На этом же рынке мы купили себе одежду, обувь и, таким образом, полностью переоделись в гражданское. Оружия у нас уже не было, мы его попрятали. Документы зарыли еще перед Минском в сарае у одного человека, который нас приютил. Себе я оставил только метрику. Тем более что она была заполнена латинским шрифтом. Это мне здорово помогало потом. Малограмотные старосты и полицаи не раз останавливали меня, когда я шел уже один. Я показывал им метрику и говорил, что это пропуск, который выдали немцы. Они меня отпускали. Там же, перед Минском мы оставили и нашу автомашину, кинобудку и катушки с кинокартиной "Мужество".
У деревни Копысь мы переночевали в лесочке, а утром пошли по домам просить еду. Фашистов в Копысе не было. Добрые люди нас накормили, да еще на дорогу дали хлеба, сала, яиц. Деды подсказали, куда двигаться, чтобы не попасть в руки к немцам. Нас было еще семеро. От Копыси мы шли по большаку. Остановились в одной деревне, разошлись по домам попрошайничать. Затем снова собрались за деревней. Сидели около дороги и рассказывали, кто что поел и что с собой принес в вещевом мешке. Вдруг откуда-то появилась легковая машина, открытая. Около шофера сидел пожилой немецкий майор, сзади сидели четыре солдата. Мы продолжали сидеть. Майор приказал нас обыскать. Оружия у нас не было. У одного был перочинный складной нож. Да у меня бритва и часы. Майор спросил: кто мы такие и куда идем? Мы сказали, что были на базаре в Могилеве и теперь идем по домам. Он спросил, какие деревни будут дальше на юг. Мы назвали Речицу, Рогачев, Быхов, Жлобин. Он сверил с картой и, видимо, поверил нашим рассказам. Сказав, чтобы мы шли по большаку, уехал.
Со стороны Могилева были слышны разрывы артиллерийских снарядов, каждую ночь видны были трассирующие пули. Нас осталось пять человек. Баркан и Шехтер покинули нас в деревне. До этого нас троих задержали местные женщины, они заподозрили, что мы евреи. Заставили снять штаны и трусы. Увидели, что мы обрезанные. "Точно еврейчики, иуды!" – говорили они. Тут мои товарищи позвали наших командиров, тогда еще мы шли вместе. Командиры спасли нас от растерзания. Они объяснили, что я татарин из Крыма, мусульманин, что у нас такой обычай. Они не верили, не знали даже, что такое Крым, Ялта, Турция. Немецкая антиеврейская пропаганда, оказывается, давала свои плоды.
В лесу мы встретились с симферопольцем Орловым. На руках у него была маленькая красивая девочка двух лет. Рядом была его жена, молодая, красивая женщина. Мы разговорились. Он узнал, что я из Крыма, и попросил потом зайти в дом номер 16 на Железнодорожной улице в Симферополе и сообщить, что братья Орловы живы. Я спросил, а где брат, и он указал на человека, который сидел недалеко от нас, тоже со своей семьей. Я поинтересовался, как они оказались в Белоруссии. Он объяснил, что приехал в гости к брату, а тут началась война.
Мы решили идти на Быхов – небольшой город на южной стороне выбранного нами маршрута. Мы шли по дороге вдоль леса и на опушке встретили советских солдат. От них узнали, что где-то рядом есть группа во главе с майором. Нас было уже пятеро. Мы разыскали эту группу. Они отступали тоже от границы. Переговорили. То, что мы увидели, мне не понравилось. Майор установил себе палатку, из выходящих из окружения женщин выбрал себе жену. Все продукты у солдат забирал, а потом распределял по своему усмотрению. Боевых вылазок они не делали. Мы ушли от него ни с чем.
Продолжили движение по большаку в направлении Рогачева. В день шагали не менее 70 километров. Ночью спали в сараях для соломы. Иногда нас пускали переночевать в хаты. Неподалеку от Рогачева на опушке мы заметили советского капитана и лейтенанта. На них были новенькие командирские гимнастерки со знаками различия. Мы обрадовались и подумали, что опять обретем над собой командиров. Капитан и лейтенант были голодными, так как питались только тем, что находили в лесу. Заходить в деревни они боялись. Мы дали им хлеб, сало, чеснок, яйцо, то есть все, что было у нас в торбах.
