Я кивнул. Второй Констебль взял у меня шлем и перчатки, открыл задние дверцы фургона и забрался внутрь. Мне предложили сесть на скамейку напротив него. Первый Констебль уселся за руль, и фургон тронулся. И лишь когда он свернул направо, на Олд-Комптон-стрит, - в те дни это дозволялось - я сообразил, в какой попал переплет. В левом кармане моей куртки лежал футлярчик для презервативов, а в нем - три грамма высококачественного кокаина, купленные вчера в предвидении забав и шалостей Кливдена. Наверняка же меня обыщут в участке или попросят опустошить карманы, нет?
Я медленно засунул правую руку в правый карман куртки, где лежали мятные леденцы. Сейчас, надеялся я, мне удастся извлечь пользу из моего десятилетнего маниакального увлечения фокусами. Я вытащил пакетик с леденцами и протянул его Второму Констеблю, одновременно опуская левую руку в левый карман и зажимая футлярчик в ладони. Очень простой отвлекающий маневр, и, похоже, он сработал.
- Спасибо, сэр. Если вы не против, я оставлю их на потом. Пока вы не подышите в прибор, вам тоже ничего в рот класть нельзя. Уверен, вы это понимаете.
- Ну конечно. - Я широко развел руки в стороны, изображая полнейшее понимание. Футлярчик уже покоился у меня в паху, и я наклонился вперед, укрывая его в тусклом свете фургона. - А позвольте спросить, офицер, в какой участок мы направляемся?
- Вест-Эндский центральный, - ответил Второй Констебль.
Вест-Эндский центральный. Какое пышное название. Я его слышал. Оно возникало в сводках новостей и в драмах из жизни полиции. Джордж Диксон (тот, что из "Док-Грин") часто говорил своему зятю (которого играл бровастый Питер Бирн): "Ну-ну, Энди, мы же не хотим наступать на мозоли парням из Вест-Эндского центрального" - и прочее в этом роде. Сколь ни был прославлен этот участок, я и понятия не имел, где он находится. Где-то в центре Вест-Энда, так, наверное. И то, что мы свернули на Сэвил-Роу, стало для меня приятным сюрпризом.
Как я и надеялся, Второй Констебль поднялся на ноги прежде меня. Я встал на долю секунды позже, как раз когда водитель нажал на тормоза. Пришлепнул ладонью по металлическому потолку фургона, выставил вперед, чтобы сохранить равновесие, правую ногу.
- Упс, - весело выпалил я. И ступней отбросил футлярчик в глубокие тени под скамейкой, на которой только что сидел. Его там, как пить дать, обнаружат лишь через несколько дней, а к тому времени в фургоне успеют проехаться десятки злодеев, верно?
Я соскочил на землю, вошел с констеблями в участок. Облегчение переполняло меня. Какое бы наказание ни было установлено за вождение мотоцикла с бокалом или более того спиртного в крови, его и сравнить невозможно со скандалом, позором, возможным тюремным заключением и гибелью карьеры, которые последовали бы за находкой в моем кармане целых трех граммов наркотика класса А.
В наркомире все хорошо знали, что один-два грамма будут сочтены предназначенными для "личного использования", а большее их количество воинственно настроенный или нерасположенный к тебе полицейский может счесть "предназначенным для распространения". Первое способно привести к конфискации наркотика и официальному предупреждению; второе почти наверняка - если еще и судья попадется соответственный - к тюремной отсидке. Три грамма - это пограничная черта, и, хоть мой бедный, глупый, наркозависимый разум уже начал выстраивать план встречи с дилером - между сейчас и завтра, - я был доволен, что сумел избавиться от страшного запаса.
Алкометр показал, что уровень алкоголя в моей крови едва-едва превышает допустимый предел, и я проникся надеждой на снисходительность полиции. Меня отвели в комнату, где сидела за столом женщина-сержант. Она попросила меня опустошить карманы. Я со скрупулезной покорностью выполнил просьбу и даже вывернул их наизнанку. Извлек из внутреннего кармана куртки бумажник и четыре билета на дневную открытую для публики съемку "Черной Гадюки".
- О, - произнесла сержант, - так вы новые серии снимаете?
Основная проблема новых серий "Черной Гадюки" состояла в том, что зрители уже привыкли к старым. До полного окончания съемок ни одна в эфир не запускалась, и, когда зрители приходили в студию, ожидая увидеть тронный зал Королевы и низенькую каморку Черной Гадюки, ее сильно озадачивали обои эпохи Регентства в покоях принца Георга. А публика, приходившая к нам в последние несколько недель, рассчитывала на кофейню миссис Миггинс, и нам оставалось только надеяться, что она привыкнет к окопу капитана Блэкэддера, к генералу Мелчетту и штабу Дарлинга.
Я понял, что мне представилась хорошая возможность. Каждую неделю мы получали, что само собой разумелось, по четыре билета для зрителей, а я пока еще не думал о том, кого бы мне пригласить.
- Не хотите побывать на съемках? Завтра вечером в телецентре Би-би-си. Тут все написано… - И я подтолкнул билеты по столу.
Сержант подняла на меня взгляд. Первый и Второй Констебли радостно закивали, подошли к столу и взяли по билету. Два оставшихся забрала сержант.
