* * *
И, наконец: "Деревья складками коры Мне говорят об ураганах…" – любимое с юных лет "Созерцание" Райнера Марии Рильке – "И я их сообщений странных Не в силах слышать средь нежданных Невзгод, в скитаньях постоянных, Один без друга и сестры…"
"…Как мелки с жизнью наши споры, Как крупно то, что против нас. Когда б мы поддались напору Стихии, ищущей простора, Мы выросли бы во сто раз. Все, что мы побеждаем, – малость, Нас унижает наш успех. Необычайность, небывалость Зовет борцов совсем не тех. Так Ангел Ветхого Завета Нашел соперника под стать. Как арфу, Он сжимал атлета, Которого любая жила Струною Ангелу служила, Чтоб схваткой гимн на нем сыграть. Кого тот Ангел победил, Тот правым, не гордясь собою, Выходит из такого боя В сознаньи и расцвете сил. Не станет он искать побед. Он ждет, чтоб высшее начало Его все чаще побеждало, Чтобы расти ему в ответ".
Рильке полагает, каждый должен стремиться заслужить ВСТРЕЧУ. Лишь вступив в борьбу с противником, которого априори нельзя, невозможно победить, человек в состоянии постичь "необычайность и небывалость" и "расти в ответ". Борьба описывается как путь к постоянному обновлению, совершенствованию и постижению истины. Единственный верный образ жизни. ЗАДАНИЕ. Как поединок, где поражение оборачивается победой.
Художником надо родиться
Образ гения и маленького человека в московском неофициальном искусстве 60–70-х
Истинны в жизни человека не его дела, а легенды, которые его окружают. Никогда не следует разрушать легенды. Сквозь них мы можем смутно разглядеть подлинное лицо человека.
Оскар Уайльд
Помню, в детстве взрослые говорили: "Художником надо родиться".
Я мечтал познакомиться с художником. Однажды моя старшая сестра Люся рассказала, что в Парке культуры и отдыха к ней подошел незнакомец и предложил написать портрет. "Я не такая идиотка и не согласилась", – со смехом поведала сестра. А я подумал: "Люська – дура! Так повезло. К ней подошел сам ХУДОЖНИК! Кудесник и волшебник. А она…"
* * *
Когда появились художники, позиционирующие себя гениями?
Не "ты – гений", а "я – гений". Когда возникла идея, что художник должен быть больше, чем художник, а писатель – больше, чем писатель? Когда родилась гениомания?
Вероятно, в эпоху modernity. Массмедиа.
Александр Сергеевич Пушкин, сознавая свое величие, писал: "Я памятник себе воздвиг нерукотворный, / К нему не зарастет народная тропа…".
Блистательный остроумец Оскар Уайльд на вопрос американского таможенника, есть ли у него что-либо подлежащее декларированию, ответил: "Мне нечего декларировать, кроме моей гениальности".
Культовый немецкий поэт рубежа XIX–XX веков Стефан Георге практиковал образ поэта – исключительного существа, вокруг которого группировались "экстравагантные одиночки".
Создатель "науки о духе" – антропософии – Рудольф Штейнер и изобретатель "четвертого пути" Георгий Гурджиев пребывали в образе демиургов.
Англичанин Алистер Кроули провозгласил себя пророком нового магического эона, жрецом Сатаны. "Зверем 666". Создателю колоды "Таро Тота" потусторонние голоса диктовали тексты книг, значение которых самому автору было недоступно.
По сравнению с Кроули Жорж Батай со своим обществом ацефалов выглядел магом-рабочим-экспериментатором.
Самопровозглашенный гений, эгофутурист, декадентский эстет Игорь Северянин писал: "Я, гений Игорь Северянин, / Своей победой упоен: / Я повсеградно оэкранен! / Я повсесердно утвержден! <… > Я год назад сказал: "Я буду!" / Год отсверкал, и вот – я есть!"
Анна Ахматова и Борис Пастернак, безусловно, лепили образ гения. Оба фотографировались в величественных позах и со взглядом, полным значения. Царственным – Ахматова, устремленным в будущее – Пастернак. При этом Пастернак кокетливо отыгрывал тему скромного гения: "Быть знаменитым некрасиво…"
Велимир Хлебников и Казимир Малевич были уверены в своей глобальной гениальности. Первый в масштабе земного шара, второй – в "пространстве без границ".
В 60-е в Москве возник клуб молодых гениев. Поэт Александр Величанский, упиваясь своим величием, называл всех вокруг "дурачками".
* * *
До середины 70-х в кругах московского неофициального искусства процветал культ непризнанного гения. Не признанного официально. Но признанного своим кругом. Это было поколение художников лет на десять-пятнадцать старше меня. Народ шептался при виде избранников. Не важно, как они были одеты и сколько зарабатывали.
