Борис Свешников
Седьмая печать
Конец 60-х. Возбужденный, суетливый коллекционер Александр Глезер показывает свое собрание. Первая увиденная мной (или первая запомнившаяся) картина Бориса Свешникова – оживший обнаженный труп не то залезает в гроб, не то вылезает из гроба ("Мастерская гробовщика") – произвела удручающее впечатление. Это впечатление мешало мне долгие годы понять искусство одного из самых оригинальных художников московского неофициального искусства.
* * *
Начало 80-х. Квартира Свешникова. Старинная мебель. Картины. Иконы на стенах и в красных углах. Чай из круглого медного самовара. Немногословный художник. На произведениях и на значительном лице хозяина печать непросто прожитой жизни.
* * *
Итак, господа, Танатос!
Любовь с первого взгляда.
"Век-волкодав" забросил пылкого юношу прямиком из художественного училища сначала в одно гиблое местечко, затем в другое. С гнусными названиями (как следует из подписей под рисунками): "Ухтимжлаг" и "Ветлосян". Там-то нашему художнику Она и назначила первую свиданку. Там-то и завязались романтические отношения. Длиной в жизнь. Там-то и возникла любовь. Любовь жертвы к мучителю.
Подобно герою фильма Ингмара Бергмана "Седьмая печать", наш герой затеял партию в шахматы со Смертью. Смерть, пожав руку противника, не выпустила ее. И отныне водила пером художника, доводя его (свое) мастерство до совершенства.
У Свешникова есть картина: овраг, земля вперемешку со снегом; на переднем плане в правом углу – затерявшиеся очки. Соблазнительно представить: художник очки подбирает, надевает и, как ученый, взглянувший в только что изобретенный микроскоп, всматривается в новый потаенный мир. Скудный пейзаж оживает и заселяется.
Пространство, в котором происходит действие обнаруженного мира, более всего походит на Арканарское королевство из повести братьев Стругацких "Трудно быть богом": хоть новая планета и напоминает средневековую Европу, это не прошлое. События происходят в данную минуту в параллельном мире. И смерть тут пахнет не брейгелевской чумой, а лагерем. Рисунки художника становятся хроникой событий на обнаруженной планете.
Тщета, нищета, скверна. Не тело, а бренная плоть. Не любовь, а блуд. Самоубийцы, виселицы. Крысы, волки в человеческом обличье. Покосившиеся лачуги, комнаты-пеналы, комнаты-колодцы, заборы, закутки, ямы. Не дороги, а сгнившие мостки. Лестницы, тропинки, карабкающиеся вверх по отвесной горе. Тернистые пути. Разруха. Кладбища, кресты, гробы, покойники, призраки…
Не руины как знак старого, неправильного мира в противоположность новому – правильному. А обветшалость без надежды. Нет и не будет света. Нет и не будет новой вести.
Нового завета.
* * *
Отбыв срок, художник вышел на свободу. Но как йог, который слишком далеко отпустил от себя душу и не сумел обрести ее вновь, так и Свешников не вернулся в современную жизнь.
Художник сменил диоптрии очков на стеклышки калейдоскопа. Верная подруга Смерть услужливо поворачивает трубу… и просится в соавторы.
Очередной поворот: стеклышки смещаются, и из частиц возникает новая комбинация, новый узор, новый образ, новая фата-моргана. Еще поворот, и новый мираж. Еще… еще… еще… Цепочка сюжетов бесконечна.
Утонченный декаданс "Мира искусства" пришел на смену Жаку Калло.
Каждый день рисовальщик достает чистый лист бумаги и фиксирует Ее деяния.
Тайна. Исторические костюмы, маски, цилиндры декольте, вуали, страусовые перья, плащи. Инкогнито. Духи. Духи прошлого (?). Утонченное распутство. Ритуалы. Магия. Транс. Гипноз. Безумие. Процессии. Тайные сообщества. Черепа. Скелеты, скоморохи. Проплывающее тулово. И опять же тени, кладбища, гробы, призраки.
Неспокойные воды Стикса. Задумчивый Харон.
Прохожий-наблюдатель.
Черточки, закорючки, зигзаги, штрихи, галочки оборачиваются вдруг мириадами глаз, мириадами лиц, мириадами пляшущих фигурок; пейзаж хихикает, гогочет, стрекочет, верещит, подмигивает и кривляется. ("Приютт" – именно так: с двумя "тт" – 1998, "Река Стикс" 1998).
