Само сообщение знаменовало зловещую новость, служа сигналом к мятежу против законного правительства Испанской республики. Несмотря на поддержку офицерского корпуса, Франко и его сподвижникам не удался пронунсиаменто, вымуштрованные колонны, марокканские части наткнулись на сопротивление народа. Они потерпели бы окончательный крах, если б народу хватило оружия и вокруг республики фактически не замкнулось кольцо блокады.
В августе 1936 года Советское правительство подписало предложенное Англией и Францией соглашение о невмешательстве в испанские события, намереваясь его придерживаться. Доколе будут придерживаться остальные подписавшие.
Сентябрь - месяц испытаний. Из Советского Союза в Испанию не поступило ни единой винтовки, ни патрона. Между тем Германия и Италия, используя Португалию как перевалочную базу, гнали танки и самолеты для Франко.
23 октября, когда невмешательство превратилось в очевидный фарс, советский представитель в Комитете по невмешательству заявил, что СССР "не может считать себя связанным соглашением о невмешательстве в большей мере, чем любой из остальных участников этого соглашения".
В Испанию под советским флагом прибыл первый пароход с вооружением. К середине декабря 1936 года - 136 советских самолетов, 106 танков, 60 бронеавтомобилей, свыше 60000 винтовок, 174 орудия и другое снаряжение.
Советская помощь была ощутима, но недостаточна. Грузы доставлялись с опозданием, с трудностями. Наши корабли торпедировались в Средиземном море итальянскими подводными лодками, расстреливались с воздуха. На пиренейской границе оружие задерживали французские власти, боявшиеся навлечь на себя гнев Берлина.
Гитлер и Муссолини еще не подготовились к большой войне, но уже набрали немалую боевую мощь; испытательным полем для нее стала Испания. А соглашение о невмешательстве - "охранной грамотой", обеспечивавшей безопасность коммуникаций. По данным итальянской прессы (явно преуменьшенным), только с декабря 1936 года по апрель 1937 года Франко получил свыше 4700 автомашин, 750 орудий, 100000 "волонтеров", сотни танков и самолетов.
26 апреля 1937 года, в день открытия весенней ярмарки, расположенная близ Бискайского залива Герника превратилась в окутанное пылью кладбище для более чем двух тысяч человек.
31 мая орудия главного калибра линкора "Адмирал граф Шпее" методичными залпами в упор разгромили беззащитно белевшую на средиземноморском побережье Альмерию.
Спустя десять лет на Нюрнбергском процессе Геринг покажет: "…Таким образом я получил возможность в боевых условиях убедиться, насколько техника соответствует задачам. Чтобы личный состав тоже мог приобрести известный опыт, я следил за постоянной заменой людей, то есть за тем, чтобы непрерывно направлялись новые люди, а прежние отзывались".
В преддверии мировой войны Гитлер и Муссолини решали триединую задачу: уничтожение Испанской республики Народного фронта, расширение зоны фашизма, превращение Испании в стратегический плацдарм и сырьевой резерв. Попутно совершенствовались офицерские кадры, приобретали необходимый навык штабы.
"Народному Комиссару Обороны Союза ССР Маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову.
От начальника Разведывательного управления НКО СССР армейского комиссара 2‑го ранга Я. К. Берзина
Рапорт
В конце марта 1937 года принята группа испанских детей в количестве 72 человека и 6 взрослых испанцев (четыре педагога и две медицинские сестры). Дети для отдыха были помещены во всесоюзный пионерский лагерь "Артек", где они находятся по настоящее время… Для указанной группы детей совместно с московскими организациями мы приступили к оборудованию специального детского дома. Московским Советом для этой цели был передан дом на Большой Пироговской, 13.
…Учиться дети будут в 39‑й школе Фрунзенского района (Большой Трубецкой пер., 6/8)… Школа расположена от детского дома в 10 минутах ходьбы, причем дети никаких трамвайных линий не переходят…"
II
Прежде чем попасть в гостиницу с грохочущим лифтом, предстояло одолеть 176 километров от Валенсии до Альбасете. Перед тем получить удостоверение, что он - генерал Вальтер, получить парабеллум и форменную фуражку, получить в свое распоряжение "мерседес" - не слишком новый, с белыми призывными надписями на дверцах и крыше, получить шофера - маленького изящного испанца с буйно вьющимися волосами и с многоступенчатым именем, из которого Сверчевский выбрал самое короткое - Хосе.
Все "получить" заняли свыше трех часов. Знойное утро сменилось пасмурным полднем. Валенсия блекла, белые стены серели, красные крыши, едва закрапал дождь, почернели. Хосе осуждающе смотрел на небо.