Речь пойдет о людях, которые сознательно себя позиционировали как гениев. Все нижеописанные персонажи, несмотря на ироническую интонацию, которую я себе позволяю в данном тексте, были и есть замечательные художники. И их работы украшают стены моего жилища.
Итак, культивировались следующие имиджи.
* * *
Анатолий Зверев практиковал образ гения-маэстро.
И постоянно демонстрировал свой блестящий дар. Творил искусство на глазах у зачарованной публики. Что ни сделает – все гениально. Плеснет краской на полотно – гениально. Плюнет на холст – гениально. Потому что родился гением. Художник надевал маску гения – носителя разудалой есенинской свободы.
То, что нельзя другим, можно гению. Потому что у него – поэта-художника – "всемирный запой, и мало ему конституций". Например, можно валяться в канаве вдрабадан пьяным ("пускай я умру под забором, как пес…") или прыгать по нашему двору на четырех лапах, лаять и нападать на мою собаку Коку.
Образ Зверева постоянно мифологизировался. Чуть ли ни шепотом люди передавали друг другу информацию о том, что якобы сам великий Пикассо, как Державин Пушкина, благословил Зверева и назвал русским гением.
Со временем маска превратилась во всамделишную кожу.
* * *
Эрнст Неизвестный – гений-человечище. Гений-пророк. Говорил о себе: "Художник Дантова помола". Добавлял: "Вертикаль – Шекспир, горизонталь – Леонардо да Винчи. Место перекрещения – Эрнст Неизвестный!"
Гений, по нашему герою, – это величие замысла. Масштаб.
Создатель шедевра шедевров. Магнум опуса – скульптуры "Древо жизни" в 150 метров высотой.
Оказавшись на Западе, маэстро пребывал в образе гения в изгнании: страна, потеряв пророка, осиротела и терпит лишения. Призывает гения сжалиться над родиной и вернуться.
Неизвестный, бывало, рассказывал: "Однажды в душный летний вечер раздается звонок в дверь. Открываю. Андрей Вознесенский. Андрей с порога спрашивает: "Эрнст, когда ты вернешься?!"" У Эрнста имелись в запасе варианты: "Однажды в холодный зимний вечер… Евгений Евтушенко", "Однажды в тоскливый осенний вечер… Роберт Рождественский", "Однажды в теплый весенний вечер… Булат Окуджава".
* * *
Михаил Шварцман – гений-избранник.
Небеса выбрали нашего художника, чтобы через его искусство возвестить миру Божью весть. Весть спрятана в картинах-иературах. Картины-иературы – письмена Бога. Задание человечеству – расшифровать небесные ребусы, таящиеся в картинах художника. Чтобы обрести истину.
В момент, когда зритель расшифрует сообщение, мир будет спасен. Возможно, явится Мессия.
Шварцман – гений поневоле. Или по воле Божьей.
* * *
Образ гения у Владимира Янкилевского близок к образу Эрнста Неизвестного.
Та же идея масштабного высказывания. Что выражается в крупных (но незашкаливающих, как у Эрнста) размерах произведений. И в выборе значительных тем. Вот названия некоторых работ художника: "Экзистенциональные ящики", "Человек на фоне вечности", "Мгновения вечности", "Свет и тьма", "Анатомия души", "Атомная электростанция"…
Если Эрнст Неизвестный и Михаил Шварцман мыслили себя в компании Леонардо да Винчи и Данте Алигьери, то Янкилевский довольствуется Дмитрием Шостаковичем и Пабло Пикассо.
Янкилевский – страдающий гений. Творец со стигматами. Мир несправедлив к нему. По его словам, живет с "незаживающей раной в душе".
* * *
Эдик Штейнберг – малый гений. Художник пребывал всю жизнь в тени большего, чем он сам, гения – Казимира Малевича.
Образ художника-гения звучит эхом и в творчестве художника-примитивиста Леонида Пурыгина, который чувствовал себя не совсем уверенно в данном амплуа. И потому в каждом произведении, боясь, что зритель, не дай бог, забудет, напоминал, что данную картину написал Леня Пурыгин Гениальный из Нары.
Дмитрий Лион – гений-чудак. Не от мира сего. Изобретатель "медитативных лакун" делил свое время между творчеством и игрой в шахматы. Если находился в Москве, играл в шахматном клубе сада "Эрмитаж", если в Париже – в Люксембургском саду. Гений-чудак был рассеян и нерешителен в жизни. Лион обозначил свою гениальность и в одежде. Подруга связала ему берет а-ля Рембрандт, который маэстро никогда не снимал.
Среди прочих гениев стоит отметить художника Владимира Вейсберга – гения-безумца. Создателя мерцающего, тающего белого пространства.
