Первые вооруженные политические волнения в Москве совпали во времени с нашим исследовательским походом в бывшее здание Дома Санитарного Просвещения, в заброшенных помещениях которого мы и вершили свои внеразумные дела. Было довольно холодно. Загримированные под "Украинский борщ" люди, в крашенном синим анилином солдатском белье, самоотверженно скакали босиком по комнатам, залитым весенней талой водой с фрактально разрастающимися пятнами химических реактивов. Под ногой то и дело попадались щиты-бюллетени с таблицами и графиками, информирующими о выздоровлении или умирании человеческого организма. Я играл роль фотоагента. Случайный взгляд, брошенный в окно, наткнулся на находящуюся прямо рядом с нами, через стекло, роту солдат в касках, бронежилетах и с дубинками в руках. В полной амуниции они больше всего напоминали неуклюжих матрешек. Рота как бы специально ожидая нас, была выстроена напротив подъезда. Было принято решение увеличить степень прозрачности, потому что говорить о конспирации с нашим видом было бессмысленно. Замечательно, что нас, вышедших после съемок со свекольными лицами, в кальсонах и с довольно странными объектами в руках, вообще не смогли идентифицировать. Открытые рты – вот единственная их реакция.
В этом покинутом, разрушенном и потерявшим свой прежний статус Доме Санитарного Просвещения, нам удалось оставить памятные метки "синих" людей. Любой интерьер или ландшафт в то время воспринимался нами как текст, в котором мы должны вписать между строк симпатичными чернилами свои поступки.
А позже наше коллективное сознание проглаживало эти строчки утюгом мысли и постепенно разбиралось в этих каракулях. Наши сообщения были невербальны, но не до-языковые, как у Лакана до зеркальной стадии самоидентификации, а скорее, постязыковые и нелинейные. Язык, как из кубиков складывался из наших грудничковых действий и из отношений пространств к ним. В своих действиях мы спокойно дрейфовали от одного смыслового содержания к другому, при этом существовал постоянно варьирующийся набор предметов, выполняющих в зависимости от контекста ту или иную функцию. Я уже говорил о "смысловом конструкторе".
История в слайдах об оставлении следов в Доме Санитарного Просвещения, а также многие последующие сюжеты о промежуточности вплетались в общую линию "улик" в криминальной мифологии двухлетнего проекта "Игорный Дом", который явился мостиком к документированному созданию "Облачной Комиссии".
В павильон птицеводства, вернее в его интимную часть, мы пробрались под маской фотокорреспондентов, снимающих "рекламу фосфатных удобрений". В качестве фосфатов был предъявлен какой-то синий порошок, бывший частью нашего реквизита. Бабушки-вахтерши сердобольно улыбались и собственноручно успокаивали беспокойно кудахчущую птичью массу. Слово "реклама" действовало почти магически. О деньгах даже не было мысли. Бабушка радостно пропускали к самому сердцу птицеводства странных людей в бело-желтых яичных костюмах.
Первое, что поразило воображение, – это грандиозные макеты цехов инкубаторского производства, помещенные в оболочки гигантских яиц, как бы снесенных Великой Небесной Коммунистической Наседкой. Около них мы и проделывали свои магические действия. Главной целью был завтрак из нескольких яиц в бесконечном бело-пуховом пространстве, забитом тысячами остолбеневших от такой наглости куриц.
На обратном пути заглянули в павильон рыб, где я пытался стереть вековую музейную пыль с плавающих в аквариумах огромных рыбин, казавшихся неумело сделанными муляжами.
В ботанический сад для гаданий по "географическим картам" мы привезли двух своих котиков по имени "Я" и "ТЫ", служивших толкователей наших действий. У каждого из них был свой меховой скафандр. Известно, что на древних китайских карнавалах актеров-обезъян одевали в маски обезъян, по-видимому, чтобы скрыть мимику и не увидеть отражение своих мыслей в идеальном живом зеркале. Нам были близки в то время такие симуляции открытий.
Котики, весело резвясь, разрушали границы наших ландшафтных карт, искажали береговые линии, опрокидывая со стола важнейшие смысловые привязки. Это давало почву для последующей "котомантии". Мы же спокойно продолжали трапезу. Через час после рассвета к полянке подъехал ментовский газик. Возможно, нас приняли за гуманоидов. Блюстители порядка ничего не сказали, хотя могли запросто забрать нас, хотя бы за то, что топчем в саду газоны. В это время мы уже были переодеты в зеленые костюмы и прекрасно сливались с пейзажем. Может, они просто нас не заметили.
