Часть вторая
МАДРИД
I
Его разбудил грохот. В полусне, сунув руку под подушку, нащупал длинный узкий ствол и окончательно проснулся.
На кой ляд ему всучили парабеллум!
Нет хуже просыпаться с тревогой. Этому дылде, картинно перекрещенному пулеметными лентами (мода после фильма "Мы из Кронштадта"), на фронт бы, а не лифтером. Малый ревностно и невпопад передвигает рычаг, останавливая кабину вместо четвертого этажа на втором или того нескладнее - между этажами. Дверцей бухает с сокрушающей силой, так что стены дрожат.
В номере темно. Снаружи на окнах гофрированные жалюзи, внутри - маскировочные шторы из тонкого картона.
Выпростав руку из–под подушки, положив парабеллум на мраморный столик, Сверчевский повернул выключатель, глянул на часы. Семь утра. По–московскому девять. У девочек звонок к первому уроку.
Он не спешил избавиться от привычки сверяться с московским временем. Так лучше, легче на душе при мысли о дочерях, доме. Хотя уже не обольщался: жить дано лишь в одном измерении, в одной реальности. Часовая стрелка переведена. Но испанская реальность еще не стала жизнью.
В Москве предупреждали: будет сложно, необычно. Однако предупреждавшие сами смутно представляли себе испанскую круговерть, собственные предположения, умозрительные догадки часто принимали за подлинность. Трезвее прочих был, пожалуй, замнаркома Тухачевский.
Он назначил прием на шесть вечера. Опоздал минут на сорок. Извиняясь, распахнул двустворчатую дверь.
- Занимались Мадридом… Война по карте - изготовление и сокрушение карточных домиков… Сведения путаные, сводки противоречивы до курьеза.
Коль скоро здесь, подумал Сверчевский, не в состоянии разобраться, что к чему, надо ли удивляться, что я не могу провести на своей карте линию фронта. Как когда–то в Варшаве, в начале мировой войны.
Маршал подвинул ему кресло, стоявшее перед громоздким письменным столом, сам сел в такое же напротив.
Паркет отражал большую, с хрустальными подвесками люстру, поблескивала полированная столешница, блестели сапоги, начищенные пуговицы, золотом сверкали нарукавные шевроны, маршальские звезды на петлицах. В огромном, во всю стену окне переливалась вечерними огнями Москва.
За последние несколько лет, что Сверчевский его не видел, замнаркома раздался. Приглядевшись, Сверчевский заметил отечность под тяжелыми, навыкате глазами, двойную складку подбородка, пухлость холеных пальцев.
И все–таки, позавидовал он, не скажешь, что старше меня лет на пяток.
Нагнувшись к топографической карте и водя отточенным ногтем вокруг Мадрида, Тухачевский пересыпал свои фразы неопределенными "предположительно", "вероятно", "допускаю".
- В курс вас введет Берзин. В Валенсии. Найдите общий язык с комбригом Горевым, нашим военным атташе. Думающий, эрудированный командир. Сверх меры, быть может, категоричен. Но, по мне, это предпочтительнее бесхребетности… К вам же у меня, Карл Карлович, особая просьба.
Последние слова Тухачевский произнес с нажимом, давая понять: именно просьба, а не приказ, не простая, однако, - особая.
- При обсуждении вашей кандидатуры я присоединился к мнению, что вас рационально направить командиром. Благо, командир части видит такое, чего советник не приметит, видит и чувствует собственной шкурой… Меня чрезвычайно настораживает новая германская техника; усматриваю в Германии наиболее вероятного, а в перспективе наиболее опасного противника - нашего и наших западных соседей. Испанский театр определит стратегические позиции в завтрашней Европе. Одержат верх франкисты, Муссолини, Гитлер - следующие объекты агрессии: Польша, Чехословакия, не исключено - Франция. Бисмарк когда–то мечтал посадить Франции пчелу на затылок. Те, кто полагает, будто Гитлер, насытившись, закрепившись на Пиренеях, утихомирится и таким образом воцарится равновесие, прискорбно заблуждаются.
