Для того, чтобы добиться установленной перед собой цели, было нужно, совершенно необходимо, чтобы о моей тайне не знал никто, даже самые близкие друзья, даже моя жена, по крайней мере вначале. Лучше уж было казаться знакомым немного сдвинувшимся. Один лишь прокол мог похоронить всю идею. Ставки в моей игре были высоки, потому что я играл с очень сильным соперником.
Голос: "Да уж!"
Напротив, ненависть одних, печальное раздражение других были моими главными козырями, потому что я ожидал, что в первые годы буду находиться под неусыпным наблюдением. Как бы то ни было, моим старым друзьям нелишне будет напомнить о некоторых звоночках, которые не зря прозвенели для них тогда.
Например, после публикации письма, в котором я отрекался от всех своих прежних безбожных писаний, парижская группа членов Антиклерикальной лиги созвала Общую ассамблею, которая проголосовала за мое исключение. Делегаты с удивлением встретили меня там, потому что не думали, что я явлюсь; мое появление там действительно было поразительно и необъяснимо, потому что я не собирался оправдываться перед членами Лиги и не пытался вступить с ними в дискуссию, чтобы переубедить, как сделал бы на моем месте вновь обращенный, пылая рвением неофита. Нет! Я пришел на это собрание, заявив, что пришел попрощаться, - хотя оставил их уже более трех месяцев назад! - но в действительности, чтобы, улучив момент, сказать то, о чем мог бы напомнить им потом, когда придет время. Большинство членов этой Лиги были моими друзьями. Некоторые из них плакали, и я был этим очень тронут…
Журналист-католик: "Тронуты? Вы? Да бросьте! Вы над ними издевались, как сейчас - над нами!"
Уверяю вас, уход от них дался мне нелегко. Но думайте как хотите. Хоть я и был уязвлен, я оставался спокоен в самую жестокую бурю: обратитесь к газетам того времени.
Закрывая собрание, президент Лиги предложил следующую резолюцию, за принятие которой делегаты проголосовали единогласно:
"Принимая во внимание, что человек по имени Габриэль Жоган-Пажес, также известный под именем Лео Таксиль, один из основателей Антиклерикальной лиги, отрекся от принципов, за которые ранее выступал, предал идею свободомыслия и всех своих соратников-атеистов, члены Лиги - участники собрания 27 июля 1885 г., отказавшись принять во внимание мотивы такого недостойного поступка человека, известного под именем Лео Таксиль, исключают его из Антиклерикальной лиги как предателя и ренегата".
Я тогда возразил по поводу одного, только одного слова во всей резолюции. Предполагая, что некоторые из моих старых друзей по Лиге, присутствовавших на собрании в июле 1885 г., присутствуют также и сегодня в этом зале, я осмелюсь напомнить им формулировку своего протеста. Я вполне спокойно и мирно сказал: "Друзья мои, я принимаю эту резолюцию за исключением одного только слова". Президент прервал меня возгласом: "Какая наглость!" Но я спокойно продолжал: "Вы имеете право утверждать, что я ренегат, потому что всего лишь четыре дня назад я опубликовал письмо, в котором я открыто отказываюсь и отрекаюсь от всех своих писаний, направленных против религии. Однако я попросил бы вас вычеркнуть из резолюции слово "предатель", которое в моем случае неприменимо; в том, что я предпринимаю сейчас, нет и тени предательства. То, что я вам здесь и сейчас говорю, вы не можете понять, но поймете позже". Я не хотел делать чересчур большое ударение на последнем предложении, потому что не мог позволить им что-либо заподозрить. Но я сказал это достаточно четко и ясно, чтобы эта моя фраза запала им в память, хотя толковать ее, конечно, можно было по-разному.
И когда мне представилась возможность опубликовать отчет об этом собрании, я осмотрительно пропустил это свое заявление, которое могло бы заставить возможных читателей насторожиться.
