказе значилось: "…на усмотрение администрации и руководителя номера". С этого дня ему не разрешалось поднимать тяжести и делать резкие движения. Он и сам себе не мог этого позволить, так как трещины в нескольких рёбрах по-прежнему давали о себе знать и, судя по всему, собирались напоминать ещё долго.
Казбек, как мудрый горец, "на своё усмотрение" быстро "перевёл стрелки" на Захарыча, предоставив тому полную свободу действий по отношению к своему помощнику.
Долгое многозначительное рукопожатие руководителя номера джигитов было лучшей наградой Пашке за его "доблесть". Вместо всяких громких слов Казбек снял со своей руки дорогостоящий, купленный за границей "Orient" и защёлкнул браслет часов на левом запястье Пашки. - Тэбе! Носи! - Благодарно сверкнув глазами, гордо вскинул красивую голову. Мужчина жал руку мужчине. Теперь уже - цирковому собрату…
Инспектор манежа стал к Пашке уважительно внимателен, словно взял над ним шефство. "А.А." то и дело привлекал его к своим делам, что-то показывая и объясняя азы профессии. Иногда даже просил Пашку заполнить табеля (почерк у того был на удивление красивым - буквы получались с какими-то художественными вензелями).
Дирекция тоже не осталась в стороне, и теперь "легкотрудник" вместе с беременной женщиной - работницей осветительного цеха Раей разносил какие-то документы по кабинетам цирка, помогал в канцелярских делах директорской секретарше, бухгалтерии и везде, "куда пошлёт страна". Одним словом, его как геройски раненого бойца, отправили с "передовой искусства" в тыл цирковой жизни. Временно отстранённого от дел "ответственного работника веника и совка" это коробило и злило. Особенно доставали "подколы" джигитов:
- Твоя работа?.. - вопрошали они, намекая на "интересное положение" Раи. А то и того хуже:
- Пашка! Когда рожать будешь? Чего-то живота не видно?..
Чувство неполноценности и ущемлённого собственного достоинства сжирало Пашку:
- Захарыч! - вопил с возмущением "раненый", отхлёбывая чай из стакана в шорной берейтора. - Я, конечно, в "положении", но не в таком же "критическом", как Рая, чтобы с ней соревноваться: кто быстрее родит или отнесёт "депешу" из одного кабинета в другой! Забери меня назад на конюшню!..
- Пашка, ты и так здесь, вот чай пьёшь. - глаза Захарыча искрились смешинками и цвели синими июльскими васильками…
Осень однообразно шуршала листками отрывного календаря. Пашка маялся и почти не обращал внимания на свой любимый листопад, который буквально завалил город "червонным золотом". Пошла третья неделя после того памятного случая. Корсет сняли, а рёбра всё ещё продолжали предательски болеть и досаждать.
Пашка, наконец-то, решился появиться на репетиции воздушного полёта. До сего дня он отчаянно избегал встречи с Валентиной в таком, как он считал для себя, "жалком" виде. Он уходил из-за кулис раньше, чем появлялись там воздушные гимнасты и появлялся, когда уже все расходились по домам. Приходя в гостиницу, он никому не открывал дверь. Ему рассказывали, что Валентина дважды стучалась к нему. Наконец, он не выдержал, собрался с мужеством и пришёл. Не видеть Валю так долго было ещё большей мукой, чем терпеть неожиданно свалившуюся "хворь".