В гитлеровском безумии есть своя, поверьте мне, вполне продуманная система. На это - сфера большой политики. Вернемся к нашим заботам…
О "большой политике" Тухачевский рассуждал докторально, но все же как о чем–то отвлеченном. Заговорив о немецком боевом оснащении, оживился.
- Гитлер развертывает военную индустрию в небывалых темпах. За два года десятки новых моделей. На испанском полигоне испытываются и доводятся современные виды вооружения. Танки и аэропланы - само собой. Вы, как командир стрелковой части, будете также соприкасаться с неприятельской пехотой. Обратите внимание на ее огневой потенциал. Что являет собой сосредоточенный огонь немецких автоматических винтовок, скорострельных пулеметов–пистолетов? Оружие, какое внедряет гитлеровский генералитет, скорострельно, легко, применимо в рукопашной, в окопе. Своими минометами разных калибров они Америку не открывают. Но следует присмотреться, какова эффективность ротных и батальонных минометов. Наконец, взаимодействие пехоты с быстроходными танками. Возникает проблема: либо пехота будет отставать, либо потребуется усовершенствование средств ее переброски за броневым тараном. Глубокая операция приобретает новые аспекты…
Он с силой хлопнул ладонями по коленям. Поднялся легче, чем можно было ждать при тяжеловатом вальяжном теле.
- Не стану дольше задерживать. Надеюсь, не забудете о моей просьбе. Вернетесь, сядем, как сейчас, и вам не отделаться десятиминутным докладом.
Они не спеша направились к двери. Сверчевский отставал на полшага. Маршал неожиданно обернулся.
- До чего я вам завидую, с великой радостью променял бы этот кабинет на НП на крыше "Телефоники"…
Прощальное рукопожатие было менее сдержанным, чем при встрече.
Анну Васильевну насторожил незнакомый чемодан в руках мужа.
- Зачем еще?
- Командировка.
Спрашивать куда, дома не было заведено. Но про чемодан - можно.
- Мало своих, что ли? Старый какой–то, подергканный.
- По случаю, в комиссионке у Сретенских ворот…
Не в комиссионном магазине он разжился этим не очень новым, но очень заграничным чемоданом с наклейками отелей Бремена, Вены, Гавра, с никелированными застежками, поперечным ремнем, карманом на внутренней стороне крышки.
- Чемоданчик правильный, не подкопаешься, - заверил человек, занимавшийся экипировкой Сверчевского.
Ворсистое серое пальто с фирменной наклейкой на подкладке всем видом тоже подтверждало свое иноземное происхождение.
Эти новые, купленные вроде бы вещи вселяли в Анну Васильевну неизъяснимое беспокойство. Оно выливалось то раздражением, то неожиданной лаской, то хмурым молчанием.
Карл все видел и, тревожась, думал: "Каково–то ей будет без меня?" Однако старался отбросить эту мысль если не как праздную, то все же второстепенную. "Управится, обойдется…"
Он собрал близких по случаю выходного, по случаю командировки на Дальний Восток; может задержаться, не поспеть к новому - тридцать седьмому - году. Когда Тадеуш, ввинтив две лампочки по сто свечей, нацелился фотоаппаратом, Нюра прильнула к мужу, опустила голову ему на плечо.
В день отъезда Тося со своим классом отправилась в культпоход на "Псковитянку" в Большой театр. Младшие дочери играли у подружек в соседнем подъезде.
- Позвать? - вскинулась Анна Васильевна, когда в дверях вырос незнакомый шофер.
- Не надо.
Она не попросилась на вокзал. Он не предложил.
Шофер поднял чемодан с наклейками. Сверчевский надел ворсистое пальто, помял неуместную в московском декабре фетровую шляпу с широкой лентой.
