- Так точно, все понял, Илья Семенович! - отчеканил интендант и тут же обратился к командиру корабля: - Разрешите выполнять задание?
Тот одобрительно кивнул головой, и Мишин тотчас скрылся за дверью.
Я оставался на верфи и наблюдал подготовку к этой необыкновенной экспедиции. На другой день Мишин ходил с загадочным видом по кубрикам, встречая знакомых моряков, отзывал их в сторону, о чем-то с каждым говорил и строго-настрого наказывал, чтобы "дальше не пошло". Военная тайна!
Когда люди были отобраны, Мишин в ватнике, меховых рукавицах и шапке-ушанке забежал на минутку на склад, подмигнул мичману, которого все называли "оружейный бог", и, показав на свой пистолет в кобуре, висевший на ремне, попросил:
- Дай-ка, дружок, еще комплект патрончиков для моего "тэ-тэ". Если по-честному сказать, до сегодняшнего дня я носил его так, больше для фасона. А нынче на боевое дело идем, шутить не приходится.
Наконец полуторка, заправленная горючим, подкатила к казарме, все матросы, свободные от работы, высыпали во двор проводить товарищей и не расходились до тех пор, пока машина не скрылась за заводскими воротами.
Все, что было потом, я узнал со слов участников "экспедиции".
Промелькнули знакомые улицы и проспекты. Город остался позади. Машина набирала скорость, чтобы быстрее миновать открытое место, где нередко из-за предательских облаков появлялись "мессершмитты", пикировали и обстреливали машины из пулеметов.
Вот и Колпино. Развороченные дома. На перекрестках черные глазницы дотов, из которых выглядывают дула пулеметов.
Машина останавливается у закрытого шлагбаума. Застава охраняется ополченцами Ижорского батальона. Пожилой человек в очках и кепке, нахлобученной на самый лоб, должно быть, в прошлом мастер или бригадир, сжимая в руках винтовку, предупреждает моряков.
- Дальше ехать не рекомендую. Вас там запросто могут тяпнуть немецкие снайперы.
Мишин высовывается из кузова и поясняет:
- Нам на огороды надо. За овощами приехали. Голод, сам знаешь…
- А-а-а… На огороды? Ну, валяйте. Там наши колпинские бабы уже который день роются.
Он поднимает шлагбаум и пропускает машину.
Еще один поворот. Последний квартал. Полуторка заезжает в первый попавшийся двор. Мишин соскакивает на землю и слышит голоса:
- Слезай, приехали…
Где-то совсем близко грохнул снаряд. Матросы настороженно посмотрели туда, откуда донесся взрыв.
- Это нас фрицы приветствовали!
- Чуть-чуть в машину не угодили!
- Отставить разговорчики! - сердито прикрикнул Мишин и приказал всем надеть белые маскировочные халаты, забирать мешки, лопатки и прочие "орудия производства". Со всем этим люди двинулись дальше.
Вышли на окраину, и как-то разом прекратились смех, шутки, и стало слышно, как ветер посвистывает в голом кустарнике, как воздух сечет мелкий колючий снег.
Издали послышался незнакомый сердитый голос:
- Что там еще за шум?! - Быстрой походкой к морякам подошел военный в полушубке, перетянутом ремнями, с пистолетом и небольшой сумкой. Он заявил, что здесь стоит его рота и он, командир роты, не позволит, чтобы нарушалась маскировка. Мишин объяснил цель приезда моряков. Военный несколько минут стоял в раздумье, глядя на худые посеревшие лица, и наконец сказал:
- Ну, ладно, действуйте. Только осторожнее. Чтобы фрицы не засекли.
Мишин бросил коротко:
- Пошли, - и зашагал впереди всех с мешком и лопаткой в руке.
Люди шли по тропе, которую заносило снегом. Над ними стояли звезды, холодные, сияющие.
Никто не знал, где начиналось то самое место, с которого они были уже заметны фашистам. Но Мишин чувствовал, что оно где-то совсем близко, и скомандовал: "Ложись!" Люди поползли. Земля была неровной, обледенелой, ползти было трудно. То скатываясь в воронку, то выползая из нее, люди преодолевали метр за метром.