Извечный пересмешник Женька тут же "ожил", когда сверху, стоя на мостике, вновь увидел "воздыхателя" Валентины в рядах:
- Ур-ра! Вот он - непобедимый наш Ромео, прошедший огонь, воду и "скорую помощь"! - вместо приветствия закричал он из циркового поднебесья. - Сначала выиграл войну у Капулетти, (он намекнул на дуэль с Рыжовым во дворе), потом "подложил" всем свинью в цирке (это уже был удар ниже пояса), а теперь, как феникс, восстал из пепл… - он не договорил, так как получил от Валентины удар локтем в бок. Женька согнулся и со сбитым дыханием сиповато закончил:
- Короче, Пашка, привет от "крылатых и безгрешных"! А меня тут бьют без тебя! Живу как в преисподней! - притворно пожаловался воздушный гимнаст…
Шли день за днём. Пашка по привычке вставал рано и приходил в цирк. Так же по привычке хватал вёдра с водой, тазы с овсом и овощами или щётки для чистки лошадей. Но Захарыч занял "круговую оборону" и не подпускал своего помощника ни к каким делам. Вместо этого Стрельцов то и дело что-нибудь предлагал Пашке, как заболевшему ребёнку:
- Па-аш! Морковочки! - Захарыч протягивал парню крупную очищенную морковь, влажную от сока. - Каротин в ней, - для зрения полезно…
Пашка отказывался, это была уже третья морковка за последние полчаса.
- Па-аш! - нараспев призывал своего помощника Захарыч в очередной раз - Яблочко - витамины!.. - Это было уже шестое яблоко за наступивший день.
Пашка сходил с ума, изнывал, дурел! Он и не подозревал, что безделье среди постоянно репетирующих и всё время что-то делающих цирковых - это пытка!
Попробовал было порепетировать с Комиссаровыми. Но удовольствия от полюбившегося жонглирования в этот раз он не получил. Ещё шевеление руками можно было терпеть, но вот наклоняться и поднимать, то и дело падающие мячи и кольца, было испытанием. Кончилось тем, что взмокший Пашка съездил себе ручкой вращающейся булавы по рёбрам, в глазах потемнело, он охнул и завершил карьеру жонглёра до лучших дней…
Захарыч ежедневно судорожно думал чем бы занять скучающего парня? К "А.А." он уже обращался. Тот помогал, как мог, и даже более того. Всё остальное требовало здоровья и физических сил.
Стрельцов понимал, что парень с таким характером, таская бумажки из кабинета в кабинет, бок о бок с беременной Раей, рано или поздно - "сгорит".
И тут он увидел входящих в цирк Валентину и Валерку Рыжова. Валентина с распущенными волосами "сонно" вышагивала павой. Валерка, улыбаясь, семенил с портфелями в руках.
- Вот оно! - стукнул себя по лбу Захарыч…
На следующий день, вечером, после представления, в котором Пашка принимал посильное участие, подавая джигитам лошадей, они сидели с Захарычем, пили чай, и по-мужски говорили "за жизнь".
- Павлуха! Скоро октябрь на дворе… - сменив тему, начал издалека Стрельцов. Он внимательно рассматривал своего помощника, словно хотел выведать: догадывается тот о чём пойдёт сейчас речь или нет? Пашка спокойно, и без особых мыслей в голове, попивал ароматный чай? Захарыч неторопливо отхлебнул пару глотков и продолжил:
- Все нормальные люди уже почти месяц, как ходят в школу. Наши пацаны пошли: Родыгина сын, Рыжова, Абакаровская дочка, Валя вот… - Захарыч остановился, переводя дух, - серьёзный разговор начался. Он увидел как Пашка напрягся.
- А что, всё равно времени полно, чего его зря терять! Давай в школу, Паш, а? В вечернюю! - Захарыч смотрел на Пашку с таким лицом, словно умолял его о пощаде. Все аргументы старого берейтора, которому всю жизнь не хватало образования, кончились, и он теперь не знал, что ещё сказать.
Теперь Пашка взял паузу, которой позавидовали бы старые мхатовцы…
- А как же работа? - наконец подал он голос.
- Да решим, Паш, решим, не в первой! - заторопился Захарыч. Тут вечерами работы-то, справлюсь! Казбек "разового" в помощники должен взять вот-вот… Это же - школа! - Стрельцов произнёс последнее слово с таким благоговением и придыханием, словно речь шла о какой-то невероятной святыни.