Второй факт. Между тем днем в апреле, когда я пришел к священнику и сообщил ему о своем обращении, и днем собрания, исключившего меня из рядов вольнодумцев, в Риме прошел Антиклерикальный конгресс, одним из организаторов которого являлся я. Не было ничего легче для меня, чем совершенно дезорганизовать его работу и привести к полному провалу. Проходил тот конгресс в первых числах июня. Все члены Лиги полагали в то время, что я отдавал все свои силы без остатка во имя его успеха; и действительно, только похороны Виктора Гюго, совпавшие по времени с конгрессом, сумели отвлечь от него общественное мнение.
Позже, когда выяснилось, что с апреля я снова увижусь со священниками, многие говорили и писали в прессе, что я ездил в Рим только для того, чтобы обсудить условия своего предательства и был тайно принят в Ватикане. В мою биографию даже включали факт получения там некоей крупной суммы, писали, что это был миллион.
Смех.
Я ничего не ответил, потому что мне было все равно и потому что я сам внутренне смеялся над этими обвинениями.
Но сегодня я с полным правом заявляю, что все было совершенно иначе. Среди гостей сегодня присутствует один мой старый приятель, который тогда сопровождал меня повсюду в этом путешествии и ни на минуту не оставлял одного. Он присутствует здесь и не оспорит того, что я скажу. Хоть раз он оставил меня одного? Хоть раз покинул ли я его, чтобы сделать что-то что могло вызвать подозрения? Нет.
И это еще не все. Во время той же самой поездки, уже на пути обратно, во Францию, мы остановились в Генуе. И я настоял на необходимости посетить кое-кого, с кем меня связывали дружеские узы, а именно генерала Канцио-Гарибальди - зятя Гарибальди. Во время встречи с ним меня сопровождал тот самый приятель, о котором я только что говорил, и еще один, который тоже жив и здоров, а именно доктор Бодон, недавно избранный депутатом от Бове. Оба они могут засвидетельствовать, что во время встречи я на минутку отошел в сторону вместе с Канцио. А Канцио может засвидетельствовать, что я ему сказал тогда: "Дорогой Канцио, должен Вам сказать, но только это строго между нами, что очень скоро я окажусь в центре огромного общественного скандала. Ничему не удивляйтесь и верьте мне". Более я ничего ему не сказал, а позже даже боялся, что и так сказал слишком много. В последующие два-три года Канцио, несмотря на публичный разрыв отношений со мной, посылал мне поздравительные открытки на Новый год. Потом, видимо, полагая, что обещанное мной откладывается на неопределенный срок, он перестал появляться в какой-бы то ни было форме в моей жизни.
И наконец один из моих бывших коллег, испытывавший ко мне большую симпатию, продолжал видеться со мной, несмотря ни на что. Он уже умер, его звали Альфред Полон, мировой судья.
Голос: "Он уже умер и не возразит вам!"
Подождите, пожалуйста. Я знаю, что, будучи человеком проницательным и постоянно наблюдая за мной, он понял, что я просто дурю людям головы.
Смешанная реакция. Голос: "Так вы обманывали католиков и гордитесь этим?! Какой скандал!.."
Полон, мой бывший коллега, не разорвавший со мной отношений, часто порывался защищать меня, что мне, откровенно говоря, только мешало. Одному из моих друзей он говорил: "Лео трудно поймать на слове. Сначала я думал, что он тронулся, но потом, когда я возобновил отношения с ним, я увидел, что он, наоборот, в совершенно здравом уме и твердой памяти. Я этого не понимаю, но что-то мне говорит, что он еще душой и умом с нами, я это чувствую. Я никогда не затрагиваю религиозные вопросы в разговорах с ним, потому что вижу, что он не собирается вынимать кота из мешка, но я бы жизнь свою прозакладывал, что он не работает на попов; однажды он всех нас весьма удивит…"
Альфред Полон сам не может засвидетельствовать то, что он понял тогда, но он говорил об этом многим своим знакомым. И если таковые присутствуют в этом зале сегодня, я спрашиваю их: правда ли, что, говоря обо мне, Полон так выражал свои мысли?