Призрак Джеймса Энзора бродит неподалеку.
Классическая смерть-скелет тут частая гостья. Празднует свой очередной триумф. Старушка разошлась вовсю, ни в чем себе не отказала.
Из-под пера нашего героя выходят рисунки, исполненные грации, изящества, грез, греха, тайны и колдовства. Мрачные, больные, изломанные, декадентские и в то же время притягательные, манящие и завораживающие.
Совершенные творения.
* * *
Икар и Дедал летали в "Мифах и легендах Древней Греции". Христианские святые парили в небесах в религиозной живописи. Оттуда парящие перебрались в живопись модернистов. Перевоплотившись в картинах Марка Шагала в самого художника и его героев. У Магритта – в левитирующих джентльменов в котелках и макинтошах ("Голконда")…
Далее мы обнаруживаем парящих персонажей в работах Бориса Свешникова: прохожий в клетчатых штанах шагает по воздуху на уровне крыш между домами, конькобежцы скользят высоко в небе над тарусскими снегами и ледяной Окой, любовник, оставивший в вагончике пышную ню, бежит под зонтиком над городом сквозь падающие снежинки домой…
Ну а что потом? Персонажи Свешникова (60-е) полетели дальше.
В альбом Ильи Кабакова "Полетевший Комаров" (70-е).
Вероятно, в который раз мы имеем дело с коллективной атавистической памятью. Возможно, на заре эволюции наши пращуры имели крылья вместо рук и летали. Поэтому мы летаем во сне и в картинах.
* * *
У Свешникова были редкие попытки убежать из скверного мира.
В чудо.
Вот рисунок из моей коллекции (1974). Слева дом за высоким забором, возможно тюрьма. Озеро. Небо-мираж. Дорога вдоль берега. Самодельный шлагбаум поднят. Но скученные четыре верстовых столба тут завершают путь. На берегу стоит зевака – знакомый тип в пальто с поднятым воротником и в кепке. Задрал голову и глазеет вверх: поднимающаяся из озера смесь воздуха и воды образует путь-дорогу на небо-мираж. Там, наверху, возобновляется потерянный путь: снова верстовые столбы, снова шлагбаум. Видны следы человека, преодолевшего рубеж, вошедшего в небесный лес и исчезнувшего в чаще.
* * *
На наблюдательный пункт ангела истории, обернувшегося к будущему спиной и взирающего на прошлое, подруга посадила художника. Художник беспрерывно вращает трубу калейдоскопа в надежде узреть будущее. Но видит лишь пространство без истории, откуда несет сквозняком, от которого у него ноют кости и зубы.
Леонид Пурыгин
Герой творчества
В моей коллекции есть три картины яркого художника Леонида Пурыгина. Время от времени я останавливаюсь возле них и рассматриваю.
Главным героем искусства Пурыгина является то, что в народе обозначается заборным словечком из трех букв. О нем и пойдет речь дальше. Поскольку новейшая российская цензура наложила запрет на использование сочетания этих букв в печати, мы будем употреблять старинное русское слово "фирс".
В портрете Сталина (В небе солнышко плывет / Солнышко весеннее / Сталин в ж… нас е… / по закону Ленина) Пурыгин, испытывая неприязненные чувства к своему персонажу и желая изобразить вождя народов тираном и убийцей, среди прочих зверств (оторванных рук, ног, голов) изобразил следующие мотивы: 1. Отрезанный фирс на ножках. 2. Фирс, прибитый гвоздем. 3. Фирс, парящий в небе на парашюте. 4. Фирс, растущий из щеки Сталина. 5. Фирс в пасти у монстра, вылезающего из-под погона Сталина. 6. Два фирса в виде золотых звезд Героя Советского Союза на мундире вождя. 7. Несколько сцен содомии. 8. Несколько – орального секса.
В картинах художника постоянно встречаются: крылатый фирс, летящий в небе, фирс-нос, фирс, растущий из земли, фирс, выглядывающий в виде пестиков из цветов, фирс в женской одежде с ручками и ножками, фирс с головкой – человеческим лицом, фирс, помещенный в рюмку, фирс-фонтан, фирс на пьедестале, ожерелье из фирсов, фирсы, растущие во множестве из ног персонажа, фирсы на стеблях, вырастающие из головы персонажа на манер цветов и образующие нечто вроде нимба святого, фирс-рыболов удит рыбу, фирс-удочка удит рыбу на наживку в виде фирса… Фирс, извергающий семя, писающий фирс…
Фирс может быть и конкретным, то есть принадлежать конкретному человеку, например показавшийся из-под земли "пип Глазунова". Грудь тоже может принадлежать конкретной женщине (кстати, и мужчине), например также показавшаяся из-под земли грудь Аллы Пугачевой.