Капитан был красивый, высокого роста. В отличие от нас он в окружении совсем недавно, так как их часть прибыла в Белоруссию уже после начала войны. Он огорошил нас словами о том, что если мы встретимся со своими войсками, то нас осудят как шпионов, дадут 10–15 лет и сошлют в Сибирь. Всех нас считают изменниками Родины, врагами.
На наш вопрос, как они здесь очутились, он рассказал, что их часть сюда прибыла уже после начала войны. Разместились они в болоте, оно всасывало людей. По их словам, почти вся их часть здесь погибла. Мы расстались с ними и пошли дальше.
В окрестностях Жлобина в лесочке стали слышны автоматные очереди, громкие голоса, ругань: "Рус, сдавайся…" Вероятно, там шел бой. У окраины города нам встретился мужчина и посоветовал в город не заходить. Рассказал, что каждого подозрительного избивают и отправляют в лагерь для военнопленных. Показал нам дорогу в село, где пока нет фашистов. Мы так и сделали и к вечеру остановились в Речице. Мы пятеро опять разошлись по домам. Я попал в дом, где мужик был в армии, в доме жила женщина и три ее дочери. Хозяйка накормила меня, напоила и в разговоре дала понять, что дому нужен мужчина: "Без мужика мы беззащитны. Можешь взять старшую дочь Надежду или среднюю Ганну и оставайся у нас". Младшей Ларисе было еще 13 лет. Мне понравилась Ганна. Она была пухленькая, симпатичная, улыбчивая. Недавно она закончила среднюю школу. Вечером в их доме собрались девчонки. Пели, танцевали, пили чай. Мне даже на миг показалось, что нет войны.
Со мною рядом на лавочке сидела Надежда. Она уже закончила пединститут и работала в Калинковичах учителем истории. Высказала свое отношение к фашистскому строю. Я сболтнул, что я тоже учитель истории. До сих пор всем говорил, что я столяр, и порой даже успевал ремонтировать окна, двери, забор, ворота, калитку…
Немцы учителей, особенно историков, подозревали. После сказанного у меня вдруг появилось внутреннее чувство испуга. Надежда проводила меня до хлева, где нам было разрешено спать на соломе. Там мы с ней обнялись, поцеловались и… простились. Если бы я сел рядом с Ганной и не было бы этого разговора, то, может быть, я бы и остался с Ганной.
Переспав на соломе в хлеву, утром следующего дня я опять зашел в этот дом. Меня пригласили на завтрак. Я снова увидел Ганну. К дому подошли все четверо моих спутников. Ганна спросила: "Пошто уходите? Не хотите со мной оставаться?"
Я ответил, что сердце так велит, товарищи меня ждут, надо идти к родным местам. Как я потом жалел!
До Калинковичей мы добрались рано. По дороге собрали торбу картошки из колхозного поля. Это было разрешено. Картошку отдали одной хозяйке, чтобы она сварила ее нам на ужин. Мы почистили эту картошку, а она положила в большой чугунный казан – макитру, посыпала солью и лопатой, почему-то вверх дном положила казан в горячую печь. Через полчаса картошка спеклась своим паром без воды. Она была почти красная и очень вкусная. Хлеб и чай дала сама хозяйка. Покушав, легли спать на соломе в хлеву. Хочу заметить, что белорусы хотя жили сытно, и люди они добрые, но их домашние условия были очень отсталыми. Только ближе к Украине в доме одной учительницы я увидел кровать и белую простыню. В основном я ночевал в домах, где была только одна комната, вместо кровати – бревна, вместо матраса – сено или солома, вместо простыни – тряпье самотканое из льна или конопли. Одеяла тоже самотканые из льна. Оно холодное, грубое и совсем не греет. Стены в домах были из бревен, между которыми был положен мох, чтобы не продувало. Жил там хозяин с семьей, а вместе с ними – собаки, теленок, поросенок. Такая картина была у большинства сельчан. В городах было по-другому. Когда приблизились к Украине и уже в самой Украине я такого не замечал.