М.Б. А мы с товарищами, в это же время в другом конце парка переходили границу между Голландией и Японией. Там были посадки рядом с оранжереей и японский садик, и в канве отъезда сограждан за рубеж и историй побега в Данию группы "Амнистия", мы ритуально переходили границу между чем-то и чем-то. Западом и Востоком. Что, кстати, вылилось у некоторых первыми турами в Гоа, когда там еще был и остатки голландской колонией. Вообще этот отрезок времени между 90-м и 93-м действительно был наполнен какой-то спиритуалистикой, психоделикой и колдовством. Нишу, которую занимала в сознании граждан идеология, заполняли иные мифы, шарлатаны и секты. Художники и эстрада были тоже где-то рядом. В том числе и представители бывшего андеграунда. Новая матрица наступала, но не торопясь.
А.Н. Да, время колдунов, сект и экстрасенсов. И эзотерической литературы, если ее, конечно, можно назвать эзотерической. Скорее, шизоидной про инопланетян и вселенский разум. Моей любимой была газета "Голос Вселенной", которую издавал некий Петухов, являющийся и автором всех текстов, включая письма в редакцию, и иллюстратором чудовищной рисованой кичухи с шестирукими инопланетянами, спрутами и всякой нечистью.
Один мой друг, тренер по кикбоксингу, в то время в месте с Кашпировским входил в "Комиссию по Восточным единоборствам при Институте стран Азии, Африки и Латинской Америки". Это была комиссия по приему в "маги и экстрасенсы". Они ездили по всей стране и собирали стадионы желающих познать суть бытия и получить сертификат шамана или колдуньи. Он рассказывал, как в одном городе на вопрос как можно "медитировать в домашних условиях", привел в пример медитацию на переливании воды из стакана в стакан. Так вот, в этом провинциальном городке через несколько лет таки взрос плод, посеянный мыслью, и появилась секта "стаканников". Кстати, на эту тему есть интересная книга Эпштейна про советские секты от "поможенцев" до "пищесвятцев"… В Москве же появилась секта "Аум Синрике", мы даже один раз с Владимиром Федоровым (Старший инспектор "Медгерменевтики") зашли с инспекцией в один из ее филиалов.
Представились поклонниками учения, но попросили объяснить, чем их секта отличается от буддизма и индуизма. Парни в длинных белых хитонах с бегающими глазками ответили, что они не имеют права отвечать на такие вопросы, мол, читайте сами. На стене висела стенгазета, выполненная в бодром пионерском стиле, на которой были представлены различные виды ада: холодные, горячие, острые. В этих адах с веселыми улыбками на устах маялись несчастные грешники. Нам было предложено пожертвовать на храм и пригласили в зал. В зале же была представлена грандиозная медиа-инсталляция, где единовременно было включено около десятка телевизоров. И у каждого из них стояло блюдо с жертвоприношениями: ананасы, бананы, апельсины. И все речи "Аум Синрике" в этих телевизорах сливались в однообразный и вполне медитативный гул…
Приезжаешь в то время в Питер, а там на Дворцовой – огромный розовый шатер кришнаитов. Я останавливался тогда в мастерской у Оли Тобрелутс и в мои обязанности входило кормить и выгуливать ее бассета. И вот, мы выгуливаем этого бассета – идем с кем-то, по-моему, с покойным Мишей Малиным, и один кришнаит угощает нас какими-то печеньками. Я даю бассету, а кришнаит в ужасе кричит: "Нельзя, нельзя, иначе он в следующей реинкарнации не будет человеком!", а мы ему – "Главное, чтоб ты оставался человеком…"
В то время мы с Лигеросом читали китайские средневековые романы про Царя обезьян – Сунь Укуна и "Сон в Красном Тереме", и работы какие-то графические делали с иероглифами. И вот мы, таким образом спровоцировали ситуацию, что к нам обратились китайцы с просьбой сделать здоровенную светящуюся рекламу одного из первых китайских ресторанов в районе Сухаревской площади. Ресторан назывался "Жун Лэ Юань", что в переводе означает "Вечное блаженство". Естественно, от такого заманчивого названия мы не отвернулись, тем более, что суммы нам сулили значительные…