Голоса с мест: "Правда! Правда!" Давайте собственно перейдем к рассказу о розыгрыше, об этом смешном и в высшей степени назидательном розыгрыше. В высших церковных эшелонах не поверили доброму простодушному священнику, которому я поведал, как был обращен перстом Господним, подобно Савлу на пути в Дамаск. "Этот волк в овечьей шкуре очень подозрителен", - подумали большие церковные шишки.
Смех
Посему было решено, что на следующий день после публикации моего письма об отречении от своих писаний меня отвезут на некоторое время в маленький пансион преподобных отцов-иезуитов, где обо мне будет заботиться назначенный специально для этой цели ведущий специалист по копанию в душах и наставлению их на путь истинный. Выбрать такого было непросто. Мне пришлось ждать целую неделю назначения достаточно компетентного для меня специалиста. Он оказался бывшим армейским капелланом, ставшим иезуитом, и это был хитрец из хитрецов! Его мнение было очень весомо.
Ох и в тяжкую игру мы с ним задумали играть!.. Как вспомню - сразу голова болит. Помимо прочего, дорогой духовный руководитель заставил меня заниматься духовными упражнениями по Святому Игнатию. Я мало что в них понял, но по крайней мере обязан был пролистать их, чтобы создалось впечатление, что я глубоко проник в эти невероятные размышления. Не то было время, чтобы позволить себя поймать. Полное покаяние привело меня к полной и окончательной победе. Оно заняло не менее трех дней.
Продолжительный смех
И в конце я нанес последний, сокрушительный удар.
Я все сказал о том и о сем, да практически обо всем, но мой партнер по игре заподозрил, что я скрываю и еще какой-то смертный грех, очень-очень большой, в котором не могу признаться, грех, открыть который мне гораздо тяжелее, чем сознаться в тысячах и тысячах богохульств. Но наконец он должен был открыться, этот ужасный грех.
Дамы и господа, мне нет нужды испытывать ваше терпение так же долго, как его: грех мой состоял в убийстве, первоклассном убийстве, наверное, самом отчаянном и страшном убийстве. Нет, я не убивал целые семьи, но даже не будучи Тропманном или Дюмоларом, я вполне заслуживал гильотины, откройся это преступление кому бы то ни было.
Я взял на себя труд изучить по газетам сообщения о людях, пропавших без вести за три года до этого, и придумал на их основе небольшую сказочку. Однако преподобный отец не позволил мне рассказать ему ее до конца и со всеми подробностями. Он и так подозревал меня в совершении ужаснейших кощунств и преступлений, но я сумел удивить даже его: он никак не рассчитывал увидеть перед собой коленопреклоненного убийцу.
Смех
Как только первые слова признания слетели с моих губ, преподобный отец буквально отскочил в сторону. Ах вот как! Теперь он понимал мое смущение, мою зажатость, мое обыкновение так подробно обсуждать казалось бы совершенно незначительные детали… А как жег меня стыд, когда я признался в своем преступлении! Мне было не только стыдно, я был обескуражен, подавлен, напуган… В моей истории фигурировала вдова одной из жертв, и преподобный отец взял с меня обещание, что я впредь буду тайно выплачивать вспомоществование этой вдове. Он и слышать не желал никаких имен, но только хотел выяснить, убивал я по умыслу и расчету или без оных. После длительных запирательств я наконец пал под гнетом стыда и признал существование умысла.
Священник: "То, что вы сейчас делаете, отвратительно, мсье!"
Голос: "В наказание ни один священник более не примет вашей исповеди. Вы последний подонок!"
Волнение в зале
Голос: "Все священники должны сейчас просто встать и выйти!"
Аббат Гарнье: "Нет! Мы должны выслушать этого негодяя до конца".
