Мало того! – некоторые белые вожди, признанные "иконы" Белого движения, не останавливались перед самой подлой клеветой на царя и царскую семью. Известны слова командующего Добровольческой армией генерала Корнилова, обращённые к казакам: "Я имел счастье арестовать царскую семью и царицу-изменницу". А что ещё мог сказать генерал Корнилов – в своё время повесивший Георгиевский крест на грудь бунтовщика и убийцы Кирпичникова?
Да и сами Романовы тоже были хороши! Так, например, великий князь Николай Константинович в марте 1917-го отправил главе Временного правительства князю Львову приветственную телеграмму со следующими словами: "Прошу Вас известить меня, могу ли считать себя свободным гражданином после сорокалетнего преследования меня старым режимом".
Ох уж этот старый режим! Как же он всех замордовал! Ничего, большевики по сорок лет никого из великих князей преследовать не будут – быстрей разберутся…
Потом вся эта "антиниколаевская" накипь проявится и в эмиграции. Как в среде "освобождённых революцией" царских родственников (тех, кто сумел ноги унести), так и в среде белого офицерства (корниловцы – те даже в Галлиполи стреляли по палаткам, в которых пели "Боже, царя храни!"). Образованные либералы по палаткам не стреляли – но при всяком удобном случае кололи своими перьями. Стоило только берлинскому издательству опубликовать (в 1923 году) царские дневники, как в кадетском "Руле" уже радостно язвили по поводу того, что они-де "обрисовывают кругозор человека, стоявшего во главе огромной империи в самые трудные минуты её существования".
Было бы куда лучше, если б господа кадеты – хотя бы теперь, "задним числом", – задумались о собственном интеллектуальном кругозоре!
§ 1.4. Стоит сказать несколько слов о профессиональных историках русского зарубежья. Тут следует напомнить, что именно за границей был в своё время издан клеветнический "Последний самодержец". Те славные дореволюционные традиции были продолжены в 20-е – 30-е годы. В частности, линию "Последнего самодержца" развивал гнусный опус о Николае Втором эмигранта Василевского (He-Буквы). Характерно и то, что в 1923 году сей политэмигрант благополучно вернулся в Советскую Россию, где продолжил, на радость Советской власти, публикацию своих антимонархических "изысканий".
Пожалуй, наиболее громким научным именем среди эмигрантов первой волны обладал Милюков. Но именно он был одним из главных виновников постигшего Россию краха; человеком, в котором профессиональный историк-мыслитель был давно и бесповоротно вытеснен лукавым политиком-демагогом. В своих эмигрантских работах Милюков проводил ту же самую идейную линию, какую он гнул, выступая с трибуны Государственной Думы, – очернение царя, царского окружения, царских министров… При этом он продолжал тиражировать самые гнусные измышления о Николае Втором.
Другой видный историк русского зарубежья (пик творчества которого пришёлся на годы эмиграции) – Мельгунов – был более сдержан в оценках и суждениях. В частности, к заслугам Мельгунова-историографа можно отнести убедительное опровержение им выдумок о подготовке царским правительством сепаратного мира.
Однако ж и его социалистическая природа (и – прежняя многолетняя антиправительственная деятельность) давала себя знать! Показательны в этом отношении слова из послереволюционного обращения Мельгунова к русской интеллигенции: "У нас когда-то был один общий враг. И теперь вновь он только один". То есть царский режим был для Мельгунова сродни большевистской диктатуре образца 1918 года! Впрочем, чего же ещё ждать от убеждённого социалиста? А от другого "умеренного" – Пушкарёва? – который в молодые годы был ярым марксистом и почти всё время находился либо под надзором полиции, либо в тюрьме, либо в эмиграции?
Из исследователей, пристально изучавших личность Николая Второго, членов его семьи и представителей "ближнего круга", стоит отметить следователя Соколова – который в своём труде вышел далеко за рамки расследования обстоятельств цареубийства. В то же время, характерной особенностью его позиции (наверняка – искренней!) является демонизация Распутина; представление о нём как о "несознательном шпионе" и проводнике немецкого влияния при дворе.
Безусловно, крупным историком (всю свою эмигрантскую жизнь посвятившим исследованию эпохи Николая Второго!) был Ольденбург. Его апологетическое "Царствование императора Николая II" к настоящему времени переведено на многие языки, выдержало массу переизданий и считается "классикой жанра". Однако надо помнить, что первое издание этой книги состоялось уже после смерти автора (да и то – почти весь тираж пропал из-за начавшегося вторжения нацистской Германии в Югославию). Труд Ольденбурга получит широкую известность и признание только во второй половине 20-го века.