Мишин полз впереди. Он вытягивал голову, выбрасывал руки и, упираясь острыми локтями в землю, подтягивал легкое, тщедушное тело. Валенок натирал ногу, мешал мешок с лопаткой. Укрывшись за холмик, Мишин скомандовал: "Передых!" Потом поползли дальше.
Мишин протянул вперед руку и ощутил ровную поверхность. Начались занесенные снегом огороды.
Гитлеровцы выпускали в воздух осветительные ракеты. Осторожно, чтобы остаться незамеченными, пригнувшись к земле, матросы, нащупав бугорок, энергично ударяли лопатками о землю. Она сначала не поддавалась, потом начинала отваливаться твердыми кусками и осыпаться песком, сквозь который легко угадывались клубни картофеля.
Мишин держал в руках затвердевшую, как камень, шершавую холодную картофелину. Это было первое, что он нашел. Решив убедиться, что это не камень, он попробовал зубами. Остался привкус крахмала. Копая дальше, вспоминал, как много времени тому назад, еще в то далекое довоенное время, любил он желтовато-белую разваренную сахаристую картошку, и от воспоминаний перехватило дыхание. От голода начинала кружиться голова, и что-то тяжелое подкатывало к горлу. Изо всех сил сжав черенок лопаты, Мишин преодолевал тяжелое, тошнотворное состояние. Ну вот и прошло! Снова заскрипела лопата, заработали руки, наполняя мешок картошкой.
Вдруг резкий свистящий звук разорвал воздух. Все пригнули головы.
"Неужели заметили? Тогда - конец!" - думал каждый, прислушиваясь. Мишин приподнялся, повернул голову, насторожился. Тихо. Как видно, немцы острастки ради стреляли "в божий свет, как в копеечку".
Снова принялись за работу. Мешок наполнялся за мешком. Наконец работа была закончена.
Люди мало говорили. Решили цепочкой ползти обратно. Последним, замыкающим, двигался Мишин.
Тяжело волоча мешки, люди при каждой вспышке ракеты прижимались к земле. Мишин, немного поотстав, карабкался из последних сил. Земля холодила тело, снег забивался в валенки, но сердце теплело с каждым движением: все дальше уходили от врага.
Когда приближались к безопасной границе, с которой, выпрямившись, можно было ступать по земле, снова засвистели пули.
"Шальные!" - шепнул кто-то. Минутная тишина разорвалась грохотом. Застрочил пулемет. Мишин подтянул поближе мешок и пополз быстрее. До ушей доносились свистящие звуки: пули падали справа, слева, позади. Мишин, как и его товарищи, выбрасывал руку, подтягивался и тащил за собой тяжелую, но бесконечно дорогую ношу.
А мы ждали Мишина и его товарищей. Всю ночь не потухал свет. Командир корабля крупными шагами мерил каюту, подходил к окну, дышал на промерзшее стекло, вглядывался в темноту, прислушивался и снова шагал, отгоняя сон.
Мы с Ильей Семеновичем сидели на стульях и дремали.
Под утро, когда начало рассветать, командир нас разбудил. Мы вместе заспешили за ворота. По булыжной мостовой устало переваливался грузовик. Он был нагружен картофелем. У ворот он остановился. Первым высунулся из кузова Мишин. Он перелез через борт, покрутил одной ногой в воздухе, ища подножку, и затем легко спрыгнул на землю. Он подошел к командиру корабля и чеканным голосом доложил:
- Ваше приказание выполнено!
И когда командир, широко улыбнувшись, протянул ему руку, Мишин воскликнул:
- Теперь, товарищ командир, на какое-то время мы картофелем обеспечены.
В эту минуту я посмотрел на Илью Семеновича и увидел в его глазах бесконечную радость, которую он не знал, как выразить, и только хлопал Мишина по плечу и все время повторял одно и то же слово: "Молодец! Молодец! Молодец!"