Часть слушателей встает и выходит
Выйдете вы или останетесь, теперь уже все равно. Я продолжаю.
Я должен выразить свое истинное почтение этому достойному отцу-иезуиту. С законом у меня никогда после этого не было проблем. То есть, таким образом, мой розыгрыш помог мне проверить строгость соблюдения тайны исповеди. Если я когда-нибудь поведаю историю этих двенадцати лет во всех подробностях, я сделаю это точно так же, как сегодня, беспристрастно и спокойно, аббат Гарнье!
Одобрительный гул
На этом этапе я посчитал, что одержал первую победу в начале кампании. Кто бы ни сказал преподобному отцу в тот момент, что я не настоящий обращенный, всякий получил бы с его стороны самую суровую отповедь.
Смех
В мои планы не входило торопиться с посещением Верховного Понтифика. Однако мое признание в совершенном убийстве имело фантастический успех, хотя надзиратель за моим уединением в Кламарте и сохранил его в тайне. И действительно, единственное, что он мог сказать своим начальникам, доверившим ему исследование глубин моей души, было: "Лео Таксиль? Я ручаюсь за него!"
Итак, раз недоверие Ватикана ко мне рассеялось, как мне было заслужить его доверие и одобрение, дабы довести свой розыгрыш до желаемых высот? Чтобы осуществить к вящей своей радости эту мечту, я должен был заслужить одобрение Святого Престола в рамках претворения в жизнь планов церкви. Эта часть моего плана была разработана еще до начала его осуществления, как только мне пришла в голову мысль заняться историей католицизма.
За год до описываемых событий Верховный Понтифик прославился энцикликой Humanum Genus, которая полностью соответствовала давно укоренившейся в умах воинствующих католиков идее. Гамбетта сказал: "Клерикализм - вот наш враг!" Церковь возразила: "Настоящий враг - масонство!" Соответственно, клевеща на масонство, мне было удобнее всего заложить фундамент колоссального розыгрыша, невыразимую радость от осуществления которого я уже заранее смаковал в глубине души.
Сначала франкмасоны буквально взбесились; они и не предполагали, что терпеливо подготовленное завершение розыгрыша потонет во всемирном взрыве хохота. Они-то думали, что я с церковью навсегда. Они говорили и повторяли снова и снова, что я таким образом мщу за то, что меня исключили из ложи в 1881 г. Эта история хорошо известна; она ни в коей мере не порочит меня и является следствием небольшого скандала, вызванного двоими людьми, которые с тех пор пропали, причем при достаточно плачевных обстоятельствах.
Нет! Я не мстил - я развлекался. И если сейчас кто-нибудь возьмется анализировать обстоятельства той кампании в прессе, даже масоны, наиболее враждебно настроенные по отношению ко мне, им придется признать, что я никому не навредил. Я даже берусь утверждать, что оказал значительную услугу французскому франкмасонству.
Голос с места: "Вы зашли слишком далеко!"
Простите, подождите моих объяснений, и, уверен, вы непременно согласитесь со мной. Я имею в виду, что публикация мной ритуалов была определенным образом связана с реформами, направленными на избавление от устаревших обычаев, которые стали уже просто смешны в глазах масонов, не понаслышке знакомых с понятием "прогресс".
Давайте пока оставим все это в стороне и суммируем факты. Поскольку моей целью стало изобретение на пустом месте всех возможных элементов современного дьяволопоклонничества - а это потруднее, чем город на дне Женевского озера, - необходимо было продвигаться постепенно, шаг за шагом, закладывая фундамент, откладывая и высиживая яйцо, из которого предстояло появиться на свет палладизму. Розыгрыш такого масштаба за один день не делают.
Голос: "Само собой!"
С первого дня своего обращения я выяснил, что некоторое количество католиков совершенно убеждены в том, что принятое в масонстве определение Высшего Существа как Великого Архитектора Вселенной, не соотносящееся с какой-либо определенной религиозной конфессией, используется масонами для того, чтобы скрывать под ним имя Люцифера, то есть Сатаны, дьявола.