Пашка вдруг перешёл на тон, которым обычно доверяют сокровенную тайну:
- Я давно об этом думал… Валя… Вон какая! Даже - Валерка Рыжов. А я со своей восьмилеткой… Короче, как это… - Пашка пощёлкал пальцами, как когда-то Захарыч, и вновь, с хитрой улыбкой, напомнил его любимое слово - Атавизьм!.. - Оба облегчённо и радостно захохотали. Захарыч протянул клочок тетрадного листа:
- Адрес школы Валентина принесла. Это оказывается там же, где она учится днём. Наш директор цирка уже созвонился с директором школы, завтра с документами туда. Ну, Пашка, не подведи!.. - Захарыч поднял стакан с недопитым чаем, как поднимают, чтобы чокнуться.
- Ай да Захарыч! Ну, - хитрец!.. - Пашка резко выпрямился, с улыбкой охнув по пути. Стаканы с остывшим чаем встретились в воздухе, звуками гранёного стекла оповестив мир о начале "новой эры" в жизни хороших людей…
…Пашка с Захарычем выводили ахалтекинцев из конюшни за кулисы, готовясь к работе. Джигиты принимали животных, осматривали подпруги на лошадях, водили их по кругу, разминая перед выступлением, по ходу разминались сами. Пашка вёл осёдланного Малахита. За ним шагал Захарыч с Сапфиром.
С манежа слышался радостный лай собак и весёлая музыка. Оркестр сыграл финальный "галоп".
- Котова закончила! - сообразил Пашка. - скоро мы…
Впереди был понедельник. Всех отработавших традиционно поздравляли с "выходным". В цирке так принято. К этому стал привыкать и Пашка.
Униформисты раскрыли форганг. С манежа с визгами и гамом за кулисы ворвались афганские овчарки Котовой. Вся эта шумная свора пролетела по закулисью этаким "торнадо" в собачник.
Вслед за ними неторопливо шла уставшая дрессировщица, смешно хромая. Она кому кивала, кому отвечала на традиционное: "С выходным!"
Джигиты и некоторые из воздушных гимнастов, кто успел спустится за кулисы, тоже на разные голоса стали поздравлять артистку. Женька-полётчик, как всегда, напомнил о себе:
- Людмила Тимофеевна! С выходным! Хорошо, что не "с окончанием!.." - намекнул он на хромоту.
- Эт-т точно! Спасибо, мужчины! Окончаний не люблю! Но кончаю с удовольствием - чего и вам, бойцам, желаю!..
Котова приближалась к Пашке. Тот набрался смелости, - он всегда робел, встречаясь с этой артисткой, и выдохнул:
- С выходным, Людмила Тимофеевна!
Она остановилась, задержав взгляд на молодом служащем. Тот невольно втянул голову в плечи и остановился тоже. Сзади послышался голос Захарыча:
- С выходным, Тимофевна! Чего хромаешь?
- Спасибо, казаки-разбойники! Да вот, каблук сломала! В магазине обещали, что они как х… - не ломаются! Хотя с дури, говорят, можно и его, родимого, сломать… - она была в своём репертуаре.
Котова кроме "перчёных слов" любила высоченные каблуки, которые делали её стройную великовозрастную фигуру по-прежнему девичьей. Она прекрасно знала, что на манеже в такой обуви работать о-очень трудно, но работала…
- Ноги не поломаешь на таких "котурнах"?
- Ой, Стрельцов, мне бояться - трусы не снимать! Всё "нужное" уже давно сломано, остальное срастётся. - Она вернула взгляд на Пашку.
- Это тот самый герой, что спас весь цирк, а потом прятался в поликлинике?
Пашка сначала хотел было поправить артистку, мол, - не в поликлинике, а в больнице, но вовремя одумался. Попадать "на клык" этой женщине ему не хотелось никак. Он знал "языковые возможности" Котовой. После её "перлов" клички к людям прилипали навечно…
Она несколько секунд серьёзно смотрела на "героического служащего" и потом изрекла очередную "нетленку":
- Запомните, юноша: женщина опасна "спереди", а лошадь сзади! - и похромала дальше…
- …Почему женщина опасна спереди? - через какое-то время посмотрел Пашка на похмыкивающего и качающего головой Захарыча. (С лошадьми молодому служащему было всё боле-мене понятно).