Я тоже поздравил Мишина с боевым и хозяйственным успехом, распрощался с товарищами и уехал. Вернувшись в наше писательское общежитие, я рассказал друзьям о сметке и находчивости интенданта.
- Чего не бывает в наше время, - сказал Вишневский и посоветовал мне дня через три-четыре еще раз наведаться на верфь.
Но это было слишком далекое путешествие, и я сумел лишь позвонить командиру корабля. Он сообщил, что после успешной операции под Колпином были посланы матросы в город разыскивать инженеров-строителей корабля. Специалиста по котлам принесли на носилках и положили в кубрике. Командир корабля строго-настрого приказал врачу: "Если не спасете мне инженера, нет больше доверия медицине…"
Инженера поддерживали камфорой, витаминами и картошкой, вырытой под огнем врага. Вскоре он смог взяться за чертежи.
Второй инженер, переведенный из госпиталя, тоже поправлялся на заводе.
Картофель, добытый таким тяжелым и опасным способом, помог спасти Васю Копейченко, Сурина и других людей, находившихся на краю голодной смерти.
- Вот так мы вышли из тяжелого положения, - сообщил командир. - А теперь крепко взялись за ремонт. К весне будем готовы плавать, обратно в Таллин собираемся…
Я спросил:
- Как поживает Мишин?
- Живет не тужит. У него новая идея. Прочитал в "Ленинградской правде", как своими силами хвойный экстракт приготовить, и заболел этим делом. Погнал полуторку в Ольгино за хвоей. Достал пустых бочек. Наготовил витамина и потчует команду корабля и рабочий класс. Сам дегустирует каждую бочку. Говорит, полкружки зараз выпьешь, и никакая дистрофия не берет… В общем, молодец парень!
"КИРОВ" И КИРОВЦЫ
Я не порывал связь со своими друзьями-кировцами, стараясь выкроить время и побывать на корабле. Тем паче что он стоял по соседству с нашим писательским общежитием. Картины блокадного быта мне хочется дополнить рассказами о жизни моих друзей в лютую зиму 1941/42 года.
Бывая урывками на корабле, я встречался с Алексеем Федоровичем Александровским. И не только с ним…
Командир котельной группы "Кирова" инженер-лейтенант Борис Львович Гуз был невысок ростом, густой ежик на голове, широкий лоб мыслителя и простодушная доверчивая улыбка ребенка. Самую точную характеристику дал ему инженер-механик Александр Яковлевич Андреев, назвав Гуза, одного из своих любимых питомцев, "инженерной душой". Да, в нем жила неукротимая любовь к технике.
Когда что-то не клеилось и нужно было найти причину неполадок, являлся он - маленький, щуплый, в синем комбинезоне, черном берете, огромных брезентовых рукавицах и с трубкой в руках. Подобно опытному врачу, неторопливо осматривал больной механизм, прикладывал трубочку и слушал. Диагноз устанавливал, как правило, безошибочно. И тут же вместе со своими помощниками принимался за лечение. Неважно, сколько требовалось времени на ремонт - три, четыре, пять часов. И только после опробования механизма, убедившись, что теперь все в порядке, он возвращался к себе в каюту. И там его ожидали новые дела. Прирожденный аккуратист, он даже в весьма прозаическом деле - составлении всякого рода официальных донесений - навел образцовый порядок. И когда мы с Александровским вошли к нему в каюту - он сидел за машинкой, печатал докладную записку командиру боевой части насчет ремонта паровых котлов.
Он повернулся к нам и сказал:
- Тяжко, ребята! Очень тяжко…
Такое непривычно было услышать от всегда бодрого, улыбающегося Бориса.
И он стал объяснять. Моряки исхудали, а уж о рабочих и говорить не приходится - поголовная дистрофия. Вот и попробуй поднять ремонт своими силами. Одних трубок в паровых котлах надо сотни заменить, а где их возьмешь? И все-таки надо ремонтировать. Надо! Иначе "прирастем" к стенке на долгое время. Эх, если бы еще ребята не ушли на фронт. Молодцы были один в одного - Галаган, Воробьев, Потемкин. Ничего не попишешь - там они нужнее. А без них туго придется. А дело не ждет…
Закончив печатать докладную командованию о ремонте, он сказал:
- Пойдемте со мной к командиру боевой части. Вот настучал ему докладную. Не знаю, что решит.