Голос: "Ну уж хватит! Он снова стал масоном!"
Смех
Голос: "Продолжайте! Это интересно!"
То тут, то там я постоянно слышал разговоры, будто дьявол время от времени появляется в масонских ложах и даже председательствует на их собраниях. Это мнение пользуется широкой поддержкой среди католиков. Гораздо больше хороших людей, чем можно было бы себе представить, убеждены в том, что законы природы могут время от времени отменяться добрыми или злыми духами и даже простыми смертными. Я однажды чуть в соляной столб не обратился, когда меня попросили о чуде. Однажды ко мне в дом ворвался, как ураган, добрый фрибургский каноник и сказал мне буквально следующее: "Ах, господин Таксиль, Вы святой! Ибо Господь спас Вас из столь глубокой бездны, что на Вас, видимо, почиет целая гора милости Божьей. Как только я услышал о Вашем обращении, я сел на поезд - и вот я тут! По возвращении я не только смогу рассказывать всем, что видел Вас, но и что Вы явили мне настоящее чудо!"
Смех
Я не ожидал такой просьбы. "Чудо? - переспросил я. - Я Вас не понимаю, господин каноник!" "Да, чудо! - повторил он. - Не имеет значения, какое, главное, чтобы я стал его свидетелем. Любое чудо, какое пожелаете. Откуда мне знать? Ну вот, например… Ну, например, вот этот стул. Превратите его в трость, в зонтик…"
Продолжительный смех
Я понял, что ему нужно, и мягко отказался сотворить подобное чудо. И каноник возвратился во Фрибург с сообщением, что я могу творить только страшные чудеса, но из жалости не стал этого делать при нем.
Через пару месяцев он прислал мне гигантский сыр "Грюйер", на корке которого вырезал религиозные надписи, разные загадочные иероглифы; отличный был сыр, который все никак не кончался и который я ел с неизменным почтением.
Смех усиливается. Некоторые священники протестуют
Соответственно, моя первая книга о масонстве представляла собой пестрое собрание разнообразнейших ритуалов с включением нескольких моих собственных вполне невинных изобретений, которые не могли быть истолкованы в дурном смысле. Каждый раз, когда в тексте ритуалов встречался не вполне ясный пассаж, я истолковывал его с католической точки зрения, состоящей в том, что Верховным Великим Мастером франкмасонов является Люцифер. Но, повторяю, истолковывал я совершенно невинно и не напрямую. Я мягко стелил, подготавливая почву, чтобы потом вскопать ее поглубже; я сеял семена тайны, чтобы они потом дали хорошие и обильные всходы.
Через два года такой подготовительной работы я отправился в Рим.
Голос: "Ага! Наконец-то!"
Сначала меня приняли кардиналы Рамполья и Пароччи. Я имел удовольствие выслушать похвалы их обоих в адрес моих, по их словам, отличных книг. Да, конечно, ведь в этих книгах "раскрывалось" все то, что давно было "отлично известно" Ватикану. Просто чудо как им повезло с этим новообращенным, опубликовавшим масонские ритуалы!
Смех
Кардинал Рамполья называл меня "дорогой мой", подружились мы с ним - просто не разлей вода. И как он жалел, что я в масонстве дорос только до ученика! Но коль скоро мне удалось добыть ритуалы, единственное, что мне непременно нужно было сделать, - это опубликовать их. Он сказал, что получил в моих ритуалах подтверждение всему тому, что ранее вычитал в соответствующих документах, находящихся во владении Святого Престола. Он получил подтверждение всему! Даже тому, что стоило не больше марсельских акул или города на дне Женевского озера!
Голос: "Негодяй! Подонок! Мерзавец! Скотина!"
Что же касается кардинала Пароччи, то его больше всего интересовал вопрос масонских "сестер". Мои "ценные откровения", правда, оказались для него не новы.
В разных местах зала смех и ропот