В кабинете у Перемытова мебель черного дерева, двухтумбовый стол с зеленым, траченным молью сукном. Стул с высокой спинкой и львами на подлокотниках, кресла, обтянутые черной кожей. За стеклом книжного шкафа Брокгауз и Ефрон, темно–зеленые корешки сытинской Военной энциклопедии, комплекты военных журналов. На стене - зашторенная, побольше той, что у Сверчевского, карта.
- Эти книги, надеюсь, вам известны, - Перемытов достал "Поход за Вислу" Тухачевского, "На Висле" Шапошникова. - А эту, коль не знакома, рекомендую.
Он положил перед Сверчевским "1920 год" Пилсудского.
Каждое утро Карла ждали на служебном столе кипы польских и французских газет, журналов. Он тонул в бумажном потоке изданий разных партий, направлений, набранных разными шрифтами, ошеломлявших сногсшибательными аншлагами. Постепенно научился отделять полезную информацию от сенсационной шелухи, увидел, каким газетам и насколько допустимо верить, кто из журналистов пользуется фактами, кто высасывает из пальца, кто анализирует явления, кто обрабатывает их в угоду редактору или публике.
Перемытов настаивал на точных данных и характеристиках.
- Нашему неведению оправдания нет. В двадцать шестом году, когда Пилсудский учинил заговор против Витоса, нашлись умники: революция… Стыдоба, да и только… Не знать, что творится под боком. За кордоном петух кукарекает - ему наш отвечает… Нам существенны также различные варианты военно–политической коалиции, в которую могут втянуть Польшу… Ваша работа предполагает дотошность и игру ума, воображения. Но избави боже от фантастических домыслов…
Перед Сверчевским туманно вырисовывалась Польша - до боли близкая и до горечи чужая. Санационная Польша, запутавшаяся в паутине политических интриг, коррупции, сплетении классовых и национальных противоречий.
Что являла собой эта страна, бурно отмечавшая десятилетие независимости после почти 125 лет порабощения, воссоединенная после разделов между Гогенцоллернами, Габсбургами и Романовыми, слывшая теперь сателлитом Франции, враждовавшая почти со всеми соседями - Германией и Советским Союзом, Литвой и Чехословакией? Чем стала Польша, где каждый третий не был поляком, а каждый четвертый был неграмотен, где две трети населения жило в деревне, где росли цены на сельскохозяйственную продукцию, но, невзирая на это, за последние три года эмигрировало полмнллиона крестьян? Население городов замерло на одной точке, неумолимо свидетельствуя о незначительности промышленного развития.
Два года назад маршал Пилсудский захватил власть, совершив государственный переворот и начав борьбу с оппозиционным сеймом. Объявил новые выборы и получил менее трети голосов.
Еще разносились отзвуки выстрела на варшавском вокзале, сразившего советского полпреда Петра Войкова. (Убийца, белогвардеец Каверда, был осужден на пожизненное заключение, тот же суд ходатайствовал о смягчении приговора, но президент отклонил ходатайство…)
В армии польской живая мысль думающего офицерства, чаще всего артиллеристов, наталкивалась на шляхетскую косность легионеров, разбивалась о тупое хамство вахмистров. Нашелся даже польский Пришибеев, который - об этом сообщала пресса - заставил провинившегося улана подмести коридор зубной щеткой.
Знал он, Сверчевский, эту страну или нет? В состоянии из мозаики разнокалиберных фактов сложить цельную картину?
Наступал миг, и облегченно казалось: порог неизвестного - позади. Сверчевский садился за стол, быстро, без помарок набрасывал справку.
Но раздавался телефонный звонок из Плещеницы. Он отправлялся в штаб погранотряда, слушал показания перебежчика, который, похоже, преувеличивает свою осведомленность.
Сколько воды утечет, пока удастся установить: это доподлинно перебежчик, а не разведчик, засланпый, чтобы дезориентировать наших штабников, в том числе его, Сверчевского.
В поле зрения пограничников хутора "Кресов всходних" доты под безобидными избами, полоса, просматриваемая с вышки. Ну, немного дальше.
Он тоже готов подняться на вышку, посидеть с биноклем, занести на свою двухверстку дот, замаскированный сараем (еще вчера не было сарая; за кого вы нас держите, панове? Или нарочно дурачите?..). Надо проникнуть в не просматриваемое ни простым глазом, ни цейсовским биноклем.
Перемытов неустанно нажимал:
- Двигайтесь в глубину. Бой на границе - шахматный дебют. Партия - впереди.
Он двигался. Бывало - ощупью, бывало - опираясь на полученные сведения, недоверчиво прощупывая их. Иногда останавливался перед глухой стеной неведения, а то, вдруг прозрев, скачком преодолевал преграду. И застывал перед новой, рылся в таблицах, перечитывал газеты, листал свои папки.