Поэтому ни о каком особенном "монархизме" русской эмиграции говорить не приходится! Она представляла собой клокочущий котёл – распалённых амбиций, уязвлённых самолюбий, взаимных обвинений и межпартийных склок…
Конечно, и среди эмигрантов первой волны встречались люди безыдейные и "внепартийные". Да только от этого не легче! Ведь в 20-м веке на Западе уже процветала безудержная свобода слова, что – в сочетании со страстью западной публики ко всему "жареному" – создавало идеальные условия для творчества этих безыдейных авантюристов. Яркий пример: бывший член "распутинского кружка" Симанович. Его книга "Распутин и евреи. Воспоминания личного секретаря Григория Распутина" (впервые издана в 1921 году в Риге) имела грандиозный успех в странах свободного мира. На протяжении 20-х – 30-х годов она выдержала несколько переизданий, была переведена на европейские языки. При этом – по процентному содержанию лжи "мемуары" Симановича могли бы поспорить с любым порождением советского Агитпропа.
Вся эта литературная халтура подкреплялась многочисленными западными фильмами, смакующими тему Распутина и "распутинщины": "Распутин – святой грешник", "Распутин – демон с женщиной" и т. п. Интересно, что роль развратного Гришки порой доверяли русским актёрам.
Так что никакого согласного "эмигрантского хора", никакой "дружной отповеди" из-за рубежа (и вообще – никакого достойного "противовеса") большевистской клевете на Николая Второго и его окружение – не было и быть не могло!
Что же касается сусальных сказок, вышедших из-под пера бывших наперсниц императрицы – Вырубовой, Ден и Буксгевден, – то они оставляют после прочтения только чувство неловкости и стыда за авторов и не могут претендовать на какую-либо достоверность. С точки зрения исторической ценности они примерно соответствуют илиодоровскому "Святому чёрту". Это неуклюжее запоздалое "заступничество" со стороны не блиставших умом фрейлин императрицы способно было разве что подлить масла в огонь антиромановской пропаганды.
Глава 2
§ 2.1. В Советской же России в это время творилась подлинная вакханалия. Тут и откровенный садизм, с которым смаковался сам факт убийства царской семьи (конечно, после того как Советы сей факт официально признали), и невероятная подлость, с которой клеветали на убитых.
В 20-е – 30-е годы в СССР не было принято стесняться в выражениях, когда речь шла о Николае Втором. Пролетарское искусство буквально исходило желчью по адресу последнего русского царя и его семьи! В качестве наиболее показательных примеров стоит упомянуть повесть "Золотой поезд" Матвеева, "Расстрел Романовых" Тюляпина, "Сказание о Ленине" Крюковой.
Из "звёзд первой величины" в деле глумления над убитыми поспешил отметиться Маяковский. Лично побывав в подвале Ипатьевского дома и подробно расспросив местных коммунистов об участи царской семьи, пролетарский поэт разразился стихотворением "Император". Начало стихотворения – воспоминания автора о каком-то дореволюционном царском выезде: "И вижу – катится ландо, и в этой вот ланде сидит военный молодой в холёной бороде. Перед ним, как чурки, четыре дочурки" (и т. д., если кто не брезгливый…). Потом описывается, как уральский большевик показывает гостю московскому шахту, куда якобы была сброшена царская семья. В конце стихотворения – мораль: "Прельщают многих короны лучи. Пожалте, дворяне и шляхта, корону можно у нас получить, но только вместе с шахтой".
От мастеров слова не отставали мастера кисти. Здесь отличился один из самых бессовестных советских живописцев – Пчёлин. Его шкодливой кисти принадлежат такие идеологически выдержанные полотна как "Казнь Степана Разина", "Казнь Александра Ульянова", "Покушение на Ленина", "Снятие паранджи", "Сожжение икон". Именно ему бывшие руководители Советской власти на Урале Белобородов, Голощёкин и Дидковский (ставшие ко второй половине 20-х годов большими советскими вельможами) заказали к юбилейной дате – десятилетию расстрела царской семьи – картину, посвященную этому достославному событию. Пчёлин не подкачал – написал огромную картину маслом под названием "Передача семьи Романовых Уралсовету" (на которой были изображены не только члены царской семьи, но и сами вельможные заказчики).
§ 2.2. В 20-е годы продолжается раскрутка "распутинской темы" (и вообще – происходит реанимация всех тех легенд, которые ходили о царе и царском окружении в предреволюционную пору).