И художника Василия Ситникова – гения-юродивого.
* * *
В середине 70-х противоположный гению образ "маленького человека" начал разыгрывать Илья Кабаков (подробнее в следующей главе). У которого тотчас возник идеологический конфликт с коллегами.
Шварцман говорил про Кабакова: "Искусство, которое можно рассказать по телефону, не искусство". Кабаков говорил про Шварцмана: "Ангела нельзя схватить за ж…"
Гениями, как мы уже знаем, рождаются. Счастливчика выбирают высшие силы. Он уникален. Единственен. У гения не может быть соавторов. По определению. Ангел не трубит в две трубы.
Маленькому же человеку не западло. Более того, маленький человек нуждается в помощи. На то он и маленький. В середине 90-х соавтором Ильи Кабакова стала его жена Эмилия.
Гений излучает высший надзвездный свет. Он, "вечности заложник", занимается искусством по заданию высших сил. Его не интересует образ земной звезды – креатуры массмедиа. У него другие цели – помочь человечеству. Или даже спасти его. Не телевидение или газеты создают гения. При рождении их метит ангел.
* * *
Напротив, стать художником-этуаль, чтобы о тебе заговорили незнакомые люди – безликая масса, бодрийяровское молчаливое большинство, – как о голливудском киноактере, – мечта маленького человека-Кабакова. Вот цитата из разговора нашего героя с Борисом Гройсом: "Тот, кто говорит художнику: "Заткни уши и твори", мне глубоко отвратителен. Ибо в злополучной триаде художник – произведение – зритель приоритет, несомненно, принадлежит зрителю. Иначе зачем я это делаю? <…> Особенно важно, чтобы незнакомые другие замечали меня, чтобы говорили обо мне – не обязательно тогда, когда они у меня в гостях и обязаны высказываться о моих работах. Вот я встречаю сплошь и рядом: "Как сказал Гройс…" И при этом говорят походя, не желая специально обсудить Гройса. Это и есть то попадание в безличное поле голосов, к которому я стремлюсь. Если говорить откровенно, то моя цель состоит именно в попадании в этот безличный хор голосов культуры".
В 90-е на Западе один мой приятель-художник выступал в роли творца "не от мира сего", человека "не в курсе". "Ируся, неужели без денег вот этим маленьким кусочком пластмассы можно заплатить за ужин?!" – спрашивал он, когда жена доставала из сумки кредитную карту, чтобы заплатить за обед в ресторане. На вернисажи своих выставок приятель приходил неизменно в майке с надписью и в джинсах, запачканных краской: мол, только что оторвался от мольберта.
* * *
Чуть позже появилась целая плеяда художников, для которых ирония стала способом описания мира. Образ гения был дезавуирован. В художнический обиход вошли такие слова, как "нетленка", "сакралка", "духовка". Актуализировался Даниил Хармс. ХУДОЖНИК: Я художник! РАБОЧИЙ: А по-моему, ты говно! (Художник побледнел как полотно. И как тростиночка закачался. И неожиданно скончался. Его выносят.)
Эпоха гениев завершилась.
Александр Бенуа, Илья Кабаков
"Маленький большой человек"
…Там жили поэты, – и каждый встречал другого надменной улыбкой…
А. Блок. "Поэты"
У поэтов есть такой обычай -
В круг сойдясь, оплевывать друг друга.
Д. Кедрин. "Кофейня"
В 1997 году, будучи в Москве, мы с женой навестили Шварцмана незадолго до смерти. Перенеся не один инсульт, Михаил Матвеевич был в неважном состоянии. Он много говорил о своей любви к России и часто плакал. Потом сказал: "А Кабак (Кабаков) каждую неделю мне звонит, и мы говорим часами". Позже, в Нью-Йорке, Илья и Эмилия Кабаковы пришли к нам домой на ужин. Я рассказал Илье о Шварцмане. Кабаков с грустью сказал, что, находясь на Западе, ни разу Мише не позвонил. По всей видимости, для Шварцмана творческий спор с Кабаковым был актуален и перед смертью, когда явь и сон уже неразличимы.
Гриша Брускин. "Прошедшее время несовершенного вида"
Первым человеком, написавшим книгу, которая явилась прообразом истории искусства своего времени, а именно: "Жизнеописание наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих", по праву считается художник эпохи итальянского Возрождения Джорджо Вазари. Наука "искусствоведение" и, соответственно, господа искусствоведы появились спустя столетия, лишь в XIX веке.
В наше время мне известны два случая, когда художники, а не всамделишные искусствоведы написали раньше последних историю искусства своего круга. Они были первопроходцами, и их книги на какое-то время стали основополагающими.