Он знал: по ту сторону границы с не меньшей пристальностью изучают нашу армию, округ, смоленский штаб.
Он установил наконец фамилию польского штабиста, который занимался этим в Белостоке. Имелся плохонький снимок в старой "Польска збройна": молодые офицеры на встрече с ветеранами кампании 1920 года. Среди них и тот, что сейчас в Белостоке. Родом он из Жешувского воеводства, из помещичьей, кажется, семьи. Ныне, майор, две дочери. По служебной аттестации, деловит, вдумчив, непьющ, азартный картежник.
Возвращаясь однажды после приграничной рекогносцировки, Сверчевский сел в экспресс с белыми эмалированными табличками "Негорелое - Маньчжурия". (На станционной арке в Негорелом сквозь паровозный дым пламенела надпись: "Коммунизм сметет все границы".) Нравились ему коричневые международные вагоны; снаружи деревянные панели до окон, внутри - мягкие дорожки, малиновый бархат диванных спинок.
Среди пассажиров преобладали иностранцы. Нашим командирам разрешалось ездить международным, сняв знаки различия.
Сосед по двухместному купе - рослый, полноватый поляк с чисто выбритыми румяными щеками, с пестрым галстуком, обручальным кольцом. (Значит, там мужчины, как и некогда, носят обручальные кольца. Отметив это, Сверчевский признался себе, что не ради тишины, чистоты и скорости предпочитает экспресс, - безотчетно надеялся встретить кого–нибудь оттуда. Эта надежда безотносительна к делу, которым он изо дня в день занимался.)
Румяный поляк радушно протянул визитную карточку со срезанным углом. Сверчевский извинился: не понимает по–польски. Но успел схватить: Варшава, улица Кошикова. И что–то защемило, заныло внутри…
- Да, да, разумеется, - оживился варшавянин. - Однако я могу немного по–русски. Кончил гимназиум…
Ему не всегда хватало слов, не всегда удавалось совладать с ударениями. Но он чувствовал: человек в защитной гимнастерке готов слушать и слушать.
Представитель варшавской торговой фирмы, побывал в двадцати трех столицах, но лучше своего города, солиднее своего "Веделя" не знает.
"Ведель" - название фирмы - ничего, вероятно, не говорит его уважаемому собеседнику. (Говорило, и очень много. Не столько название, сколько праздничный аромат нарядных магазинов, на вывеске которых неизменно красовался росчерк хозяина: Е. Wedel. От "1" тянулся назад хвостик, подчеркивающий фамилию, исходил запах шоколада…)
Жаль, русский господин никогда не посещал Варшаву. Есть великая радость возвращения в свой город. После каждой поездки он гуляет по Варшаве с сыновьями, Михалом и Юреком; Юрек - по–русски Юрий, ну а Михал… Михаил, - весело подсказал Сверчевский. Вдоль Вислы едут трамваем в Лазанки, идут до площади Сбавителя. По–русски - Спасителя… Он родился на Мокотове. Тогда это была деревня, поле - первый варшавский аэродром. Сейчас на Пулавской, Раковецкой великолепные здания…
Сверчевский сидел, прикрыв глаза.
Этот человек еще сегодня утром дышал воздухом Варшавы, одним воздухом с Хеней. Воздухом его детства.
- Вас утомили мои рассказы… Будем есть ужин…
Перемытов не скупился на вопросы и новые задания.
- Жду вас послезавтра в шестнадцать тридцать.
Приподнявшись, делал пометку в календаре, протягивал для прощания руку.
Иногда ошарашивал:
- С конем вы в ладах. А с автомобилем?.. Прискорбно. С завтрашнего дня начнете занятия.
Сверчевский попробовал сострить:
- Аэроплан пилотировать не придется?
Начальник штаба не принял шутливого тона.
- При первой же оказии обязал бы. Пока же, - Перемытов уставился на него через свои учительские очки, - набросайте предположительно очертания трех укрепленных районов на территории округа. Учтя рельеф, уязвимые в танковом отношении направления, оперативные планы западного соседа. Помните: в тылу у нас Москва - вожделенная цель любого противника…
Сверчевский приучил себя не удивляться неожиданным поручениям. Чем неожиданнее, тем, верилось, будет меньше неожиданностей потом.
- Мысль об УРах, - наставительно продолжал Перемытов, - принадлежит товарищу Тухачевскому. Уж он–то знает западный театр. Постараемся не дать повода для упреков в шапкозакидательстве…
После очередного доклада Перемытов удовлетворенно распорядился:
- Завтра повторите этот обзор перед командирами штаба, добавив, естественно, фактов. Потом - дату уточню - в политуправлении.
На штабных совещаниях Сверчевский избегал принятых терминов "возможный враг", "вероятный неприятель", "потенциальный противник" и предпочитал нейтральное: армия Польши.
