Русь уходящая
Мы многое еще не сознаем,
Питомцы ленинской победы,
И песни новые
По-старому поем,
Как нас учили бабушки и деды.
Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении веселом!
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
Я уходящих в грусти не виню,
Ну где же старикам
За юношами гнаться?
Они несжатой рожью на корню
Остались догнивать и осыпаться.
И я, я сам,
Не молодой, не старый,
Для времени навозом обречен.
Не потому ль кабацкий звон гитары
Мне навевает сладкий сон?
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Советскую я власть виню,
И потому я на нее в обиде,
Что юность светлую мою
В борьбе других я не увидел.
Что видел я?
Я видел только бой
Да вместо песен
Слышал канонаду.
Не потому ли с желтой головой
Я по планете бегал до упаду?
Но все ж я счастлив.
В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
Вихрь нарядил мою судьбу
В золототканое цветенье.
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою,
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
Но есть иные люди.
Те
Еще несчастней и забытей.
Они, как отрубь в решете,
Средь непонятных им событий.
Я знаю их
И подсмотрел:
Глаза печальнее коровьих.
Средь человечьих мирных дел,
Как пруд, заплесневела кровь их.
Кто бросит камень в этот пруд?
Не троньте!
Будет запах смрада.
Они в самих себе умрут,
Истлеют падью листопада.
А есть другие люди,
Те, что верят,
Что тянут в будущее робкий взгляд,
Почесывая зад и перед.
Они о новой жизни говорят.
Я слушаю. Я в памяти смотрю,
О чем крестьянская судачит оголь.
"С Советской властью жить нам по нутрю...
Теперь бы ситцу... Да гвоздей немного..."
Как мало надо этим брадачам,
Чья жизнь в сплошном
Картофеле и хлебе.
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный, горький жребий?
Я тем завидую,
Кто жизнь провел в бою,
Кто защищал великую идею.
А я, сгубивший молодость свою,
Воспоминаний даже не имею.
Какой скандал!
Какой большой скандал!
Я очутился в узком промежутке.
Ведь я мог дать
Не то, что дал,
Что мне давалось ради шутки.
Гитара милая,
Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.
Я знаю, грусть не утопить в вине,
Не вылечить души
Пустыней и отколом.
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.
1924
* * *
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому, что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Потому, что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
Потому, что я с севера, что ли.
Я готов рассказать тебе поле,
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи -
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.
Про волнистую рожь при луне
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне...
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
1924
* * *
Жизнь – обман с чарующей тоскою,
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена.
Я всегда, когда глаза закрою,
Говорю: "Лишь сердце потревожь,
Жизнь – обман, но и она порою
Украшает радостями ложь.
Обратись лицом к седому небу,
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе".
Хорошо в черемуховой вьюге
Думать так, что эта жизнь – стезя.
Пусть обманут легкие подруги,
Пусть изменят легкие друзья.
Пусть меня ласкают нежным словом,
Пусть острее бритвы злой язык, -
Я живу давно на все готовым,
Ко всему безжалостно привык.
Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звездного огня.
Те, кого любил я, отреклися,
Кем я жил – забыли про меня.
Но и все ж, теснимый и гонимый,
Я, смотря с улыбкой на зарю,
На земле, мне близкой и любимой,
Эту жизнь за все благодарю.
1925
КРИТИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ
Художественные особенности поэзии С. Есенина
...Поэт был прав, когда говорил о том, что его лирика жива одной большой любовью, любовью к Родине. Это чувство связывает воедино все лирические произведения Есенина: стихи с отчетливо выраженной общественно-политической тематикой, любовную лирику, стихи о природе, лирический цикл произведений, обращенных к родным – деду, матери, сестре, лирику философских размышлений. В этом заключалась своеобразная цельность поэта, несмотря на те внутренние противоречия, которые не покидали его до конца жизни.
Любовь к Родине, к национальным истокам ее сегодняшнего дня нашла выражение не только в содержании произведений, но и в характере поэтического мышления поэта, в художественной форме его произведений. Это прежде всего обнаруживается в глубокой внутренней связи его поэзии с народным устно-поэтическим творчеством.
Есенину особенно близки жанры народной поэзии. И здесь главным образом следует говорить о том принципе психологического параллелизма, который пронизывает все русское народное творчество. Талантливо и многообразно развитый поэтом, этот принцип и придает его лирике тот неповторимый есенинский колорит, который угадывается в каждом поэтическом образе.