В 1925 году выходит пьеса "Заговор императрицы", написанная известным красным историком Щёголевым в соавторстве с не менее известным "красным графом" Толстым. Это была невероятная по пошлости (и подлости) вещица! Сюжет пьесы построен на старой "февралистской" легенде: императрица Александра Фёдоровна вместе со своим любовником Распутиным пытаются заключить сепаратный мир с немцами и свергнуть царя Николая. Развратная императрица хочет передать престол Алексею и стать при нём регентшей. Пролог пьесы намекает на возможность подобных "открытий" в будущем: "Революция уже повисла над Петроградом, – они же занимались гаданиями и сверхъестественными чудесами, – в распалённом чаду половой психопатии, изуверства, шарлатанства и уголовщины подготовляли то, что нам ещё не вполне известно".
Премьера состоялась в Москве в марте 1925-го, после чего пьеса моментально разошлась по театральным подмосткам Страны Советов – от столицы до Соловецкого концлагеря включительно! Цель была понятна – "подогреть" в широких массах чувство ненависти и презрения к Николаю Второму и его близким. На беду, "третий Толстой" обладал начатками литературного таланта, умел писать бойко и увлекательно – поэтому "Заговор императрицы" производил на публику более глубокое впечатление, чем какой-нибудь "Гришкин гарем" времён Февральской революции…
Надо также подчеркнуть, что авторы настаивали на исключительно "документальном" (а не художественном) характере произведения. В частности, Щёголев в своём интервью "Красной газете", анонсирующем выход пьесы, прямо заявлял: "Пьеса сплошь историческая. Мы не допускали никакой карикатуры, никакой пародии. Эпоха рисуется в строго реальных тонах. Детали и подробности, которые зрителю могут показаться вымышленными, на деле являются историческими фактами". Вот вам типичный образчик брехни типичного советского историка!
Окрылённые успехом пьесы, Щёголев и Толстой решают не останавливаться на достигнутом и дальше, по-ударному, выполнять социальный заказ. По мотивам "Заговора императрицы" ими создаётся произведение совсем иного жанра, хотя и того же содержания, – историческая фальшивка "Дневник Вырубовой". Эта подделка (или, если угодно, литературная мистификация) публиковалась в 1927–1928 годах на страницах исторического альманаха "Минувшие дни". Проект имел огромный успех. Тиражи "Минувших дней" стремительно росли. Выдержки из "Дневника" активно перепечатывали провинциальные издания. "Дневник Вырубовой" стал распространяться и за границей (в основном, стараниями бывших белогвардейцев, ненавидевших царя и царизм).
В этом лживом опусе на царскую семью выливался очередной ушат грязи. Да ещё какой! "Дневник" порой превосходит своими сюжетцами самые разухабистые фантазии времён Февраля. Вот, например, лже-Вырубова повествует о преступной связи императрицы с генералом Орловым и упоминает о следующем эпизоде дворцовой жизни: "Но в. к. Мария часто звала его к себе чинить машину, и вот несчастный мальчик рассказал ей, что говорил маленький столик, и как руки Орлова и Мамы переплетались, – рассказал всё.
Как и от кого проведал об этом Папа, положительно не знаю. Думаю – от Ромы, ведь он продал и глаза и уши, всё. Папа повёл розыск через Игната. Он пришёл ко мне вечером в таком раздражении, что мне впервые стало страшно царского гнева.
– Гадёныша! Гадёныша! – кричал он.
Я тотчас же поняла, о ком он говорит.
Того, что царских б… (это было его любимое слово) тешит!
Я поняла. Я знала, что так он называл Петрушу. Войдя, мальчик бросился перед ним на колени и побледнел.
Он был уже полумёртв.
Папа спросил:
– Был ты у б…?
– Был…
– И рассказал?
– Да…
– Всё, что слышал от Совы (так называют Агинушку)?
И тут царь ударил его по лицу каким-то очень острым железным предметом… Кровь – и половина подбородка у него отвисла… И опять кровь…
Никакого ответа… Удары… кровь…
Я бросилась к дверям.
– Стой! Смотри и помни!
Я не шевелилась больше.
Потом пришёл Игнат и унёс его в мешке".
Прелестная зарисовка, не правда ли? Тяжело было "мальчикам" служить при дворе Николая Кровавого! До такого "трэша" не додумывались даже после Февраля! Большевики и в этом отношении оказались впереди планеты всей.
§ 2.3. Но тут-то и возникает неожиданный камень преткновения (о который споткнулись многие исследователи эпохи). Дело в том, что "Дневник Вырубовой" уже в 1928 году подвергся разгромной критике со стороны официальной советской науки. Со страниц "Правды" и журнала "Историк-марксист" ведущие советские историки – в том числе Покровский – назвали "Дневник Вырубовой" фальсификацией. И как же нам быть с этим фактом?! Как его "толковать"?