Оба литературно одаренных автора создали яркие и по-своему замечательные книги. Книги эти оказали сильное воздействие на умы и сердца молодежи. И не только.
Речь идет об "Истории русской живописи в ХIХ веке" Александра Бенуа и о книге "60–70-е. Записки о неофициальной жизни в Москве" Ильи Кабакова. Поначалу пущенной по рукам в нашем кругу в виде стопки машинописных листов бумаги, а после перестройки подвергшейся редакции автора и выдержавшей не одно издание.
У обоих авторов были ясные цели.
Бенуа включил друзей в контекст русского искусства своего века. И постарался отвести им подобающее место в эмпиреях.
Он, по всей видимости, трезво оценивал масштаб своего дарования и понимал, что может вписаться в историю лишь в составе группы художников "Мира искусства".
Задачей было умалить значение официально господствующих направлений в искусстве тех лет – академического и передвижников. И на фоне развалин высветить и утвердить художников своего круга – "Мира искусства".
Во втором случае не было нужды вести войну против тогдашнего советского официального искусства, включая академиков. Оно и так всерьез не воспринималось ни в нонконформистской среде, ни на Западе.
Идеей Кабакова было создание своей версии истории неофициального искусства, пока ее не написали другие, расставить "правильно" акценты и создать табель о рангах. А также оставить за бортом корабля современности, который автор направил в будущее, целый ряд художников. Потому что, как мы знаем из текста Кабакова, начальники "в будущее возьмут не всех".
* * *
Кабаков, безусловно, выдающийся художник. На этот счет не может быть двух мнений. Яркий, радикальный, оригинальный. Проницательный. Один из умнейших людей, когда-либо встреченных мной в жизни.
Каждый имеет право на собственный необъективный взгляд на свое время, на собратьев по профессии. В данную минуту мое перо также рисует субъективную картину. Да и возможна ли объективная точка зрения вообще? Особенно в мире, где художники относятся друг к другу – как бы поделикатнее выразиться? – недружелюбно. Особенно к тем, кто успешен. И конечно, прежде всего к тому же Кабакову.
Помню, однажды я приехал в Париж через два дня после закрытия выставки Ильи в Центре Помпиду. Сожалея, что опоздал, я спросил своего приятеля, жившего тогда в городе, как ему понравилась выставка. "Знаешь, – сказал он, – мне лично понравилась. Я даже не ожидал. Но мнения есть разные". – "Какие?" – спросил я. "Здесь приезжала одна авторитетная дама из Москвы. Критик. К ней очень прислушиваются. Так вот, у нее совсем другое мнение". "Какое?" – поинтересовался я. "Посмотрела и сказала "Бездарно"", – с удовлетворением заключил приятель.
Зависть, господа, штука малоприятная. Низкая и презренная. И завидующий, как известно, всегда несчастный тип.
* * *
Есть художники, которые из желания убрать конкурента, не ленятся всерьез работать над общественным мнением: в приватных беседах или публично оговаривая очередного коллегу в профессиональной среде.
За примерами далеко ходить не приходится.
В начале 70-х Эрик Булатов написал картину "Горизонт". Критики, изучающие московское неофициальное искусство, сходятся на том, что "Горизонт" явился важным артефактом. Повлиял на ряд мастеров и даже на целое направление соц-арт. "Кто первый", в данном случае приблизительно так же важно, как в случае с писсуаром Дюшана или "квадратом" Малевича.
В 1992 году несколько современных русских художников были приглашены участвовать в выставке "Европа, Европа" в Кунстхалле в Бонне. Перед открытием ко мне подошел один из участников выставки, наш общий с Булатовым знакомый, взял под руку и предложил: "Старик, давай пройдемся". Вскоре мы оказались возле "Горизонта". "Какой чудак Эрик, – сказал мой спутник, – ну какая разница: чуть раньше, чуть позже. Ты знаешь, он ведь уже пятый раз меняет дату картины". Во время вернисажа общий знакомый подводил к "Горизонту" искусствоведов, журналистов, музейщиков, галеристов, коллекционеров и повторял слово в слово вышеприведенный текст.
* * *
Кстати, Эрик Булатов рассказывал, как появился на свет "Горизонт".
Поехал с Олегом Васильевым на творческую дачу в Гурзуф. Друзья иллюстрировали "Золушку", зарабатывая деньги на мастерскую. Много курили. Надымили, открыли окно. Эрик простудился и слег с радикулитом. Врач прописал лечение – массаж спины. Во время сеансов Булатов лежал на животе и смотрел в окно на море. Красный поручень балкона перечеркивал пейзаж по горизонту, мешая созерцать красивый вид. На двадцатый раз художник сказал себе: "Это и есть наша жизнь!" И написал картину "Горизонт".