Как и в народном творчестве, у Есенина почти нет чисто пейзажных стихов, но в то же время и нет стихотворений, в которых бы так или иначе не ощущалась связь с миром природы. Поэт постоянно обращается к образам природы в тех случаях, когда высказывает самые сокровенные мысли о себе, о своем месте в жизни, о своем прошлом, настоящем и будущем. Нередко в его стихах природа настолько сливается с человеком, что сама оказывается как бы отражением каких-то человеческих чувств, а человек, в свою очередь, предстает как частица природы. Пейзаж у Есенина – это не иллюстрация чувств, которые им владеют. Природа для поэта – это и частица его собственной души, и друг, чье настроение совпадает с его думами и переживаниями:
Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадет трава.
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова...
Выражение глубоких человеческих чувств через картины и образы природы – самая характерная особенность лирики Есенина.
У русской природы Есенин позаимствовал и многие краски своей поэзии. Трудно назвать другого русского поэта, у которого цвет играл бы такую же большую роль, как в творчестве Есенина. В его стихах он призван усилить зрительное восприятие образа, сделать его более рельефным и выразительным. Особенно часто мы встречаемся в поэзии Есенина с синим и голубым цветами. Это не просто индивидуальная привязанность поэта к таким краскам. Синее и голубое – это цвет земной атмосферы и воды, он преобладает в природе независимо от времени года, в нем меняются только оттенки. "Теплая синяя высь", "синеющий залив", "синие чащи", "синие рощи", "равнинная синь", "деревенская синь", "синеют кругом небеса" – таковы частые приметы природы в стихах Есенина.
Есенин не ограничивается простым воспроизведением красок природы, он не копирует их, каждый цвет имеет свой смысл и содержание. Синий цвет для поэта – цвет покоя и тишины. Поэтому он так часто встречается при изображении вечера и раннего утра: "синий вечер", "синий вечерний свет", "синий сумрак", "Предрассветное. Синее. Раннее". Смысловое содержание этого цвета целиком переносится поэтом на внутреннюю характеристику человека. Это всегда означает душевное равновесие, умиротворение, внутренний покой.
Голубой цвет в стихах Есенина очень близок по своему значению к синему, как близки эти цвета в самой природе. Его дополнительным оттенком у Есенина является то, что он дает радостное ощущение простора, широты, далекого горизонта: "пашня голубая", "голубое поле", "голубеющая вода", "голубые двери дня", "голубая звезда", "голубой простор", "голубая Русь"... Голубое и синее в своем сочетании служат созданию романтического настроения у читателя. "Май мой синий! Июнь голубой!" восклицает поэт, и мы чувствуем, что здесь не просто названы месяцы весны и лета, здесь думы о юности и молодости. Довольно часто встречается у поэта алый цвет, который издавна имел свою определенную закрепленность в народных песнях ("щечки алые", "алый цветок", "алый румянец" и т.п.). "Алый цвет – мил на весь свет", – гласит народная поговорка. Алый цвет в стихах Есенина всегда символизирует девственную чистоту, непорочность, незапятнанность. Часто это утренняя заря: "Выткался на озере алый свет зари...", "Есть тоска веселая в алостях зари...". В своих ранних стихах он писал: "Я молюсь на алые зори...", "Я стоял, как инок, в блеске алом..."
Казалось бы, розовый цвет маловыразителен, промежуточен, несколько разбавлен. И тем более поражает умение Есенина пользоваться этим цветом, придавать ему необыкновенно выразительную силу. Так, одно слово "розовый" создает незабываемую картину настроения, изображаемую, например, в такой строфе:
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Здесь никакое другое прилагательное к слову "конь" не могло бы создать такого глубокого романтического настроения.
С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.
Родственный алому и розовому, красный цвет имеет в поэтике особый смысловой оттенок. Это тревожный, беспокоящий цвет, в нем как бы чувствуется ожидание неизвестного. Если алый связан с утренней зарей, предвещающей светлый день, то красный говорит о закате, о наступлении таинственной ночной темноты: "Гаснут красные крылья заката...", "Тонет день за красным холмом...", "О красном вечере задумалась дорога...". Такие близкие по оттенкам цвета приобретают у Есенина различную смысловую окраску.
Для изображения внутреннего состояния человека Есенин умело пользуется соединением контрастных красок. Они выступают как символы, как условное обозначение. Эти краски-антитезы помогают показать переход одного чувства в другое.
По мере того как у поэта нарастает тяжелое и мрачное настроение, в его стихи все более вторгается черный цвет. "Вечер черные брови насопил" – так начинается одно из его стихотворений, в котором мы застаем поэта в состоянии духовного упадка. "Черный человек" – так назвал Есенин самое трагическое свое произведение.