Наутро встали, поели, нам дали с собой хлеба, и мы пошли в город Мозырь, который был в 90 километрах от Калинковичей. Дорога ровная, чистый асфальт. По обе стороны – лес, болота, ни одной деревни по сторонам. Деды нас предупредили, чтобы со шляха мы в лес не сходили: "Там такие болота, что сразу утонете". Мы шли быстро, останавливались только покушать и попить воду, которую взяли с собой. Болотная вода – вонючая. 90 километров прошли за один день. По дороге не встретили ни одной автомашины или повозки, ни одного человека. Тихо, спокойно, словно нет войны, воздух чистый. Это было уже в октябре 1941 года, шел пятый месяц войны, а мы все ходим, ходим и своим ничем помочь не можем. Придет же день, и Родина за все это спросит!
Возле Мозыря особых боев не было. Немцы оставили в городе свою комендатуру. Мы обошли его с восточной стороны. Нам посоветовали идти на город Малин. Мы всегда обходили деревни и города, в которых уже стояли фашисты. Малин был несколько в стороне от нашего маршрута, но мы все же пошли. Город оказался почти пустым. Один старик нам рассказал, что перед тем, как фашисты ворвались в город, смельчаки патриоты хотели устроить сюрприз фашистам. Одно подразделение красноармейцев со своим командиром забралось в чердаки домов. Фашисты спокойно вошли в город, стали обживаться, в это время на них и напали. Всех перебили, вывесили красный флаг над городским советом, а потом даже провели большой митинг.
На следующий день в город пришел карательный отряд. Началась расправа, убивали без разбору прямо на улицах. Спаслись только те, кто заранее ушел в другие деревни или в лес.
Возможно, мы ошибались, повернув на Малин. Ведь тогда мы совершенно не разбирались в обстановке, ничего не знали о положении на фронте, плохо знали местность, у нас не было карт. В основном мы опирались на советы стариков. Именно они указывали нам следующее направление нашего маршрута.
После Малина нам посоветовали идти на Термокивки, а оттуда на Чернобыль. На восточный берег реки Припять мы перешли по мосту совершенно свободно, так как никакой охраны не было. Шли два дня, в какой-то деревне остановились у одной женщины. Жила она бедно. Соседи сообща накормили нас, уложили спать всех пятерых в одной комнате. Матрасов и одеял не было. Принесли сено и постелили под низ, а сверху накрыли самотканой бязью из льна. На другом конце комнаты, также на сене, легли спать пять женщин. Вечером весь их разговор сводился к тому, что в конце их деревни живут четыре семьи татар. Мол, они едят конину, и это очень плохо, что они плохие люди, страшные. Я в разговор не вмешивался. Если бы узнали, что я татарин, то не знаю, что со мною было бы. Бабы были очень агрессивные.
Мы шли вдоль реки Припять на юг. В это время нас было шестеро. Вдруг из леса послышались автоматные очереди и крики: "Русские, сдавайтесь! Бандиты, сдавайтесь!" Это было совсем близко от нас. Вероятно, то были партизаны. Что делать? На противоположном берегу Припяти виднелись лодки, так как берег был высокий. Домов не было видно и людей тоже. Мы решили, что кто-то один переплывет реку, достанет лодку, приплывет назад и перевезет всех остальных на ту сторону. Оказалось, что никто из моих товарищей плавать не умел. Все говорили мне: "Ты старший, ты и спасай нас, плыви!" Я так и сделал. Разделся до трусов и поплыл. В середине реки был небольшой островок. Быстрое течение уносило меня. Я испугался, но продолжил плыть, течение сняло мои трусы, и они куда-то уплыли. Левую ногу взяла судорга, а через минуты – и левую руку. Тогда я до крови укусил левую руку. Плыть стало немного легче, а сведенную судорогой ногу стал тереть до крови. Сильное течение унесло меня далеко вперед от предполагаемого места, где были лодки. Наконец я выбрался на берег и без трусов – руки и ноги в крови, сам еле живой – пошел к лодкам. Оказалось, что все лодки, а их было штук тридцать, были замкнуты цепями и глубоко забитым колом. Дело – хана! Нашел одну свободную плоскодонку с одним веслом. Стал грести, но через шесть-семь метров лодка стала наполняться водой. Раньше я никогда не управлял лодкой и потому решил вернуться назад на тот же берег. Гляжу на своих товарищей на том берегу, они машут мне руками, ждут от меня помощи. К тому же там осталась моя одежда, обувь, фуражка, в козырьке которой были спрятаны золотые часы.