Долго и мучительно делалась вывеска, все время кто-то наступал на стекло и оно билось или смазывалась краска, вырезались новые и новые стекла. Металлическую раму я заказал сварить в театральных мастерских МХАТа. Наконец доделали, привозим. Большая часть денег ушла на материалы и оплату сваренной конструкции. С оплатой же нашей работы толстый хитрый улыбчивый китаец долго тянул, все время обещая пригласить в ресторан, и за обедом рассчитаться. И вот, наконец, без всякого обеда он расплатился ровно в день Павловских реформ, когда деньги девальвировались в десяток раз. Наше богатство волшебным образом превратилось в бумагу. А с тем, что осталось, мы пошли на Тишинку найти там материал для объектов и купить подарки друзьям и коллегам по Петровскому. Накупили две огромные сумки барахла от старинных альпинистских ботинок, чесучевых костюмов и газовых платочков до фотографий тридцатых с видами Крыма и Кавказа, книг по автомобилестроению и старинных елочных игрушек. Я бывал на десятках блошняков в разных странах мира, но именно тот день запомнился своим интереснейшим урожаем-гербарием вещей. Пришли потом в кафе "Шкура" рядом с рынком, где собирались все охотники, чтоб поделиться впечатлениями и похвастаться уловом. И вот, что удивительно, пока мы там сидели, эти две сумки исчезли у нас прямо из-под носа. Вернее, из-под стола, за которым мы сидели. Вот так, по волшебному мановению посоха Сунь Укуна закончилась вся наша китайская эпопея, не оставив нам ничего материального, лишь реальность воспоминаний.
М.Б. Тогда некоторые деятели накупили себе восьмимиллиметровых камер на Тишке и снимали какие-то чиповые фильмы, узнав, что вот эту пленку заканчивают производить и надо срочно на нее снимать. Была же, вроде, у Кемеровского?..
А.Н. Нет, это была видеокамера, редкая 8 NTSC, он купил ее позже, тоже на Тишинке, у какого-то алконавта. А на Петровском у нас ничего не было, поэтому, когда мы съезжали с мастерских в 92-м, я позвонил по объявлению "снимаю свадьбы". Представляешь, приезжает чувачок снимать свадьбу – попадает на Петровский, а вместо свадьбы – люди в масках сидят в пространстве, обшитом мехом, и странная музыка играет. Ну, конечно, что-то у него с сознанием происходило. Было понятно по его репликам.
В общем, вся интерьерная обстановка и объекты игорного дома были вывезены и оставлены на одном из живописных холмов Царицыно. Интерьеры были тщательно воспроизведены на зеленой травянистой верхушке. Мы напоминали себе каких-нибудь сумасшедших немецких лэнд-артистов начала семидесятых. Сотни пластмассовых зайчиков, устилавших ранее наш пол в коридоре, были оставлены среди извилин на коре нескольких деревьев вблизи. Чукотский солдат – водитель грузовика, на котором мы транспортировали "искусство" изменил разрез глаз, когда увидел, что же он вез. Удивительно, что через некоторое время, посетив это место, мы не обнаружили там ни крупинки.
М.Б. Он хотя бы вернул материалы?
А.Н. Вернул… Нам нужно было помимо денег еще купить ему на замену видеокассету, но денег не хватало. Тогда я дал ему в залог фотомыльницу. И человек тут же исчез с этим фотоаппаратом… Это был 1992-й год, первая моя видеоработа… https://vimeo.com/user15376553.
К своим работам отношение было легкое. Мы их не рассматривали как товар или какой-то коллективный галерейный продукт, много картинок дарилось, что-то выкидывалось, делалось больше для себя и друзей. Когда я переставал заниматься живописью, я отдавал свои старые холсты кому-то, кто хотел в то время живописать и их записывали сверху…
Отношения к арт-институциям в то время тоже были специфическими. Везде после "Сотбиса" ходили какие-то кураторы. Приводит к нам, например, Костя Акинша (украинский искусствовед) главного редактора журнала "Флеш Арт". Мы, переглянувшись, убираем со стола книгу, которую читал Лигерос – "Записки Фуко о Бланшо" на английском, чтобы пресечь всевозможные интеллектуализмы в беседе. Вместо того чтобы "ботать на фене" искусствоведческого дискурса, доставали барабаны, стучали и рычали что-то дикое. И они уходили в недоумении и шоке от такого агрессивно-наивного художественного языка. Хотя потом нам написали письмо, что им очень понравилось то, что они увидели, но, к сожалению, так ничего и не поняли. Когда нас очередная немецкая галеристка спрашивала, что нам нужно для осуществления проекта в Германии, мы отвечали, что нужно несколько бассейнов заполнить овсяной кашей. И карьера, таким образом, наша переводилась на другие рельсы последовательно и принципиально, и почему-то казалось, что так продлится вечно.