- Присядем на дорогу…
Пока машина добиралась до вокзала и в первые часы в купе его томило беспокойство за семью, маму, братьев, докучал назойливый вопрос: "Догадалась Нюра, куда его командировали?.."
Постепенно и эта тревога и вопрос отступили, как под напором нового блекнет, забывается прошлое, пусть и дорогое.
Не два последних месяца, почти два десятилетия он готовил себя к нынешней "спецкомандировке". Однако сейчас, покачиваясь на мягком диване, помешивая остывший чай, с отчетливостью видел, что, несмотря на опыт, военные знания, невзирая на инструктажи, напутствия, книги, статьи, едет в неизвестное. Но как бы оно ни обернулось, он готов. Даже к тому, что дочери его останутся сиротами. Если можно быть к этому готовым…
Чужие города и станции оставались чужими. Безотчетно он отмечал про себя яркость и элегантность одежды, легкая готика прибалтийских костелов смутно напоминала о варшавском детстве. Воспоминания сейчас не имели над ним власти. Он способен сосредоточиться лишь на том, что начнется в ближайшие - решающие для него - дни. И не только для него. Собственная судьба сливалась с судьбой мира в точке, именуемой "Испания".
Таков закономерный итог сорока лет, прожитых им на земле. Итог и старт, начинающийся неизвестностью.
В дороге к насупленно молчавшему чешскому коммерсанту (чешский паспорт освобождал от транзитных виз) с льдистыми серыми глазами, надменно сжатыми губами никто не подступался. При пересадке в Риге Сверчевский сунулся в справочную контору. Пожилой чиновник смотрел мимо, не реагируя ни на плохой французский, ни на хороший польский. Когда Сверчевский произнес короткую русскую фразу, состоящую из непечатных выражений, чиновник очнулся, запер контору и, предупредительно расталкивая публику, подвел Сверчевского к нужной платформе.
Германия вывела его из состояния отрешенности. На маленькой станции возле каменного домика с кассой группа мальчиков и девочек в одинаковых светло–коричневых пальто, перехваченных ремнями, что–то увлеченно и дружно пела, ритмично притоптывая.
Перед Берлином в купе вошла молодая пара. Красивые, статные, с радушными улыбками. Когда мужчина снял длинный плащ, а женщина - прорезиненную пелерину, Сверчевский увидел у обоих одинаковые эмалевые значки - свастику на расстоянии удара кулаком.
Вежливым полупоклоном он ответил на приветствие и вышел покурить в коридор.
В коридоре слабо светили плафоны, окно загораживал медленно тянущийся товарный состав. Кончились длинные красные вагоны с запломбированными дверями, проволочным карманом на каждой, и начались платформы. Под громоздким брезентом угадывались танки и танкетки. 75‑миллиметровые пушки перевозили, зачехлив стволы, не пряча.
Сверчевский почувствовал, как приближается к войне.
Франция своей беззаботностью, фокстротами и танго, лившимися из репродукторов, словно из рога изобилия, цветочными корзинами на каждой станции развеяла это чувство.
На парижском вокзале его встретил сотрудник посольства. Отвез в гостиницу. Не открывал рта всю дорогу, зайдя в номер, посоветовал никуда не ходить - во избежание провокаций.
Сверчевский пренебрег советом. Когда еще попадешь в Париж! Дотемна бродил по улицам, вслушиваясь в разговоры, убеждался, что в анкетной графе "Какими языками хорошо владеете?" зря писал: "Французским". Купил краткий франко–испанскихг словарь и ботинки. На подметке старых в нестоптанном прогибе темнело клеймо "Скорохода".
Ровно в девять постучался вчерашний знакомый. Сегодня он держался свободнее. Они спустились вниз, в ресторан, не таясь, говорили по–русски, чокнулись за победу. Посольский сотрудник мечтал об Испании.
В вертящихся дверях гостиницы Сверчевского нагнала горничная.