Осваивая чужую страну, человек приближается к ней. Даже если отвергает ее строй, лидеров, политику.
Польша никогда не была для Сверчевского чужим берегом.
Он признавал оправданность штабной терминологии. Но в подсознании ли, в душе не мирился с перспективой когда–либо отбросить "вероятный", "потенциальный", "возможный"…
Как–то Перемытов озадачил его вопросом:
- Кажется ли вам нормальным, что наши красноармейцы, командиры в частях имеют самое приблизительное представление о польской армии, о жолнеже?
- Что делать?
- Использовать окружную "Красноармейскую правду". Не сочтите за труд, свяжитесь с редакцией. Но помните, пожалуйста, ни малейшего шовинистического душка. Не по умыслу могут. Увлекутся…
В редакции, несмотря на гимнастерки и буденовки, воинской дисциплиной не пахло. Сотрудник посылал начальника отдела туда–то, тот сам направлял его по указанному адресу. Молодые поэты–смоляне читали стихи под пулеметный стрекот пишущей машинки…
Сверчевского за глаза величали "наш лысак", в глаза - Каркарычем. Краснопольский, ответственный секретарь редакции, отводил специальную колонку его сообщениям о Польше и польской армии.
- Как подписать? - обратился он к Сверчевскому.
- "От нашего лыскора".
- От вас ничего не утаишь.
- Служба такая.
Заметки Сверчевского вызвали письма из частей.
- Книжечку бы выпустить, - подумал вслух Сверчевский.
- Написали бы, - отозвался Краснопольский.
- Из меня писатель…
- А для меня польский язык - лес темный.
- Сквозь лес я вас проведу, помогу с материалом.
Изданная вскоре в Смоленске брошюра была замечена за недалеко пролегавшей линией границы. Предназначенная для офицерства "Польска збройна" откликнулась сообщением о "лживой книжонке о польском солдате". Никаких доказательств лжи газета, однако, привести не могла, - все факты брались из самой "Польска збройна" и "Жолнеж польски".
Став своим человеком в редакции, Сверчевский занимался военным просвещением журналистов, знакомил с зарубежными армиями, приносил новые книги на немецком, английском, французском, польском. Находился кто-нибудь, знающий нужный язык. С французского и польского переводил сам.
После занятий по неписаной, но прочной традиции начиналась редакционная вечеринка…
"Граждане повой Польши должны понять, что Вождь осуществил идею свободы. Но роль возрожденной Польши не может ограничиваться воспоминаниями о великой традиции прошлого…
Мы должны осуществить новые задачи.
Польша, занимая восточные рубежи Европы, претворяет новую историческую миссию: укреплять собственный государственный строй и принести другим свободную государственность.
Генерал дивизии Мечеслав Норвид–Неугебаурэр, инспектор армии.
"Польска збройна", 1928 г."
"Корпус пограничной охраны, созданный в ноябре 1924 года, несет службу на двух пятых польских границ, т. е. на 1516 км из 2176 км. Его задачи отличаются от тех, которые выполняются пограничной стражей западных границ. Корпус подчиняется министерству внутренних дел, хотя носит обычное армейское обмундирование. Он состоит из 6 бригад.
"Польска збройна", 11 ноября 1928 г."
"Ослабевшая от голода, бездомная и безработная Софья Климчак была накормлена полицией, которая ее доставила в комиссариат.
"Роботник", 4 февраля 1928 г."
"В войне с большевистской Россией мы победили. Маршал Пилсудский создал новые политические концепции, относящиеся к соседним народам. По вине польского народа и тех, кто внушал ему неверные взгляды, нам не удалось осуществить эту историческую миссию. Но победа была за нами. Польша должна быть великой державой.
Генерал Рыдз–Смиглы.
"Польска збройна", 11 февраля 1928 г."
"Генерал Шарль Шарни покинул Польшу. Он являлся руководителем высшей военной школы. Среди провожающих был начальник школы генерал Форн.
"Польска збройна", 11 ноября 1928 г."
"Верховный военный суд рассмотрел дело командора Бартошевича, приговоренного за хищения в военно–морском флоте на 5 лет тюрьмы.
"Роботник", 2 апреля 1928 г."
"Группа социалистической молодежи района Повонзки, улица Дельна, 95, проводит сегодня, 2 февраля, в 5 часов вечера собрание, посвященное памяти "1‑го Пролетариата". Будет чтение стихов, пение песен и исполнение пьесы Жеромского "Роза".
"Роботник", 2 февраля 1928 г."