Сознание было занято уже другим. К нам в руки попал справочник 1930-го года "Определитель Облачных Форм" с 85-ю видами облаков. Возникла идея создания новой, документировано подтвержденной "Облачной Комиссии". "Облачная Комиссия" идеально подходила к сформированной нами идеологии и явилась собирающей призмой для преломления всех наших устремлений.
Создание документации членских билетов, печати и переиздание справочника взяли на себя Таня Деткина и Володя Могилевский. Вместе с членскими билетами, подтвержденными печатью, мы предлагали желающим взять под наблюдение тот или иной тип облака, который выбирался по справочнику…
Первый слет комиссаров я решил провести в 1993-й под звездным куполом московского планетария. Мы с Таней Деткиной пришли к тогдашнему директору и договорились без каких-то денег, просто на чистом логосе. Объяснили, что мы люди смежных профессий, у вас планеты, у нас облака, мол, – давайте дружить. Провели там психоделическую конференцию с Дульфаном и Соболевым, под звездным куполом, на который проецировались слайды с акциями "Облачной Комиссии". Читались стихи. В этот вечер весь тираж "Определителя Облачных Форм", который был напечатан повторяя один в один издание 30-го года, в порыве эйфорического идиотизма раздали зрителям в Планетарии, многих из которых видели в первый и последний раз. Позже, провели еще один поэтический вечер. Так был проложен путь в Планетарий, куда уже потом хлынули желающие, где потом был проведен очередной техно-рейв. Кстати у меня не осталось от этого события ни одной фотографии, не говоря уж о видео, хотя я помню там снимающих, с камерами… Может, кто-то из читающих эти строки отзовется и поделится архивными материалами…
После Петровского сквоттерская история продолжилась. Мы ходили с топориком и взламывали помещения, которые нам казались пустыми. Первое помещение, павшее жертвой наших интересов, стала башня на Сухаревке. Башенка в псевдорусском стиле, в которой обнаружили комнату со следами спиритических сеансов. Куриные лапки, какие-то пучки засушенных трав, множество письменных архивов, по которым мы выяснили, что там была раньше мастерская мистически настроенной художницы по фамилии Абелева, которая покинула СССР еще в семидесятых.
М.Б."Абелевы группы и модули". М.: Наука, 1969 (совместно с Л.А. Скорняковым).
А.Н. Мы почистили все, и начался наш "диалог" с техником-смотрителем. Он ставил свой замок, потом приходили мы, спиливали его и ставили свой, потом приходил он и делал все наоборот. Все это надоело и мы нашли выселенный дом на Цветном бульваре. Одна квартира не подошла, принялись за вторую. Пока Лигерос ломал дверь топором, я полез по трубе на второй этаж. И в это время к окну вдруг подошла старушка, почему-то с горящей свечкой в руках. Я от неожиданности свалился с трубы и побежал к Лигеросу, который к моменту моего появления уже закончил свое черное дело. Так мы взломали жилую квартиру.
Потом, уже когда Лигерос уехал в Шотландию, мы нашли комнаты в гигантской коммуналке на Чистых прудах. Это была общая мастерская с Олегом Голосием, Андреем Соболевым и номинально Владимиром Федоровым, недалеко от небезызвестных мастерских на Чистых прудах.
Мы сняли несколько комнат в необъятной коммунальной квартире у бойкой и одновременно томной барышни с ярко-выраженной внешностью бандерши. Так, оно в последствии и оказалось. Все остальные свободные комнаты заселяли вернувшиеся или сбежавшие из мест не столь отдаленных. Проступившим изнутри загаром и небольшим количеством площади тела свободным от татуировок, они напоминали жителей Папуа – Новая Гвинея из старинной антропологической энциклопедии. В некоторых из их комнат единственной мебелью был небольшой стог сена-соломы, в который они зарывались после очередного застолья на кухне.