Стою у лодки голый, голодный, бессильный. Вижу: идет женщина с коромыслом и двумя ведрами. Смотрит, я голый стою, прикрываюсь руками. Говорю ей: "Спасай, тетка. Помоги, а то погибнем". Она все поняла. Велела подождать. Вскоре пришел маленький старичок. Я спросил, как называется эта деревня, он сказал: "Здутичи". Я объяснил ему обстановку и попросил помочь перевезти оставшихся на том берегу моих товарищей-красноармейцев. Он согласился. Взял ту же самую дырявую плоскодонку, дал мне ведро в руки и велел черпать воду. Старик так умело управлял одним веслом, что очень скоро мы достигли того берега, и я наконец оделся в свои вещи.
В роще по-прежнему была стрельба, крики. Мы поблагодарили лодочника и по дорожке поднялись вверх, где находилась деревня Здутичи. Вновь мы по одному разошлись по домам, чтобы покушать и попросить еды в дорогу. Люди здесь жили бедно и отнеслись к нам не так хорошо. Все же накормили, да и на дорогу дали хлеба, яиц, чеснока, вареной картошки. Мы обошли Чернобыль и взяли курс на Феневичи. Обошли его с запада. Там двое из нас – они были родом из Чернигова – попрощались с нами и пошли своим путем. Мы остались вчетвером и пошли к деревне Немышляево. Когда мы шли по лесу на юг, то за Немышляевом заметили небольшую деревню, точнее, хутор. Шел проливной дождь, было холодно, конец октября, уже начинались морозы. Мы вчетвером стали спинами к домику, чтобы вода с крыши не падала на нас. Никого не видно, не у кого что-либо спросить. Вдруг из одной хатенки вышла молодая пышная, красивая женщина. Она подошла к нам и сказала: "Ой, миленькие, вы же мокрые, замерзнете, куда вы пойдете. Идите ко мне в хату".
Мы вошли в хату. Она и ее мать накормили нас, угостили чаем. В комнате находился молодой красивый человек. Он назвался Алексеем, сказал, что был командиром роты, лейтенантом. Рота дралась под Минском, почти вся погибла, а он дошел до этих мест и остался в примаках. Предложил оставаться и нам. Места здесь тихие, немцы так далеко не суются. Партизан пока тоже нет.
К вечеру в хате собрались местные девушки, живущие в этом хуторе, человек шесть. Все красавицы на выданье. Мы пили чай, ели лесные орехи. Девушки пели. Рассказывали о чем-то. Потом хозяйка дома, женщина средних лет, оставила всех нас и сказала следующее: "Дети мои, молодежь, идет страшная война, гибнут тысячи. Волею судьбы вы остались живы. Куда вы теперь пойдете. Пропадете ни за что. Лучше дальше не идите, оставайтесь в нашем хуторе. Вот вам девки-красотки, выбирайте любую. Возьмите ее за руки и с ней идите к ней домой. Девушки и их матери согласны. Я с ними уже говорила об этом". Девушки смотрели на нас, улыбались, ждали от нас смелости и решительности, но мы, трусы, сидели молча, никто не решился остаться. Тогда бабка продолжила: "Не бойтесь, мы вас не привяжем, закончится война, смело поедете по домам своим, к своим родителям".
Вскоре обиженные девушки ушли к своим домам. Хозяйка принесла стопку сена и постелила нам на земельном полу, дала покрывало и велела лечь спать. Время было уже за полночь. Мы легли на сено, сверху хозяйка накрыла нас вытканным из конопли покрывалом, было холодно, одеяло не грело. Хозяйка потушила коптилку. Дочка сняла платье и легла в постель. Всю ночь мы слышали, как лейтенант-примак и дочь хозяйки наслаждались любовью. Я сожалел о своей нерешительности. До сих пор звенят в моих ушах слова хозяйки этого дома: "Не хотели спать в теплой постели с такими красотками в обнимку, теперь спите на твердой земле, под холодным покрывалом и обнимайте свои холодные колени. Так вам и надо!"