И, наконец, обобщающий образ фантастического зверя по имени "Пипа". Иногда с уточнением: "Пипа Пурыгинская". Кстати "Пипа Пурыгинская", оказавшись в Нью-Йорке, следуя биографии художника, принялась путешествовать в Москву и обратно: картина "Путешествие Пипы Пурыгинской из Нью-Йорка в Москву".
В чем в чем, но в яркой выразительности и безудержной фантазии в данном вопросе художнику не откажешь.
Пурыгин изображает и то, что в просторечье (да что греха таить: и не только) обозначается сочетанием из пяти букв, которое также запрещено нынче цензурой для печати. Употребим здесь блатное словечко "фика", пришедшее в наш язык из вполне респектабельного итальянского. Помимо фики наш художник включает в свои произведения в немалом количестве задницы и женские груди. Но в несравненно меньшем объеме, нежели фирсы.
Итак, главным героем творчества Леонида Пурыгина является, несомненно, фирс.
При этом, естественно, это не имеет ничего общего с порнографией. В отличие от порнографии творчество художника служит иным целям. Не исчерпывается вышеописанным. И вышеописанное не является самоцелью.
Но оставим искусствоведам всесторонний анализ творчества мастера. И ограничимся лишь избранным аспектом.
Как видно, лучшего материала для (по выражению Набокова) "венской делегации" не придумаешь.
Так что же это, господа?
Примитивный фрейдистский страх кастрации?
Или же что-то поинтереснее?
Будем надеяться на последнее.
* * *
Художник Леонид Пурыгин был талантлив и безнадежно беден. Ютился с женой и новорожденной дочкой в двух крошечных комнатках в коммунальной квартире на Ленинском проспекте. Там же работал. Я водил к Лене коллекционеров. По коридору бродил пьяный сосед-гегемон. И, размахивая кулаками, грозил убить художника и его гостей. Посетители или покупали картину рублей за пятьдесят, или оставляли деньги и вещи в качестве гуманитарной помощи.
В конце 80-х Леня уехал в Америку. Добился успеха. Стал популярен. Однажды мы с приятелем оказались в самом дорогом районе Манхэттена. Приятель сказал: "Здесь живет Пурыгин. Давай зайдем". Подъезд охранялся швейцарами в зелено-золотых ливреях. Внимательно оглядев и допросив, стражники проводили нас до нужной двери. Мы позвонили. На пороге появился тощий близорукий маэстро с длинными немытыми патлами и огромным наперсным крестом на голой груди.
Квартира представляла собой груду мусора. Грязные газеты валялись вперемежку с одеждой. Из китайской вазы выглядывали носки. Гречневая каша соседствовала с красками на палитре. Помещение не проветривалось месяца три. Посреди комнаты сидел ангелок – шестилетняя Ленина дочка, белокурая Дуня. Хорошенькая девочка была одета как куколка в дорогое синее платьице с накрахмаленными кружевами. В волосах красовались шелковые банты. На ногах – белоснежные гетры и лаковые туфельки со стеклянными пуговками.
Забыв все на свете, Дуня сосредоточенно рисовала. Я никогда не видел столь погруженного в работу ребенка. Казалось, весь мир вокруг исчез. Меня разобрало любопытство:
– Дунечка, дорогая, что ты рисуешь?
– Папину пипиську, – неожиданно сообщил ангелок.
– А это что? – показал я на другой рисунок, стараясь перевести тему разговора.
– Папина пиписька, – не отрываясь от работы, повторила девочка.
– А какие у тебя есть еще рисунки?
Дуня вытащила пачку листов и стала добросовестно объяснять содержание каждой работы:
– Папина пиписька, папина пиписька, папина пиписька…
* * *
В середине 90-х Пурыгин поехал в Россию. Там на фоне московского пейзажа действие разворачивается стремительно и схематично по следующему жуткому сценарию.
1) Богатый и знаменитый художник пускается во все тяжкие: пьет, гуляет, поджигает мастерскую и чуть не сгорает заживо.
2) Жена Галя отправляется из Нью-Йорка в Москву спасать мужа. Прилетает. Выходит на Ленинский проспект ловить такси. Ее сбивает насмерть машина нового русского. Ублюдок за рулем, не притормозив, скрывается.