Именно через контрастные цвета – белый и черный – Есенин однажды ярко выразил раздумье о своей жизни. Это было в период "Москвы кабацкой", когда он болезненно ощущал противоречия между той средой, в которой оказался, и поэтическим вдохновением, продиктованным романтикой чувств.
Здесь мы видим краски-символы. Для поэта-романтика весьма характерно использование цвета не столько в прямом приложении (синие небо, голубое озеро), сколько в условном своем значении. Поэтому такими смелыми и неожиданными часто кажутся краски Есенина: под ветром густая листва деревьев колышется, как "зеленый огонь"; по озеру "красным лебедем" плывет закат; ранним весенним утром проносится "розовый конь".
В творчестве Есенина краски составляют неотъемлемую суть поэзии. Их многоплановое использование можно определить как цветовое выражение мысли и чувства. Это исключительное качество лирики поэта выделяет его не только в советской, но и во всей мировой литературе.
Раскрытие собственных переживаний через образы родной природы вело Есенина к очеловечиванию самой природы, что позволяло глубже передать тонкое и нежное чувство любви ко всему живому. Народное творчество исключительно многообразно запечатлело это качество русского человека ("Что, соловушка, тоскуешь?", "говорила речка, отвечала", "ветры буйные, отнесите другу весточку" и многое другое). Есенинские поэтические образы формируются на этой основе и приобретают неповторимый колорит: "Отговорила роща золотая Березовым веселым языком", "Спит черемуха в белой накидке", "Где-то на поляне клен танцует пьяный".
Опираясь на народно-поэтическую символику (дуб – долголетие, сосенка – прямота, осина – горе, береза – девичья чистота и т.п.), Есенин часто развивает, как бы конкретизирует подобные образы в полные большой лирической силы метафоры. Особенно часто обращался он к образу березы. У него береза – "девушка", "невеста". Поэт говорит о ней так, как можно говорить только о человеке, наделяет ее конкретными человеческими приметами: "Зеленокосая в юбчонке белой стоит береза над прудом".
В народном творчестве мы встречаемся и с обратным: перенесением тех или иных явлений природы на человека. И этот признак весьма ощутим в поэзии Есенина и также приобретает своеобразное выражение. "Все мы яблони и вишни голубого сада", – говорит Есенин о людях. Поэтому так естественно звучат в его стихах слова о том, что "любимая отцветет черемухой", что у его подруги "глаз осенняя усталость". Но особенно сильно звучит этот поэтический прием там, где поэт говорит о себе. "Ах, увял головы моей куст", – пишет он об утраченной молодости и вскоре опять возвращается к подобному сравнению: "головы моей желтый лист". "Был я весь, как запущенный сад", – сожалеет он о прошлом. Варьируя этот прием, он все более углубляет его, создает ряд образов, внутренне связанных между собой: "Я хотел бы стоять, как дерево, При дороге на одной ноге", "Как дерево роняет тихо листья, Так я роняю грустные слова". И, наконец, даже не упоминая слова "дерево", он вызывает этот образ словами: "Скоро мне без листвы холодеть". Так характерная для устной народной лирики особенность получает в творчестве Есенина свое развитие.
Художественное мышление поэта оказывается органически близким народному, и это придает его поэзии глубоко национальный характер.
Лиризм, эмоциональность стиха Есенина, богатая гамма настроений и чувств в его произведениях отразились и в своеобразном использовании поэтом афористического склада русской речи. Формула чувства – так можно определить афоризмы Есенина, столь присущие его лирике. Они скрепляют стих, делая его легко запоминающимся, придавая ему большую силу. Они всегда содержательны и легки для восприятия: "Так мало пройдено дорог, Так много сделано ошибок", "Коль нет цветов среди зимы, То и грустить о них не надо", "Ведь разлюбить не можешь ты, Как полюбить ты не сумела", "Кто любил, уж тот любить не может, Кто сгорел, того не подожжешь" и т.п.
В подобных формулах чувств у Есенина не нужно, разумеется, искать прямых параллелей с народными поговорками и пословицами. Речь идет о принципиальной близости конструкций и интонаций. Но весьма часто можно обнаружить и близость по смыслу. Вряд ли мы ошибемся, заметив, что в основе таких строк Есенина, как "В саду горит костер рябины красной, но никого не может он согреть", лежит выражение "Светит да не греет". И уж совсем откровенно близок Есенин к загадке "Крыльями машет, а улететь не может" в таких строках: "Так мельница, крылом махая, С земли не может улететь".
