Экстремизм же мой, и, как я понимаю, не только мой, никогда не был бессмысленным; здравомыслящие люди, которых хватало и в органах, всегда это понимали. Потом из Москвы приехали два абсолютно джинсовых паренька, у которых разве что трусы были не из джута. Двое из ларца, одинаковых с лица. В аккуратной тертой джинсе, что даже на тот период для питерских реалий было определенным уровнем. Одним из прибывших был Сергей Шкодин, а другой – Фима Шапиро. И Шкодин как раз познакомил меня со Светой Петровой, которая преподавала философию в каком-то институте. Появился и Леша Старых, который помимо своих дел занимался пошивом, и он как раз делал коллекции на фанатские темы. Помню, тогда он как раз сделал костюм "Алисон" на тему эстетики группы "Алиса" и костюм "НАТЕ" на тему эстетики Славы Задерия и его нового проекта "Нате". Все это развивалось как неформальная эстетика модных показов, и мы развили эту тему до того, что надеть на себя можно все. Не просто носить, как элемент одежды, а именно надеть и попробовать поносить… Надевались все предметы обихода и интерьера – от велосипедных колес до унитазов. Был знаменитый костюм "японского самурая", когда на человека надели крышку от плиты с четырьмя дырками как воротник, с атрибутами мясорубок на руках. Во всем этом так же, если напрячься, можно было усмотреть параллели с деятельностью конструктивистов в театре и советской моде начала ХХ века, с той небольшой разницей, что авангардная мода того периода ни в коей мере не могла заинтересовать советскую индустрию, тиражировавшую какую-то полузековскую и полувоенную одежду. Выставляя на показах недоступные населению обычные, вторичные по сути модели, которые так же вряд ли могли иметь свое продолжение в производстве. Поэтому неформалы и оттягивались, вовсю генерируя огромное количество новых идей, которые тут же растворялись в небытие. Единственными, кто эти тенденции находил действительно серьезными и интересными, конечно же, были иностранцы, очень продвинутые журналисты и не менее продвинутые неформалы, которых в нашем городе были единицы.
Так или иначе, благодаря этим телодвижениям в немецкий фильм "Даешь рокенролл" попали и съемки наших показов, и "Аукцыон" с Веселкиным и Гаркушей. Так же, как и модели Бухинника, которого я зацепил на рижском фестивале моды и он переехал позже в Ленинград, но, будучи не из местных кругов, развивался параллельно. Там было еще несколько авангардных отечественных модельеров: к примеру, Катя Филиппова, участвовавшая в "Поп-Механике" и этих показах. Катя специально сделала коллекцию под проект "88 воздушных поцелуев", когда мы собирали девичий военный хор и развивали тему летчиков. Все это постепенно превращалось в театральный перформанс, к которому подтянулся Сергей Чернов, поддерживавший стиль "Ассы", но он как-то не долго задержался и ушел обратно к Курехину.
Потом начались какие-то интриги, в результате которых Леша Старых вынужден был уйти; я до сих пор, несмотря на дружбу, чувствую себя виноватым перед ним за это. Но Леша, будучи талантливым человеком, развил тему магазинов, связанных с рокенролльной тематикой, и пусть все у него получается и в дальнейшем. После ухода Леши интриги коснулись и меня, после чего ушел и я, сделав модельный дом "Павел Корчагин" и магазин модной одежды "Другая культура", а предприимчивая Света с остатками проекта немного поездила по миру.
Я же продолжал заниматься и модой, и боди-артом, совмещая эти два понятия, еще расписывал строгие мужские костюмы. Были модели с колючими проволоками и плетенкой – незадолго до того, как эта идея расписных вещей появилась на том же Западе. Связи с "Аукцыоном" поддерживались, но ребята уже повзрослели и выпендриваться в одежде им стало как-то не очень интересно. Я же не навязывал своих услуг и понимая то, что я не смогу ездить с ними по каким-то гастролям, со сценическим экспериментами подзавязал.
Веселкин, который скакал, скакал – потом и вовсе запел. Как-то мы с ним зацепились, и я взялся ему помогать и в музыкальной, и в концептуальной части, потому как Володя позиционировал себя как чуть ли не единственного публичного Гея Советского Союза, а мне скандальные проекты нравились всегда. И так получился альбом "Невозможная любовь", который я спродюсировал целиком и вывез в Берлин на проходивший там международный фестиваль. Я откровенно планировал сдать его на руки иностранным пидорасам, чтобы он продолжил свое заграничное одиночное плавание. А западные пидоры его отвергли, открыто заявив, что, мол, наши пидоры добрые и ласковые, а этот ваш Володя – злобный, рыжий, маленький. Короче, не настоящий по местным меркам… После чего Веселкин расстроился и запил, и мы с ним разошлись, потому что я больше ничем ему помочь не мог.