Утром она накормила нас хлебом, картошкой, молоком. Мы сердечно поблагодарили за хлеб, соль, за доброту. Я еще раз украдкой взглянул на ее дочь и подумал, что если бы не было лейтенанта-примака, то я бы остался жить с этой Галиной. Такие красавицы встречаются редко.
По лесным и проселочным дорогам мы вышли к Белой Церкви. Она гораздо южнее и западнее Киева. В Киеве уже были фашисты. Эти густонаселенные регионы мы прошли с большой осторожностью. Кругом стояли фашистские гарнизоны. Белую Церковь прошли днем, никого не боясь, прямо по центру города, даже мимо лагеря военнопленных. Наблюдали, как военнопленные ходят по лагерю. Пошли дальше на Кривой Рог. Останавливаться поблизости на ночлег нам не советовали – опасно. Вечером, когда уже стало темнеть, пришли в одну большую деревню, центральную усадьбу какого-то колхоза. Там было много людей. Мы стали проситься на ночлег. Никто домой брать не хотел, все посылали до старосты. Троим староста разрешил идти по домам с хозяевами, а я остался один. Спрашиваю, куда мне идти, а он в ответ:
– У нас евреям места нет! Им место на том свете, в крайнем случае в лагере.
– Господин староста, я не еврей, а татарин из Крыма, из города Симферополь. У нас есть города Симферополь, Севастополь, Ялта… слышали, наверное.
– А чем докажешь, что ты татарин?
Тогда я показал свою метрику, заполненную латинскими буквами, староста был неграмотный и ничего, естественно, не понял.
– Буквы-то немецкие, – сказал он. – Кто тебе ее дал? Немцы?
Я подтвердил. Тогда староста передал бумагу старшему полицейскому. Подошел колхозный бухгалтер, заглянул в метрику и уверенно сказал:
– Все правильно, он – крымский татарин из Симферополя. – И вернул метрику мне назад. – Храни ее, пригодится.
– Тогда забери его к себе на ночлег да накорми, – сказал староста полицейскому и ушел к себе домой.
– Пошли, – недовольно буркнул полицейский, и я поплелся за ним.
Через две улицы был его домик. Нас встретила его жена.
– Накорми этого военнопленного, – сказал он, – а потом положишь его спать.
Женщина положила на стол хлеб, сало, яйцо, отварную картошку, налила чай.
– Ешьте! Наверное, проголодались?
Да, я был очень голоден. Досыта поел, сразу после еды захотелось спать. Хата была небольшая, комната 2,5 на 4,5 метра. Закрытый коридор служил кухней, там стояла печь. Женщина постелила матрас возле окна, дала мне подушку и ватное одеяло. Для меня это было неожиданно. Настоящий комфорт. Хозяйка поинтересовалась: откуда и куда я иду, что умею делать? Я все, как есть, ей рассказал, только в отношении специальности – столяр. Окончил строительное ФЗУ в Симферополе. Делаю окна, двери, крыши чиню…
Хозяина не было. Я лег спать на полу у окна. В этой же комнате стояла кровать, на которую легла хозяйка. Слышу, она охнула. Я спросил ее:
– Вы чего-то боитесь?
– Да, – сказала она. – Жили мы вроде хорошо, спокойно. Тут началась война, всех мужиков забрали на фронт. Много народу погибло. Колхоз развалился. Работать некому, в деревне одни бабы. Фашисты и их пособники всех евреев, коммунистов, активистов, советских работников хватают и расстреливают. Чем люди виноваты? Такова была жизнь. Мои два брата погибли в боях под Киевом, а отец сейчас на фронте. Сама работала на молочной ферме, окончила 10 классов. Теперь муж, бывший бригадир, полевод – полицай. Я очень боюсь его и всего, что делается, и не могу понять, чем все это кончится. Разговаривая с вами, я поняла, что вы человек грамотный, много знаете.