Сергей Есенин – один из великих русских поэтов, развивающих замечательную и своеобразную традицию русского стиха – напевность. В его поэзии удивительно и оригинально слились народно-песенные и литературные традиции, обогатились неповторимым лирическим голосом "певца рязанских раздолий". Лирика Есенина целиком пронизана песенной стихией. "Засосал меня песенный плен", – писал о себе поэт. "Песни, песни, о чем вы кричите?" – спрашивал он, имея в виду собственные стихи. "И пел тогда, когда был край мой болен", – говорил он о себе. "Степным пеньем назвал поэт свое творчество. Не случайно многие его стихи положены на музыку.
(По П.С. Выходцеву)
Лирика С. Есенина
Есенин 1918 г. все еще находился во власти своей утопической модели крестьянского обустройства России, и модель эта не соответствовала не только марксистскому и самодержавному канонам, но и канону православному.
Еретическая мысль Есенина выразилась с особой силой в поэме "Инония" (1918). Тема Инонии уже звучала в лирике и поэмах 1916 – 1917 гг. В "О Русь, взмахни крылами..." читаем: О Русь, взмахни крылами, / Поставь иную крепь! / С иными именами / Встает иная степь". Здесь же Есенин заявил о своем еретизме: "Но даже с тайной Бога / Веду я тайно спор". "Инония" – пик левизны Есенина. Это поэма о разрушении старой России и религии, о рождении иного мира и иной веры.
В левизне Есенина – не политический, а метафизический смысл.
"Инония" посвящена библейскому пророку Иеремии, и в самом этом посвящении заложена тема поэмы: в "Книге Иеремии" и в "Плаче Иеремии" речь как раз и идет о разрушении Иерусалима и Вавилона. Господь рассказал Иеремии о бедствиях и страданиях, которые ждут жителей Иерусалима за их грехи и беззаконие. За их отступничество и веру в иных богов. Народ не пошел по добродетельному пути, как того требовал Бог, – и Иерусалим пал. А жители его стали пленниками Вавилона. Бог Саваоф наказал людей страданиями. Как только они искупят свои грехи, он накажет Вавилон. Сам Есенин – пророк Инонии, восьмикрылый ангел – "говорит по библии", но обещает народам жизнь без страданий с иным, не жестоким, богом. Поэт словно вступил в спор с каноническим сюжетом и с каноническим образом.
В "Инонии" Есенин переиначил и образ Сына Бога. Отказался от его ортодоксальной трактовки: "Я иным тебя, Господи, сделаю". В его крестьянском рае, названном "Инонией", нет места вере, оправдывающей страдание. Поэт произнес: "Тело, Христово тело / Выплевываю изо рта". Христова плоть – символ страдания, потому далее следуют строки: "Не хочу восприять спасения / Через муки его и крест".
Спасение через страдание – эта христианская идея отрицается пророком Инонии. Вера в Инонии "без креста и мук". Бог в Инонии – коровий, т.е. крестьянский: "По-иному над нашей выгибью / Вспух незримой коровой Бог".
В "Инонии" Есенин – еретик, но не атеист. В системе ценностей Инонии нет места безбожию. Инония – страна с новым Спасом. Поэт воздал хвалу Господу: "Слава в вышних Богу / И на земле мир!"
В Инонии живет божество живых, и в этом образе явно присутствовали гордыня, устремленность в смертном человеке видеть Христа. В "Инонии" Есенин писал о генерации сверхчеловеков. Они способны плугом распахивать "нощь", они могут мыть руки и волосы "из лоханки второй луны". Если раньше в лирическом герое Есенина звучали темы нежности и кротости в отношениях с природой, теперь приоритетным стала демонстрация сверхчеловеческой мощи и агрессивности: "Подыму свои руки к месяцу, / Раскушу его, как орех"; "Ныне на пики звездные / Вздыбливаю тебя, Земля!"; "Я сегодня рукой упругою / Готов повернуть весь мир".
Марксисты не приняли "Инонию", потому что справедливо увидели в ней утопию в духе Китежа. Отрицая Китеж, Есенин – в этом и заключается литературный парадокс – творил свою Инонию, свой крестьянский рай с всеобщим счастьем, со свободными хлебопашцами, с новыми кипарисовыми избами по канону Китежа и оставался при этом в рамках китежского сознания. Марксисты не могли разделить восторга Есенина по поводу мужицкого лада и мужицкой гегемонии и расценили модель Инонии как кулацкий идеал.