Он почувствовал: лысый генерал оценил его мастерство и, воодушевившись, принялся рассказывать, причмокивая, жестикулируя, привскакивая на сиденье. Когда очень уж входил в раж, Вальтер брался за баранку. Так увлеченно вспоминают охоту или фронт, мальчишки пересказывают кинобоевик. Хосе говорил о женщинах. Вальтер убедился, что прочие темы не представляют для Хосе интереса.
На полпути пришлось свернуть влево, началась ухабистая, скользкая глина. У развилки машину задержал патруль. Проверив документы Вальтера, боец в комбинезоне обратился к шоферу:
- Вива…
Хосе закручинился. После недолгого раздумья стукнул себя по лбу и что–то выкрикнул. Вальтер разобрал лишь "артиллерия". Патрульный настороженно вскинул винтовку. Хосе вовсе сник. Вдруг, осененный, выпалил: "Авиация!"
Боец удовлетворенно опустил винтовку, сжал кулак в рот–фронтовском приветствии.
Значит, "вива" (да здравствует) - пароль. Отзыв что-нибудь наподобие "наша славная артиллерия". Хосе, владея нехитрым секретом универсальной конструкции, со второго захода попал в точку.
Переваливаясь с боку на бок, машина обогнала растянувшуюся колонну.
Батальон шел по трое, каждая шеренга на удалении от соседней. Люди с натугой передвигали ноги, глина налипла на ботинки. Плечи, точно плащами, укрыты одеялами, из–под них торчали винтовки. Впереди командир с такой же винтовкой на широком брезентовом ремне и с цветком, красовавшимся из ствола. Командир насвистывал, бойцы затягивались сигаретами. Не армейский строй, скорее - компания туристов.
Перед въездом в Альбасете промелькнула часовенка с постепенно сужавшимся белым шпилем. В нише покачивался почти игрушечный колокол. Вальтер обратил внимание на часовенку - в створе с ней неспешно летел "юнкере", первый для него германский самолет в закатном испанском небе.
Торопливые рукопожатия в штабе интербригад, рюмка коньяку, чашка кофе, непонятные вопросы на немецком, английском, на чисто русском: "Как там у нас, холодно?" Еще чашка кофе, снова коньяк.
В номере на четвертом этаже он уснул в ту же минуту. Провалился, словно в бездну, пока не вернула оттуда грохнувшая дверца лифта.
Гостиница предназначалась для командования интербригад. Здесь останавливались Марио Николетти, Луиджи Галло. Апартаменты на первом этаже занимал Мартинес Баррио - глава специальной комиссии кортесов (парламента), представлявшей в Альбасете, где формировались интербригады, испанское правительство.
Весь следующий день Вальтер провел в учебном центре при старых казармах "Национальной гвардии" среди команд, подававшихся на десятке языков, среди лозунгов, из которых осилил лишь французский: "Фалангистов на фонарь!", среди протяжных переливов горна, возвещавшего перерывы. Казармы не предназначались для такого количества людей. Очереди змеились перед столовой, перед умывальником, перед уборной. Обед - он, набравшись терпения, проверил - длился свыше трех часов.
Вальтер шел полутемной Саламанкой - центральной улицей Альбасете. Маскировочные шторы небрежно прикрывали витрины, сквозь щели пробивался свет, тускло мерцали медные диски над входом в парикмахерские. Двери магазинов поминутно открывались, у кафе, у кинотеатра, у публичного дома толпились люди.
Где–то на окраине ухнула бомба. Ответно протявкал крупнокалиберный пулемет - красное многоточие расплылось в небе.
Он толкнул стеклянную дверь, лавчонка отозвалась колокольчиком. Неспешно разглядывал на прилавке всякую всячину: камеи, цепочки, костяные амулеты, цветные открытки, броши. Выбрал стек - желтую легкую палочку с кожаной петлей.
Эту ночь он спал не так беспробудно. Грохот лифта отдался безотчетным рывком руки под подушку, за парабеллумом.
Настольная лампа едва–едва освещала комнату. Вальтер, встав, неуверенно двинулся в сторону окна. Потянув шнурок, свернул маскировочный картон, не без усилия открыл жалюзи.
Ранние лучи, пружинисто отскочив от полукруглой черепицы крыш, брызнули в комнату.
За полчаса, пока он умывался, брился, явилась решимость, недостававшая эти дни.
Пренебрегая лифтом, он сбежал вниз. На лету сжал кулак, отвечая на приветствия часовых. На попутном "пежо" доехал до казарм. Обменялся несколькими словами с дежурным и - к монастырю, где размещалась часть франко–бельгийской бригады.
В середине патио - внутреннего двора - трубач, судя по налившимся кровью щекам, не первую минуту играл подъем. Переливчатые звуки уносились в солнечное небо, не слишком беспокоя тех, кому предназначались на земле.