- Мсье забыл ботинки…
Когда ехали на вокзал, спутник показал на транспарант, натянутый между фанерными столбами: "Самолеты для Испании!"
- Народ требует, правительство зажимает. Самолеты у них, как говорят летчики, "телята на пяти точках" - "Потез‑25", "Блох‑200". Дрянь, старье. Министр авиации Пьер Кот пытался кое–что продать испанскому правительству. Блюм его за жабры. В правых газетах: изменник, подрывает оборону Франции. Представляете себе?..
На вокзале Сверчевский получил билеты на поезд Париж - Марсель и на пароход от Марселя до Валенсии.
Пароход бросил якорь в Барселоне. Вдоль парапета кричащие буквы: "Победить или умереть! Да здравствует либертарная революция!", "Невежество - оружие фашизма!" По прибрежной улице бежали автобусы, окрашенные в красное и черное - цвета анархистских стягов.
В Валенсии флагов и лозунгов было поменьше, афиши звали на корриду и концерты "неподражаемой Хуаниты Серрано". Веяло праздностью от оживленной уличной толпы, заливисто смеющихся черноволосых женщин, беззаботно фланирующих мужчин - у многих за спиной винтовки стволом вниз, - ot сочной зелени пальм, полосатых тентов кафе, лазурно слепящего, несмотря на декабрь, моря.
Сопровождаемый белобрысым советским лейтенантом в кожаной куртке и берете, он поднимался по лестнице к главному военному советнику генералу Гришину - так именовался в Испании Ян Карлович (Павел Иванович) Берзин - по прозвищу Старик, по свидетельству о рождении - Петер Клюзис.
Прежний хозяин окраинного особняка с гобеленами, старинными полотнами, итальянскими скульптурами и китайскими вазами, запасись терпением, дожидался исхода событий за границей. Вступив на порог, Сверчевский убедился, что кабинет генерала Гришина своей неприхотливостью не уступает московскому кабинету Берзина. Голые, без портретов, карт, схем стены, пустой, без единой бумажки стол с сиротливой чернильницей.
Они изредка встречались и прежде, но лишь однажды Берзин переступил деловую грань, рассказав Сверчевскому о Варшаве, где побывал в двадцать втором году.
Сверчевский отрубил пять шагов навстречу Берзину, вытянулся:
- Комбриг Сверчевский прибыл…
Оборвав доклад, Берзин обнял его, и это неожиданное объятие, рука, задержавшаяся на плече Сверчевского, пока они шли к столу, сказали больше заверений, жалоб на трудности.
Старик не изменился. Поседел он еще смолоду, а живой огонь голубых глаз сохранил по сей день. Необычность первого впечатления объяснялась, вероятно, не короткой стрижкой, а тем, что Сверчевский никогда прежде но видел на Старике гражданского костюма.
Берзин был, как всегда, дружелюбно и сдержанно открыт, как всегда, четок, памятлив на цифры, имена.
- …За Франко в начале восстания восемьдесят процентов личного состава армии, девяносто пять - офицерского. У республиканцев нередко одна винтовка на двоих, когда не на пятерых. В октябре был момент - правительство располагало единственным исправным самолетом… Республике необходимы вооружение и регулярная армия.
По мнению Берзина, в этом гвоздь проблемы. Создание армии натыкается на препоны. Социалисты боятся: армия усилит влияние компартии. Анархисты воспевают "организованную недисциплинированность" и страшатся ущемления личности. Иные офицеры–республиканцы не уверены, сумеют ли командовать регулярными частями, повиноваться приказам, а не призывам. Сверх того - имеются явные саботажники и скрытые враги. Народ готов на великие жертвы, но… испанцу унизительно рыть окопы, немыслимо воевать без перерыва на обед и ужин, без праздников. Нельзя ли на фронте установить восьмичасовой рабочий день и продолжить дискуссию: регулярная армия или классическая испанская гверилья?.. Дон Кихот, например, не любил аркебузы и пистолеты, потому что из этого гнусного оружия слабый может застрелить сильного.