При этом "Аукцыон" не был единственной питерской группой, с которой меня что-то связывало. На одном из рок-фестивалей появилась молодая, и, как считалось, плохо играющая группа, которая мне показалась достаточно интересной; по почти фольклорной идее сплотился коллектив молодых людей – со своим языком, своими уличными приколами. Этой группой был "НОМ", которая толкала свою неформальную тему, и озвучивала на сцене неформальный и социалистический фольклор. Играли плохо, но ярко, и как-то они резонировали своим творчеством с тем, что происходило здесь, и, возможно, поэтому признаны они были в большей степени в Москве с ее культурой жесткого стеба. Одевались они тоже самостоятельно и достаточно смешно, а Ливер достаточно грамотно эксплуатировал тему неформальной оперной эстетики. И как-то мы взаимно притянулись, и это общение привнесло свой вклад в деятельность группы. В частности, я прекрасно помню, как Ливер зашел ко мне в гости, а я ему впервые поставил свою любимую группу "Резидентс", творчеством которой здесь почему-то мало кто интересовался. Для меня же это было настоящим открытием, когда я просто-таки отнял у знакомой полячки первую услышанную мной запись "резидентов". И реакция у ребят сначала была, как у всех, неоднозначной. Но потом, вслушавшись и втянувшись, ребята подсели на эту инопланетную тему и реинтерпретировали ее в своем творчестве. После этого как раз появилась композиция "Нина, голова болит" и космические мотивы. "НОМ" же, в итоге, оказался одной из немногих групп, которая, сохраняя самостоятельность и не вписываясь в постсоветскую эстраду, остается на плаву, развиваясь и в музыкальном плане, и в кинематографическом, и в художественном. Несмотря на то, что от изначального коллектива осталась почти половина.
М.Б. Мне это кажется закономерным. Так как, озвучивая неформальный фольклор по большей части советского периода, в постсоветские времена трудно оставаться понятными новому поколению, которое подобной субкультуры не имеет и все больше сползает в сторону мещанства и жлобства. Но, так или иначе, творчество группы вобрало в себя атрибуты неформальной уличной культуры Москвы и Ленинграда и продолжает развивать тему питерского параллельного кино в НОМ-видео, заложенную еще Евгением Юфитом.
К.М. Да, уход части участников как-то компенсировался новой деятельностью, к тому же к проекту не так давно подключился Николай Копейкин, живопись которого мне сначала совсем не понравилась. В первую очередь акцентом на карикатурном отражении бытовухи, которая давно уже не работает. Но карикатурность помогает ему создавать гениальные портреты, заставившие меня признать в нем великого художника. И ребята продолжают развивать эту русскую лубочную тему, с замесом стеба оперной эстетики и инопланетного присутствия, доступного пониманию слушателям формата "Резидентс" и, к сожалению, жлобов, которыми это творчество воспринимается за чистую монету. Но в общем-то ты прав – заигрывание с социалкой и пародирование реалий у нынешних художественных деятелей имеет все меньше и меньше смысла. Потому как с утра до вечера все эти карикатуры и чернуха льются с экранов российского телевидения. А дикторы различных программ – клоуны с более широкой, чем у современных художников, аудиторией. Не говоря уже о пропаганде этой чудовищной сатиры, на фоне постсоветских чудовищных реалий. Я же для себя на фоне деградации культуры нашел достаточно правильное, как мне кажется, занятие: попросту хожу и самочинно открываю памятники художественным деятелям на фоне ветшающей культурной столицы.
М.Б. И корни всего происходящего абсурда вы как-то для себя сформулировали?
К.М. Для себя я нашел корни происходящего абсурда в трагедии, разыгравшейся в ХХ веке, когда аристократическая культура целенаправленно уничтожалась, сначала подменяясь рабоче-крестьянским строем, под лозунгами которого затем уничтожили все попытки свободомыслия.