"9 ноября 1927 года была украдена упряжь у владелицы имения Пулганы госпожи Мазарак. В краже необоснованно заподозрили Даниэля Киселюка. Полицейские приковали арестованного цепью к кровати и били его резиновыми дубинками по подошвам, по шее, по голове и куда придется. Его пытали, зажимая карандаши между пальцами, добиваясь, чтобы он признал свою вину…
Действительного вора вскоре обнаружили. Из этого встает полная необоснованность действий польской полиции в Лаврове по отношению к истязаемому.
"Роботник", 3 февраля 1928 г."
IX
Особняков таких - частью переоборудованных в общежития, частью приспособленных под учреждения - в Москве двадцатых - тридцатых годов оставалось немало. Тот, что вблизи Клементовского собора, укрылся за глухой оградой, над которой свешивались густые кроны лип, за железными двустворчатыми воротами и калиткой с узкой щелью глазка. Калитка открывалась редко, ворота - еще реже.
За зеленым забором, в глубине двора с акациями и липами, обосновалась одна из коминтерновских школ.
VI конгресс Коминтерна (1928 год) утвердил инструкцию по борьбе против войны, определив задачи коммунистов при нападении на Страну Советов. II пленум ЦК компартии Польши (1931 год) принял постановление о позиции партии на случай войны Польши и СССР. В подготовке его участвовал Стефан Жбиковский, в прошлом организатор Красного варшавского полка, затем Западной стрелковой дивизии.
Когда Коминтерну понадобились люди надежные, имеющие организаторский опыт, владеющие иностранными языками и не распускающие собственный язык, Жбиковский назвал Пятницкому фамилию Сверчевского. Слышал от советских товарищей, сам раза два беседовал. Пятницкий взял Сверчевского на заметку. Спешка - не в правилах секретаря Исполкома Коминтерна, ведавшего организационно–технической стороной сложного механизма.
Перед встречей Пятницкий пролистал анкеты и характеристики Сверчевского, - за годы армии их немало накопилось в голубой папке. Но не хотел составлять мнение по бумагам.
Фамилию Пятницкого Сверчевский помнил еще с академии, прочитав "Записки большевика". Он увлекался тогда воспоминаниями революционеров, всего более восхищаясь людьми, пусть не шибко образованными и гладко пишущими, но отважно, без лишних разговоров идущими на риск. Потому и сохранил в памяти имя автора "Записок большевика".
При свидании обнаружились совпадения, незначительные, однако породившие взаимную приязнь.
Увидев Сверчевского, Пятницкий рассмеялся:
- Вы, дорогой товарищ, по линии лысины меня догнали.
Обратил внимание на ладно сидящий френч:
- Не от Журкевича? У меня не праздное любопытство, чисто профессиональное.
Сверчевский объяснил: френч подогнал собственноручно, не выносит плохо сшитой одежды.
Пятницкий, дамский портной по давней специальности, похвалил работу. Когда принесли чай, заметил, что Сверчевский положил четыре ложечки сахара.
- Впервые вижу мужчину, у которого норма, как у меня. Люблю, грешный, сладкое. Вот результат.
Он отодвинул кресло, похлопал себя по животу.
- Вам, Карл Карлович, как будто не угрожает.
- Не поручусь. Пока верховая езда, гимнастика, держусь в норме. Привяжут к канцелярскому столу - попаду в другую весовую категорию.
Последняя фраза произносилась не без умысла. Карла не ставили в известность о цели вызова в Москву, к Пятницкому. Он не спрашивал, строил разные предположения и подпустил насчет канцелярского стола. Пятницкий разгадал нехитрый ход.
- Полагаю, канцелярский стол вам не грозит.
Желая перевести разговор в другое русло, спросил, не забыл ли Сверчевский польский. Сам он в детстве неплохо умел "мувич"; в Вилькомире, откуда родом, жило много поляков, высился громадный костел.
Легкий разговор, необязательный; того коснулись, другого. Но Сверчевский безошибочно чувствовал: Пятницкий его прощупывает, неотступно остер взгляд из–под лохматых седеющих бровей. Стул Карла стоял против окна, свет падал на лицо, и Пятницкий использовал это, пристально глядя на собеседника.
Сверчевский свыкся с тем, что героям не всегда сопутствует орлиная повадка. Грузный, с вислыми сивыми усами, сладкоежка Пятницкий не совпадал с легендарным Фрейтагом (он же Покемунский, он же Хигрин, он же Михаил, он же князь Сандирадзе), каким воображал себе слушатель академии автора "Записок большевика".
В результате встречи свершился крутой поворот в судьбе Сверчевского. Настолько крутой - даже фамилия обновилась: Вальтер.
Став Вальтером, он свел знакомство с поляками, немцами, чехами, венграми и убедился, что революция - тяжкий труд со своими профессиональными недугами, приобретаемыми в тюрьмах, в странствиях под чужим именем, в бессонные ночи подполья. Да и внутрипартийные разногласия дают себя знать.