Порой толкуют его весьма оригинально; причём – с привлечением мощного "идеологического базиса"! Так, один из наиболее известных современных исследователей, доктор исторических наук Генрих Иоффе утверждает, что Щёголев и Толстой, живописуя ужасы дворцового разврата и "распутинщины", проявили совершенно ненужную инициативу: "Мы уже отмечали, что "идеологические кампании" большевиков, тем более через 10 лет после прихода к власти, вряд ли нуждались в распутиниаде".
Это почему же?! "Февралисты" – нуждались, а большевики (ещё худшие враги Престола) – не нуждались! Чем же большевики так отличались в этом вопросе от "февралистов"?
Тут придётся привести развёрнутую цитату (ибо аргументация Иоффе очень уж показательна!): "Между тем приравнивать "февральских либералов" к "октябрьским большевикам" с точки зрения их стремления к компрометации царизма, пожалуй, так же "справедливо", как называть щёголевское издание материалов ЧСК "семью маленькими томиками". Ведь если послефевральская либеральная публицистика, а частично и историография такую цель перед собой действительно ставили, то большевистская (советская) историография Распутиным как средством "подрыва" политического лица царизма практически не интересовалась. Поэтому утверждать, что, например, публикация в 1927 г. журналом "Минувшие дни" сфабрикованного "Дневника Вырубовой", в котором красочно расписывался "романовско-распутинский маразм", якобы была в русле "мощной идеологической кампании по дискредитации царизма" (с. 16) – неверно. Публикация фальшивки тогда же была резко осуждена в журнале "Историк-марксист" как нечто такое, что "сеет заблуждения научного характера". Советская историография стремилась представить крушение царизма, говоря современным языком, итогом "системного кризиса", а Распутин в соответствии с этим подходом являл собой далеко не самое главное его проявление".
Здорово, что и говорить! Стало быть, "тайны петербургского двора" и проходимцы типа Распутина были советским историкам попросту не интересны – ибо, в соответствии с марксистской наукой, роль всех этих факторов в крушении царского режима вторична. Следовательно, "октябрьским большевикам" (в отличие от "февральских либералов") очернять последнего царя и его окружение, выпячивать тему распутинского влияния и т. п., – не требовалось! Актуализировать такие "частности" – значило бы противоречить идее закономерности и неизбежности революции.
Да уж так ли это?! Оставим пока в стороне марксистско-ленинскую теорию и вспомним о вещах более важных. Наука-наукой, а того же "чудовищного Распутина" поставил "во главе царской шайки" лично создатель Советского государства Ульянов-Ленин! Ещё в марте 1917 года – в своих "Письмах из далека". В тех же мартовских "Письмах" Ленин называл "распутинщину" едва ли не главной угрозой для России: "Рабочие хотят республики, а республика есть гораздо более "упорядоченное" правительство, чем монархия. Чем гарантирован народ от того, что второй Романов не заведёт себе второго Распутина?"
Не будем забывать и об исключительном внимании к "личности в истории" профессора Покровского. Покровский очень даже любил "мочить по персоналиям"! Достаточно вспомнить его гротескные изображения отвратительных русских правителей, церковных иерархов, полководцев и т. д. Исступлённое очернительство всех мало-мальски заметных деятелей русской истории было одной из важнейших составляющих его творчества. Так что теоретические представления об "исторических закономерностях" и "системном кризисе" власти никогда не мешали большевикам демонизировать и очернять конкретных представителей царского режима!
В частности, на личность Распутина большевики всегда обращали самое пристальное внимание. Чего стоит особое упоминание "писем Григория Распутина к Романову и его семье" (в "Правде" и "Известиях") – сразу под официальным сообщением о расстреле бывшего царя! Не надо забывать и о том, что коммунистов никакие противоречия с их собственной теорией не могут смутить в принципе. У них всегда наготове ответ: мол, такие дела – "диалектика"…
Так что в действиях Щёголева-Толстого и издателей "Минувших дней" не было абсолютно ничего "несвоевременного", ничего "несвойственного критике царизма с ленинских позиций"!
§ 2.4. И всё же – несмотря на хлёсткие фразы в публицистических работах Ленина, несмотря на порочность и дурновкусие исторических трудов Покровского, – в данном случае, похоже, профессиональные историки (хоть и советские) побрезговали такой низкосортной агиткой, справедливо расценив её как "вылазку бульварщины"? И – дружно "прихлопнули" её?! Так можно ли после этого взваливать на Советскую власть (помимо и без того тяготеющих на ней бесчисленных грехов) ещё и этот: фабрикацию заведомо лживых обвинений и распространение грязных слухов вокруг имени последнего царя?
Не только можно, но и нужно! Ибо у нас для этого есть все основания. Но сначала разберёмся с советской критикой "Дневника Вырубовой".