Ну, если позволить себе немного поумничать, то изначально культура в России формировалась при значительном иностранном влиянии и носила исключительно аристократический характер, доступный лишь просвещенным слоям общества. На смену этой культуре пришел совок, и носителями культуры прошлого стали остатки аристократии, литераторские, научные и художественные круги. И если литераторы и ученые в итоге прогнулись под интересы нового общества, то передовые идеи, даже в кругах конструктивистов, сотрудничавших с режимом, в итоге остались под запретом и ушли в глубокий андеграунд, где и прозябали вплоть до крушения системы, чтобы всплыть кверху брюхом в виде панковских модернистких выходок неформалов восьмидесятых…
А с крушением этой идеологии на смену пришло культивирование мелкого мещанского жлобства, подменяющие истинные ценности, пускай несовершенного, но достаточно развитого в культурном плане буржуазного общества. Всех продолжают опускать до уровня папуасов, уничтожая здоровые амбиции у молодежных начинаний, оставляя поле для маневра исключительно в мелких низменных сферах типа менеджмента и офисных интриг. Это понимали художники-авангардисты предыдущих поколений, это же понимал и Тимур Новиков, сменивший полупанковскую эстетику на интеллектуальный эстетизм, но, к сожалению, так и не поняли его соратники по неоакадемизму – или у них не хватило сил продолжить его начинания в новых жестоких условиях. А возможно, просто не поняли сути направления, усвоив только модную оболочку. Все, что ему удалось сделать, так это собрать наиболее деятельные кадры и в рамках общей концепции предложить достижения своей группы исключительно на Запад, видимо, осознавая невостребованность подобного уровня в сложившихся постсоветских реалиях.
При этом он, так же как и Гарик в области неформальной моды и эстетики, все-таки открыл Россию для Запада на должном культурном уровне; многие иностранные представители это оценили и увидели в советских гражданах культурных и образованных людей, способных на передовой продукт. Многие же недореализованные идеи остались в рамках его лекций и книжек, которые, при правильном ракурсе прочтения, могут принести свою пользу для нового поколения деятелей.
М.Б. Эта версия, конечно же, имеет право на существование, но все-таки мне кажется, что концептуальное расхождение между Тимуровской концепцией и его доакадемических соратников было именно в этом пункте. По крайней мере Гарик хотел, чтобы культурные процессы развивались именно здесь и именно с подачи деклассированных низов социалистического общества, как наиболее бескомпромиссных и независимых. Что, кстати, частично удалось, но вместе с крушением Советского Союза не нашло понимания в размежевавшихся творческих и неформальных кругах. При этом неформалы остались верны своим принципам до конца, предпочтя смерть и временное забвение со стороны официоза. А творческие художественные единицы, утратив коммуникацию, остались малозначимыми на фоне разворачивающихся событий и затерялись в кураторских схемах нового столетия и за границей.
К.М. Вполне возможно, так как отсутствие коммуникации и действенных соратников наиболее ощутимо именно сейчас. Я же, когда вижу ужас происходящего, попросту не могу оставаться равнодушным и лезу на рожон до сих пор, пытаясь соответствовать своим внутренним убеждениям, сформировавшимся в восьмидесятые. Надеюсь, что не зря.
Аркадий Насонов
Художник, участник субкультурных коммуникаций восьмидесятых-девяностых годов. Член арт-группы "Медгерменевтика", основатель группы "Облачная комиссия".