3) Вдовец запивает по-черному и вскоре умирает от горя и белой горячки.
4) Сироту Дуню удочеряет коллекционер – поклонник искусства Пурыгина.
Владимир Вейсберг
Между собакой и волком
Пошел Вейсберг мыться в Сандуны. Смотрит: Ситников. Вейсберг поднял шайку с кипятком над головой Ситникова и гаркнул: "На колени!" Ситников тотчас бросился на колени. Вейсберг крикнул: "Ты украл мою манеру письма?!" Ситников от страха признался.
Из фольклора художников
История могла кончиться и трагически, так как оба героя были, мягко говоря, неуравновешенными, нервическими натурами.
* * *
Итак, вначале были традиционные портреты, скажем, в духе Роберта Рафаиловича Фалька. Затем почти резкий "поворот винта".
Вопрос: где искать источник внезапно появившихся белых картин художника Владимира Вейсберга?
Ответ: в "белом на белом" Казимира Малевича.
* * *
Вейсберг закинул космическую сеть в белое "Ничто" Малевича, выловил супрематические квадраты, треугольники, прямоугольники и круги. Преобразил супремы в кубы, параллелепипеды, пирамиды и шары. Взглянув на них, вслед за Лисицким, в перспективе третьего измерения. И спланировал с добычей на земную геометрическую твердь стола. Проуны, подчинившись закону всемирного тяготения, потяжелели. Сгруппировались и, отбросив тени, тотчас обернулись детскими кубиками. Метафизической игрой.
* * *
Заслуга Владимира Вейсберга – в создании сновидческого, иного, параллельного реальному пространства для жизни бывших супрем. Где призрачный туман пронизан отраженным светом погасшей звезды потустороннего "идеального" мира.
Геометрические "проуны" в этих замечательных произведениях мерцают отсветами Платоновых идей в сумерках изобретенного художником "сфумато".
* * *
Реквизит для картин художник, по всей видимости, добывал в Учколлекторе, где среди прочего продавались учебные пособия для художественных школ. В том числе кубы, параллелепипеды, пирамиды и шары для уроков рисования первоклашек. (Кажется, именно эти скучные предметы я нарисовал на первом уроке в художественной школе.)
В искусстве Вейсберга эти примитивные формы являются строительным материалом, первоэлементами "идеального" мира. Но не космического мира Казимира Малевича, а своего, зазеркального.
Как только наш художник давал пропуск в свое "сфумато" посюсторонним предметам: статуэткам, раковинам, женским портретам и ню, – тени потустороннего мира исчезали, уступая место "пещерной" обыденности Джорджо Моранди и Василия Ситникова.
Позже этот обездоленный, "безыдейный" мир перекочует в ранние светлые фигуративные картины Эдика Штейнберга.
Затем Штейнберг сплющит вейсберговский реквизит.
Отдастся игре в крестики-нолики.
И вступит в диалог с великим изобретателем Будущего.
Казимир Малевич, Владимир Яковлев, Илья Кабаков, Эдуард Штейнберг
Крестовые узники
У Малевича есть работы, изображающие человека, у которого вместо черт лица нарисован крест.
Например, "Фигура с крестами". Начало 30-х. Культурный центр "Фонд Харджиева – Чаги", карандаш, бумага. Стеделейкмюсеум, Амстердам.
Или "Голова" (лицо с православным крестом), цветной карандаш, бумага. 1930–1931. Музей Людвига. Кельн.
Есть работы не фигуративные, но в основе которых, без сомненья, просматривается тот же сюжет: "Супрематизм" (Мистическая композиция), холст, масло. 1920–1922. Стеделейкмюсеум, Амстердам.
Или: "Супрематические композиции" (композиции 1Е), карандаш, бумага. Музей Людвига, Кельн.
Или же весьма любопытный рисунок, где голова и еще не наложенный на нее крест изображены рядом, как два пока не совмещенных, но готовых к подобной процедуре элемента: "Без названия" (черное лицо и православный крест) 1930–1931, карандаш, бумага. Музей Людвига. Кельн.
И т. д.
* * *
В работах Яковлева также встречаются портреты, перечеркнутые крестом. Мне известны четыре такие гуаши. Все датированы 1969 годом. Одна находится в Москве в коллекции Александра Кроника: "Лицо с изображением креста". Другая – в доме моей приятельницы Малгожаты Пешлер в Цюрихе. И еще две – в собрании Яши и Кенды Баргера.