И так мы втроем явились к Александру Яковлевичу Андрееву, который служил на корабле со дня его спуска на воду. Многоопытный инженер-механик был непререкаемым авторитетом для всех.
Андреев сидел в ватнике, ежился - в последние дни его что-то знобило. Человек неторопливый, обстоятельный, он не спеша прочитал докладную, выслушав Гуза, по привычке потер ладонью лоб и сказал:
- Все хорошо. Со всем согласен. Без заводского народа нам не обойтись.
- Это верно. Но где их найдешь - одни умерли, другие эвакуировались… Больше всего беспокоюсь о том, как мы выйдем из положения с трубками для пароперегревателей?
- Нам бы для начала разыскать Монахова.
Андрееву пришло на ум найти строителя корабля Анатолия Степановича Монахова. Он пришел на завод много лет назад, когда строительство корабля только началось и на первых порах был в скромной должности техника на корпусных работах. Трудолюбивый, смекалистый, он скоро обратил на себя внимание. Его достоинства заметили и оценили не только люди, работавшие с ним бок о бок, но и ученые, часто приезжавшие на завод, академик Крылов, профессора Папкович и Шиманский. Особенно понравился он инженеру-кораблестроителю Николаю Васильевичу Григорьеву.
Корпус крейсера поднимался на стапеле и вместе с ним рос молодой специалист Монахов. Его переводили с одной должности на другую. И после того как "Киров" прошел ходовые испытания и состоялся подъем военно-морского флага, Анатолий Степанович не порывал связи с экипажем. Еще в начале блокады его видели на корабле. Но вот уже долгое время о нем ни слуху ни духу… Знали, что живет на Охте, даже точный адрес нашли. И решили Андреев и Гуз послать матросов на разведку. Ушли парни рано, а вернулись к ночи. Не шутка отшагать по снежным сугробам многие километры от центра города до самой Охты.
- Нашли, значит, дом, квартиру, - рассказывал старшина. - Стучимся. Ни ответа ни привета… Прошли всю лестницу - ни в одной квартире на стук не откликаются, точно весь дом вымер. На счастье, попался какой-то мальчуган. Спрашиваем: "Не знаешь, инженер Монахов из девятой квартиры жив?" - "Не знаю, - отвечает. - Там кто-то есть. Крепче стучите, если живы - отзовутся…" Вернулись обратно, снова стучим. Открывает дверь женщина: "Проходите, товарищи моряки. Ваш строитель на ладан дышит, воспаление легких у него…"
Уж не буду подробно рассказывать, как на другой день кировцы раздобыли где-то машину, немного бензина и Андреев вместе с корабельным врачом Полянским, прихватив небольшую толику продуктов для семьи Монахова, отправились на Охту. Привезли Анатолия Степановича на корабль, положили в лазарет, вылечили-выходили, и стал он главным помощником моряков по ремонту корабля.
Так в ту жестокую пору был спасен известный специалист, который и по сей день трудится, строит новые суда, разрабатывает и внедряет передовую технологию, которая позволяет собирать суда на стапеле почти так же, как дома из готовых блоков. Это он, Монахов, несколько лет назад возглавил строительство целой серии самых крупных танкеров типа "София" водоизмещением 62 тысячи тонн, плавающих на всех океанах и морях. А потом строил новейшее экспедиционное судно "Юрий Гагарин".
Однако вернемся к 1941 году. Пока на фронте затишье, впору было заняться ремонтом. Командующий эскадрой разрешил начать работу по замене трубок котлов. Представим себе картину вечерней поверки, которую мне приходилось наблюдать.