А.Н. Для начала скажу, что – зная тебя и чем ты занимаешься – буду рассказывать именно в свете этого твоего интереса к "запрещенному" и "неофициальному" в жизни до развала СССР, лазейкам из "светлого" общества в "темные закоулки" и про рубеж восьмидесятых и девяностых…
До десяти лет я жил в Свердловске и, в общем-то, я был интровертом, то есть мне совсем было не скучно в одиночестве. Лет с четырех я уже самостоятельно гулял во дворе, сам научился читать и писать, возился с какими-то своими альбомами, строил города из карандашей и вел журнал своей страны Киндигуэллы. О Швамбрании прочитал позже, когда уже к своему личному государству интерес потерял. В школе со сверстникам мне было не так интересно, а вот в семье как раз происходило абсолютно обратное предсказуемой советской действительности. Дома был остров свободы: веселье иногда довольно бурное, актеры, режиссеры, я за всем этим наблюдал, забираясь под стол и слушая о чем они говорят… Хотя в то время о "несвободе" я и не догадывался, а позже узнавал опять же со слов взрослых… Папин магнитофон "Нота" в металлическом корпусе, который переключался плоскогубцами доносил до меня звуки "Роллинг Стоунз", "Битлз", просто любимые песни из кинофильмов, а позже мой мир перевернула "Дарк Сайд" из "Пинк Флойд", на музыку которого папа ставил спектакль в народном театре. Не смотря на то, что я учился в английской школе, во многом я увеличивал словарный запас переводя песни рок-групп и даже рисуя к ним иллюстрации. После гибели отца, разбирая его фонотеку, я обнаружил действительно замечательные вещи, например, записи на бобинах композитора Арво Пярта. Отец же познакомил меня позже с музыкой Артемьева, Артемова и Денисова. Да и классические гитарные аккорды тоже я узнал от него. Ну и конечно хрестоматийный набор пластинок, без которого не обходилась ни одна советская интеллигентская семья: "Орэра", "По волне моей памяти" Тухманова, песни Окуджавы, который, кстати, дружил с дедом и пел у нас дома. Но это уже в то время, когда мы жили в Москве. Дед – кинорежиссер Владимир Мотыль, снявший культовый для страны "Белое солнце пустыни (прим. ред)
М.Б. Истерн и "Женя, Женечка и катюша" еще были на памяти, а потом "Звезда пленительного счастья" – я про себя говорю. Как-то выпал из внимания, как будто ничем и не занимался.
Аркадий Насонов, середина девяностых. Фото из архива автора
А.Н. Дед продолжал работать и в возрасте восьмидесяти лет не так давно снял масштабный исторический фильм "Багровый цвет снегопада". В 1980-м году его изгнали из кино, положив фильм "Лес" на полку с ремаркой "антирусский". Дед ушел на телевидение, там снял несколько фильмов, а с началом Перестройки и частного продюсирования вернулся в кино. К сожалению, все эти картины не дошли до зрителя, потому что с крушением СССР развалился прокат, а потом уплывали куда-то авторские права вместе с частными продюсерами. Впрочем, дед любил повторять, что художник во все времена должен противостоять власти. И, в общем-то, всю жизнь пожинал плоды этого противостояния… Кстати, я проработал все пять лет на его последнем кинопроекте и параллельно снимал фильм о нем, о его сложной и очень необычной судьбе. Монтировал фильм последние несколько лет.
М.Б. В принципе, это самый краткий рассказ о временах от застоя к нынешним.
А.Н. Вернемся в Свердловск. Дома было весело, устраивались какие-то маскарады (папа был актером: соответственно театральные друзья), вечеринки и дружеские "пьянки", при этом, в трехкомнатную квартиру набивалось до ста человек. Я с утра просыпался и начинал еще с коридора перешагивать через "трупы" отсыпающихся. Если вспоминать еще об информации "извне", которая попав в незрелый мой детский мозг, производила какие-то флуктуации сознания, то не могу не сказать о своем двоюродном брате. Я приезжал к нему в город Воронеж. Он был яхтсменом (говорю был, потому что сейчас он уже тренер, тренирует свою дочь, недавно ставшую чемпионкой Европы). У него была база на воде как избушка на курьих (в данном случае утиных) ножках, где он и пропадал целыми днями: шил себе тяжеленные джинсы-клеш из железобетонного брезента, делал самодельные электрогитары, на которых лабал с друзьями, катал меня на яхтах и катамаранах. Там же у него был бобинник "МАЯК", к которому я жадно приникал и все свободное время заслушивал до дыр его переклеенные скотчем пленки. И вот мой брат, конечно, тоже какое-то зерно свободолюбия или инакомыслия в меня забросил. Хотя громко сказано… 1979-й год, мне десять лет. Но если говорить о каком-то толчке, то, наверное, это произошло в эти годы. И вот в том же 1979-м году под Свердловском взорвалась военная лаборатория бактериологического оружия, и для того же скрыть этот факт, всю область заразили эпидемией сибирской язвы, от которой сначала дохли коровы, а потом начали умирать люди. Но люди умирали странным образом, только взрослые мужчины призывного возраста. Поражение направленного действия, что, в общем-то, и порождало массу слухов. В эту зону послали солдат срывать почву на несколько метров и непонятно сколько их там героически полегло. В советских же газетах появилась скромная заметка о эпидемии сибирской язвы. В это время в Москве дед каждый вечер слушал "Голос Америки" и, ужасаясь фактам о тысячах жертв, звонил родителям… в общем, вскоре родители меня срочно эвакуировали в Москву.