Люди не спеша свертывали одеяла, на которых спали и которыми укрывались. Кое–как сколоченные нары прикрывал тонкий слой соломенной трухи. На распятье был наброшен полосатый пиджак. Тяжелый запах казармы провожал Вальтера до трапезной. Здесь несло прогорклым маслом, бобами, дешевым кофе. Мясо мула пережевывалось с трудом, кофе жидкий и холодный.
Вальтер вызвал интенданта, усатого бельгийца в очках и толстом свитере.
- Если обед будет приготовлен так же, как завтрак, вас ждет военный суд. Если в казарме к вечеру не сменят солому и не будет простыней, вас опять–таки ждет военный суд.
Бельгиец опешил.
- Я - волонтер… Служил интендантом в шестнадцатом году, я восемь лет казначей партийной ячейки в Брюсселе.
- Вряд ли суд примет это во внимание.
Бойцы покуривали в замкнутом четырехугольнике патио, голоса командиров терялись в общем гуле. Вальтер отыскал отдыхавшего под навесом трубача.
- Играть "алерт"!
Тот удивленно вскинулся.
- Я - командир бригады Вальтер.
Эту фразу он повторил перед строем, поигрывая стеком, через пятнадцать минут. Пятнадцать минут длилось построение по тревоге!
- Я распорядился дать этот сигнал. На другие вы реагируете, как на приглашение к теще… Вы намерены стать солдатами республики, но еще ими не стали. Попытаюсь помочь вам… Один умный… генерал, с которым мне посчастливилось встречаться в молодости, любил изреченье Мольтке: "Войска делают в военное время то, чему их учили в мирное. Только в десять раз хуже". У нас нет ни мирного времени, ни права плохо воевать.
Доходит ли сказанное, понятен ли его французский язык?
- Кто владеет польским, три шага вперед. Переводите ней команды… Напра–во! Кру–гом! Поворот кругом только через левое плело. Два шага вперед. Кру–гом! Два шага назад!..
Так продолжалось полчаса, час. Переводчики охрипли. Люди недоуменно, но все четче выполняли команды. Однако генерал добивался не столько четкости, сколько готовности моментально, автоматически выполнять приказ. Для начала - на плацу.
После перерыва, уже не повышая голоса, пояснил:
- Героическая смерть достойна уважения. Но я предпочитаю живых бойцов мертвым. Научитесь переползать по–пластунски.
Последнее слово, произнесенное по–русски, поставило переводчиков в тупик. Вальтер задумался.
- В некоторых армиях обучают методом "делай, как я"…
Когда он последний раз переползал по–пластунски? Кажется, в Тамбове, нет, на первом курсе академии… Рискованно…
- Смотрите!
Он отбросил стек, сдвинул парабеллум назад, плюхнулся на камни, серые от времени, дождей, солнца. Пряжка впивалась в живот, портупея цеплялась за каждую неровность, пот градом валил из–под новенькой фуражки с кокардой. Он полз под взглядами десятков удивленных глаз…
На обед была баранина, жаренная на прованском масле с неизменными бобами и перцем, красное вино и на десерт - кафе кон лече.
Вальтер обедал за общим столом. Соседние места на скамье пустовали. Никто не сел рядом.
Держат за солдафона, неприязненно подумал он, или за демагога. Плевал я. Мне надо вылепить из них бойцов.
Ему было не наплевать. По он хотел добиться душевного равновесия.
Те, что стучали сейчас ложками в столовой, двигали тарелки, толпились между скамьями, не принимали его ни за солдафона, ни за демагога. Их слишком ошарашил этот чудной генерал, служивший, говорят, в Красной Армии и командовавший по–польски.
К нему наклонился усатый бельгиец.
- Мой генерал, понравился ли обед? К вечеру люди получат простыни, подушки. Вы убедились, я могу быть интендантом.
- Не можете. Нужен интендант, который служит не из страха перед судом.
Об интенданте, о командирах батальонов следовало побеседовать с Казимиром Циховским, ведавшим кадрами интербригад.
Выходец из родовитой шляхетской семьи - о происхождении напоминали аристократические манеры, монокль и партийная кличка "Храбя", - Циховский участвовал в Октябрьском восстании в Питере, возглавлял Минский Совет рабочих и солдатских депутатов, создавал польскую компартию, работал в Коминтерне и под псевдонимом Винклер прибыл из Парижа в Испанию.
Циховский давал характеристики сжатые, не останавливаясь перед неожиданными сочетаниями: "Образован, имеет опыт партийной работы. Полное отсутствие армейских качеств"; "В прошлом кадровый офицер, потом пацифист, сейчас тяготеет к анархизму"; "Красноречив, личпо смел, органически недисциплинирован"; "Интеллигент, книжник, надежен при любых обстоятельствах"; "Умен, хороший товарищ, физически невынослив"…
Вальтер просил кого–пибудь потверже начальником разведки, попутно и контрразведки.