- Потом, как-нибудь… объясню… - ушёл от ответа улыбающийся наставник. - Пошли работать…
Глава двадцать вторая
Осень держала фасон. Было ещё сравнительно тепло. Но по утрам воздух стал свежее и был с какой-то морозной кислинкой.
Всё больше листьев оказывалось на земле. Всё чаще по утрам дворники шуршали мётлами, словно готовили серый мольберт асфальта к новой картине небесного художника.
Наконец-то Пашка мог вздохнуть этот утренний воздух полной грудью, спеша из цирковой гостиницы на работу. Рёбра ещё, нет-нет, давали о себе знать, но постепенно служащий по уходу за животными возвращался к привычной работе.
Теперь вечерами Пашка ходил в школу рабочей молодёжи. Точнее, не ходил, летал, - настолько ему нравилось учиться! Он, пожалуй, единственный из класса, кто приходил постоянно, без пропусков и опозданий.
Класс был разношёрстным по возрасту и тяге к знаниям. Кому-то просто нужен был аттестат о среднем образовании, кто-то подумывал о высшем и теперь "пыхтел", грызя науку. Кого-то направили с работы "по обязаловке". Последние то и дело опаздывали на занятия или часто пропускали "по болезни". Никто никого особенно не заставлял и "родителей не вызывал". Атмосфера была демократичной, близкой к анархии. Учителя с радостью помогали тем, кто хотел учиться, и почти не обращали внимания на тех, кто "отбывал время".
Пашка учился взахлёб. Он словно жаждущий путник прильнул к ручью знаний и никак не мог напиться, навёрстывая упущенное. Когда-то он даже не мог себе представить, что учёба в школе может доставлять такое удовольствие! Ночами засиживался над учебниками, днём, толком не выспавшийся, работал в цирке, то и дело поглядывая на подаренные Казбеком часы, торопя время наступления вечера. Субботы и воскресенья были испытанием в ожидании начала очередной учебной недели. Благо, пережить это помогала закулисная суета и хлопоты ежедневных представлений.
Время изменило привычный ритм. Оно то замедлялось и надолго останавливалось, как товарняк с животными при цирковых переездах, то неслось курьерским. Новые ощущения и заботы навалились на Пашку, закружили осенним хороводом, в котором он растворился счастливым и наполненным…
- Много "гусей" принёс? Иль одни "пятаки"? - встретил на пороге конюшни своего молодого помощника радостный Захарыч. Старик в душе был безмерно горд собой, что ему удалось Пашку "определить" в школу - теперь он как все!..
- Каких гусей? - находясь ещё под впечатлением от школьных занятий и замечательной прогулки по ночному городу, никак не мог понять смысл вопроса Жарких.
- Ну ты даёшь, школяр! - Захарыч удивился несообразительности своего "протеже". "Пятаки" - они и есть "пятаки" - это пятёрки. Двойки - те на гусей и лебедей похожи! Эх ты, учёный!..
Пашка настолько устал, что не стал ни спорить, ни каламбурить на эту тему. Он слабо улыбнулся и просительно произнёс:
- Чайку бы! С сухарями…
Захарыч засуетился, захлопотал, нарезая колбасу, сыр, ржаной хлеб и ставя видавший виды ковш с водой на электроплитку. Через пять минут они неторопливо ужинали, обсуждая школьные и цирковые темы. Под прикрытым полотенцем, в пузатом фарфоре, томился "фирменный" Захарычевский чай…
- Я приберусь чуток! - Стрельцов собрал остатки трапезы. По-мужски, степенно, как это делают только в деревнях, смахнул крошки со стола.
Пашка сидел, сыто улыбался, и "клевал носом".
- Пойду заварку вытряхну и вернусь! - Старик вышел из шорной и направился к кухне.
…Захарыч стоял с мокрым фарфоровым чайником, прислонившись к дверному косяку шорной и молча улыбался. Нерастраченная отцовская нежность тёплой волной накатывала на старого циркового берейтора. Перед ним за столом, положив голову на руки, тихо посапывал его Пашка Жарких..