Выстроилась ровная шеренга моряков. Лейтенант Гуз, приняв рапорт, вышел на середину. Он сказал, что без крейсера "Киров" немыслим Балтийский флот. Надо оказывать огневую поддержку войскам, защищающим Ленинград, а по весне, возможно, придется выйти в море навстречу немецким кораблям и вести бой…
- Я хочу знать, кто может включиться в самую трудоемкую работу по замене трубок пароперегревателей паровых котлов?
Гуз обвел глазами моряков: истощенные, землистые лица…
- Я могу, - первым отозвался старшина котельной группы Александр Иванович Бурдинов. Он не раз выручал инженер-механика и раньше.
- Я тоже, - повторил за ним мичман Белов.
- И я, и я…
Это были голоса мичмана Прилуцкого, матросов Ветрова, Нужмакова, Воронкова.
Одним словом, все откликнулись на призыв командира.
На другой день после скудного блокадного завтрака, состоявшего из жиденькой пшенной каши, прозванной моряками "блондинкой", ста пятидесяти граммов хлеба и стакана горячей воды, они собрались в котельном отделении.
Борис Львович объяснял задачу: вырубить в пароперегревателях котлов старые трубки, выключить колокольчики, приготовить решетку для установки новых трубок.
- На эту работу нужны самые сильные, - заметил он, взглянув на впалые щеки, тусклые глаза своих помощников, и понял, что сильных здесь нет и быть не может. Но все же удалось отобрать несколько человек, и они, вооружившись молотками, один за другим забирались внутрь коллектора.
В это время вице-адмирал Дрозд и капитан 2-го ранга Сухоруков осматривали корабль. Дошла очередь до котельного отделения. Гуз доложил, что ремонт начался.
- Вижу и даже слышу, - с удовлетворением заметил Дрозд, и, всматриваясь в исхудавшие лица моряков, с грустью добавил: - Отощал наш народ. Совсем отощал…
- Беда не только в этом…
И Гуз стал объяснять положение с трубками.
- Подождите, поправится Монахов - будут вам трубки.
И действительно, едва поднялся Анатолий Степанович, он тут же вместе с моряками отправился на завод.
Миновав пустующие склады, они вошли в темный холодный цех. До войны здесь гнули трубки. Осенью наиболее ценное оборудование отправляли в тыл.
Моряки во главе с Гузом и Монаховым шли по громадному пустому цеху, освещая себе путь электрическим фонариком. Заглядывали во все углы. Монахов лопатой разгребал снег и приговаривал:
- Должны быть трубки…
Шли дальше, но трубок не обнаруживали. Прошли и "прощупали" каждый уголок, и только в самом конце цеха у выхода Монахов копнул снег, нагнулся и обнаружил длинный металлический хлыст. Это была первая трубка.
В куче железа откопали тысячи трубок, обросших льдом, запорошенных снегом.
Вечером Гуз решил порадовать командира боевой части, явился к нему с сообщением:
- С помощью Монахова нашли трубки.
Андреев слушал внимательно, глаза его посветлели.
- Рад за вас. Теперь можно приступить к делу…
- Нам Монахов помог. Мы на него и впредь рассчитываем.
- И я тоже могу вас кое-чем порадовать, - сказал Андреев, подошел к Гузу совсем близко, доверительно сообщил: - Из Казахстана от наших шефов в адрес корабля идут драгоценные дары: мука, масло, сахар, консервы, фрукты. Даже лук и чеснок послали нам шефы. Через несколько дней мы всем работающим на ремонте сможем увеличить дневной паек в полтора-два раза.
Лицо Гуза засияло:
- Это совсем здорово! Спасибо за такое известие.
- Шефов благодарите.
Борис Львович вернулся к себе.
В каюту постучали, открылась дверь, вошли Бурдинов и Белов.
- Вы нас вызывали?
- Да, садитесь, - Гуз указал на диван и, глянув на Бурдинова, забеспокоился: еще несколько дней назад он выглядел бодро, а сейчас явно начинает сдавать…
- Вы больны?
- Есть немного. Десны кровоточат, ноги плохо слушаются.