- Рекомендую товарища Курта. Фамилия ничего не скажет. Он и сам, наверное, забыл настоящую. Обладает определенными навыками, умеет держать язык за зубами. Зубы, между прочим, потерял в уличной потасовке с гитлеровской шпаной…
Во франко–бельгийской бригаде - Вальтер обнаружил, просматривая списки, - попадались русские. Выходцы из эмиграптской среды. Циховский к ним относился сдержанно: поглядим, как в бою.
- Кое–что они доказали, приехав в Испанию, - осторожно заметил Вальтер.
- Желательно больше, чем кое–что.
Вальтер коснулся русских потому лишь, что среди них многие имели военное образование, армейский опыт.
Циховского это не слишком занимало. Невелика премудрость. Была бы смелость…
Вальтер положил за правило: пока что - выслушивать. Он только набирает в легкие испанский воздух. Эта война отлична от любой другой. Насколько? Не настолько ведь, чтоб пренебречь военными навыками, армейским обучением. Из оружия надо уметь стрелять. Чем его меньше, тем точнее.
И все–таки он не ввязывается в дискуссию. Циховский тоже. Вертит на пальце шнурок с моноклем, невозмутимо перечисляет имена, дает аттестации. Глупо игнорировать мнение такого человека.
Когда с бумагами покончено, выпит кофе, выкурено по сигарете, Циховский деликатно касается дебюта Вальтера, сегодняшнего вступления в должность командира "Марсельезы" ("Тысяча извинений, он чуть не запамятовал: бригаде присвоен номер четырнадцать").
Необычно, экстравагантно. Однако не слишком ли? Как никак французы, штатский люд. На крутых поворотах поезда сходят с рельс. Не ему, цивильному службисту, лезть с советами к генералу… Все же на своем коминтерновском веку оп всякого навидался. То, что сработает у красноармейцев, может дать осечку у французов или - бронь боже - сработает в обратном направлении…
Не споря, Вальтер благодарно кивнул.
Вечером собрал командиров и объявил: занятия не только до, но и после обеда. В вечерние часы - материальная часть, винтовки Мосина, Маузера, пулеметы "сентэтьен", "шош", "гочкис", "льюяс", "виккерс", "максим". С утра - отрывка окопов. Где взять лопаты? Да простят ему каламбур: из–под земли.
Он обвел собравшихся медленным холодным взглядом. Больше ни у кого не нашлось вопросов.
Кому не хватит лопат, будет отрабатывать штыковой бой. Неведома такая наука? Прискорбно. Он лично приобщит к великому искусству: "Коротким коли!", "Длинным коли!" С этого, коль угодно, начиналась его генеральская карьера.
Где, когда она начиналась, он не распространялся. Но подозревал: секрет Полишинеля. Не сегодня–завтра узнают. Однако не от него. И наконец, чем позже, тем лучше.
Он условился с Берзиным: не напускать излишней таинственности, но и не вносить ясность. Циховский отнесся к этому скептически. Ему представлялись случаи убедиться, что, несмотря на придуманные еще в Москве псевдонимы и легенды, здесь никто не заблуждается касательно какого–нибудь Родольфо или Купера. Конечно, чистейший польский язык, да еще с варшавским налетом, вряд ли возможен у русского. Для генерала Клебера родной язык немецкий, вообще - полиглот, для Лукача - венгерский. Однако даже мадридские мальчишки догадываются, откуда они прибыли. Иной раз прямо–таки анекдот: наши танкисты молчат, рта раскрыть не успели, а толпа в порту: "Да здравствует Россия!"
Вальтер допоздна составлял расписание. Он любил распределять часы, темы, взводы, роты. Увлекшись, не слышал лифта, голосов в коридоре, отдаленной зенитной пальбы. Разграфленная бумага станет учебной программой, повинуясь ей, гражданские люди превратятся в солдат.
Ради этого не жаль корпеть, вспоминая 7‑й кавполк в Старо–Константинове… Здесь, правда, пересеченная местность, ему не доводилось обучать действиям в горах. Мало ли чего не доводилось…
Бригада пополнилась, получила оружие, занятия велись в казармах, во дворе, в учебном центре в десяти километрах от Альбасете, в холмистых оливковых рощах за городом. На пласа де тора оборудовали стрельбище.
Горев сообщил, что постарается повидаться до того, как бригаду пошлют в бой. Из Мадрида вернулся Луиджи Галло с Черными ввалившимися щеками. Рассказывал о стычках в университетском городке, в пригородном парке Kaca дель Кампо. Вспоминали Москву двадцать второго года, смаковали арманьяк, присланный из Парижа…
14 декабря, через две недели после отъезда Сверчевского из Москвы, бригаде предстояло выступить на фронт. Это держали в тайне, бойцам намеревались сообщить перед маршем.