Франкистам известно положение дел. У них широкая разведывательная сеть.
- Более разветвленная, чем ей необходимо, - невесело вздохнул Берзин. - Тут, в Валенсии, имеется модное кафешко "Идеал". Я попросил двух испанских товарищей провести там целый день. Вечером доложили обо всех вопросах, какие решались за неделю в военном министерстве… Патетические приказы о наступлении передаются по радио… У той и другой стороны при малейшем успехе голова кружится.
Мятежники, однако, убедился Берзин, быстрее извлекают военно–практические уроки. Разработали, не без участия германских инструкторов, схему наступления: четыре–пять часов артиллерийская обработка и бомбежка первых линий, пулеметный огонь с воздуха по вторым эшелонам и резервам, затем - атака. Ставка на огневое и техническое превосходство, нестойкость обороны нередко оправдывается. Получается полнейшее "чакетео" - по-русски: драпанье без оглядки. Чаще всего "чакетео" происходит, когда фронт держат анархистские колонны. Они - никуда не денешься - сила. Порой подрывающая, дискредитирующая республику.
Готов согласиться: "победить или умереть". Но - "убедить или убить"?! Или титаническая борьба с танцами: "Танцы - прелюдия проституции"…
Про Буэнавентура Дурутти слышали? Легендарная личность. Пускал в Барселоне подожженные трамваи, сидя в тюрьме спроворил похищение судьи и следователя… Проповедовал: анархия - мать порядка, дух разрушающий - дух созидающий. И вместе с тем: "отречемся от всего, кроме победы". Охотнее иных примерных социалистов принял комиссаров, проникся симпатией к нашему Хаджи - я направил к нему советником… Недавно погиб при обстоятельствах странных…
Старик коротко отвечал на телефонные звонки и продолжал со Сверчевским.
- В обстановку под Мадридом введет комбриг Горев. По предварительным наметкам, вам командовать интербригадой. Первую возглавляет Клебер, вторую - Лукач. "По предварительным", ибо последнее слово за Марти. Интербригады - его епархия. Постарайтесь ему понравиться.
- Я не красотка из "Фолиберже".
- Ты - командир РККА и боец революции, - оборвал Берзин. И смягчаясь: - Свои представления о сложно и трудно помножьте на десять, пятнадцать… Чем скорее освоитесь, тем лучше. И чем меньше фанаберии, тоже лучше… Мои права отнюдь не безграничны. Хоть и главный, но - лишь советник.
Среди людей, к кому не мешает прислушиваться, Берзин упомянул Кольцова.
- Корреспондент "Правды"? - удивился Сверчевский.
- Это не единственная ипостась Михаила Ефимовича. Не разделяю его идеи насчет хорошо подготовленной и оснащенной дивизии, достаточной для разгрома Франко. Тогда бы Пятый полк - в нем не тысяча человек, как обычно, целых семьдесят тысяч, продуманная структура, неплохой комсостав - завершил бы кампанию!.. Упоминаю это, чтобы привыкли: здесь по любому пункту различные взгляды. Частное разногласие с Кольцовым не умаляет моего о нем мнения. Кстати, его воинское звание - бригадный комиссар. Надеюсь, Кольцов поможет вам сориентироваться на месте.
Сверчевский засмеялся.
- В Москве не менее как десяток раз слышал: "Сориентируетесь на месте". Тут - впервые. Когда и куда отбыть?
- В Альбасете. Завтра… Напоминаю: вы больше не комбриг Сверчевский, вы - генерал Вальтер. Приказ уже отдан.
Тому, кто пишет историю, не всегда удается перечитать собственные строки и прочитать чужие. Ему не до того. Время по–своему распоряжается поспешными заметками, иные страницы в назидание переписывает набело.
На рассвете 18 июля 1936 года диктор радиостанции в Сеуте раз за разом повторял: "Над всей Испанией безоблачное небо. Никаких новостей".