- Так, - сказала она. - Хорошо. Вы превысили предел, мистер Фрай, поэтому мы предъявляем вам обвинение в вождении или попытке вождения в состоянии алкогольного опьянения. В ваших правах указано, что вы живете в Ислингтоне, это так?
Вот и верь после этого разговорам о продажности столичной полиции. Ужас какой-то! Теперь что же, ни на кого уже положиться нельзя?
Да и болтовне о том, как медленно мелют жернова правосудия, тоже верить не следует. Мне было предложено явиться в понедельник утром, имея при себе страховое свидетельство и водительские права, в Клеркенвеллский суд магистратов, находившийся, как выяснилось, в конце Дункан-Террис, где я тогда жил, присматривая за домом Дугласа Адамса. Возвращаться домой на мотоцикле мне не разрешили, но предложили забрать его завтрашним - воскресным - утром.
Лихорадочно размышляя, я со шлемом и перчатками под мышкой спустился по ступенькам участка. На следующий день мне предстояло поехать на моем "Астон Мартин V8 Винтаж" в Би-би-си, а затем, после съемок, "отправиться мотором в Кливден", как, надо полагать, поступали Асквиты и Гренфеллы в давние благодатные дни. И надо бы еще встретиться с одним из трех прирученных мной кокаиновых дилеров, назначив ему свидание либо в телецентре (на этот случай следует, напомнил я себе, разжиться еще одним гостевым билетом - забавно будет, если дилер окажется в зале рядом с полицейскими или полицейской), либо где-нибудь в Сохо - с утра пораньше, когда я отправлюсь за моим байком. А может, кто-то из них приедет нынче вечером в Ислингтон? Проклятье! Надо было прихватить мобильник. Разъезжая на мотоцикле, я редко брал его с собой: карман-то не резиновый, и кроме этой здоровенной штуковины в него ничего не засунешь. Так или этак, а я разживусь пакетиком-двумя доброго зелья, от души оттянусь в Кливдене, а встав поутру (то есть если вообще лягу), погоню "Астон" - возможно, в последний за этот год раз - в Лондон, дабы предстать перед судом, назначенным на 11 утра.
И тут в голове моей зашевелилась другая, по-настоящему страшная мысль. А что, если они найдут под скамейкой фургона футлярчик для презервативов, поймут, что в нем наркотик, и снимут с него отпечатки пальцев? Я ведь судимый, значит, мои отпечатки у них есть. Да нет, если и найдут, они же не в перчатках будут там шарить. Это все-таки полицейский фургон, а не место преступления. Вряд им удастся хотя бы "непроявленные" отпечатки снять.
- Мистер Фрай! Мистер Фрай!
Голос сержанта. Я оглянулся. Она стояла на нижней ступеньке крыльца и махала мне рукой.
- Да? - Я, занервничав, вернулся к ней.
- По-моему, вы забыли это в фургоне, сэр. - И она сунула мне в ладонь мой футлярчик.
- Э-э… я… спасибо… тут…
- Будьте осторожны, сэр. И спасибо за билеты.
Я просто-напросто не знал, что сказать. С уверениями, что футлярчик не мой, я несколько запоздал. Лицо ее было непроницаемым. Она развернулась и ушла, оставив меня стоять на крыльце, - то открывая рот, то закрывая, как выброшенная на берег рыба.
Со стороны Пиккадилли ко мне приближалось такси, я остановил его, забрался внутрь и по дороге к Ислингтону украдкой, опасливо раздвинул футлярчик. В нем лежали - вызывающие, как титьки стриптизерши, - три пакетика. Готов поклясться, что они мне подмигнули.
Я и по сей день теряюсь в догадках по поводу этой истории - как там все было, почему и какого черта? Может быть, сержант решила, что в наше время, время СПИДа, вскрывать чужой футляр для презервативов - это грубость? Может быть, вскрыла его и подумала: черт, у меня смена кончается, не буду же я такой идиоткой, что замету этого мужика? Мы уже завели на него дело за вождение в пьяном виде, ну и хватит с нас, да и ему так… веселее не станет. Точно мне никогда не узнать. Разве что сержант прочитает это, - буду очень рад, если она со мной свяжется.
Я не пересматриваю мои старые фильмы или телевизионные программы, да, собственно, и новые не смотрю, если только не участвую в монтаже, однако когда мне попадается на глаза финальный эпизод сериала "Черная Гадюка рвется в бой" (его так часто повторяют) - тот, где солдаты Блэкэддера вылезают из окопов в поле, которое словно истекает маковой кровью под скорбную версию музыкальной темы Говарда Гудолла, - и когда я вижу эту сцену, то невольно говорю себе: "Это снималось через день после того, как меня замели за вождение в пьяном виде. Через день после того, как полицейский сержант преспокойно вернула мне футлярчик с кокаином. В тот вечер я поехал на "Астоне" в Кливден и погулял там на свадьбе Эммы и Кена. А следующим утром на год лишился водительских прав".
Я жду моего мужчину
Сколько себя помню, я всегда был… как бы это назвать? наказанием господним? Нет, это выражение отдает детской. Бунтарем? Слишком пафосно. Нарушителем общепринятых норм? Человек поколения Джона Бакена назвал бы меня "неправильным". Аутсайдер - вот самое близкое слово, какое мне удалось придумать. Возможно, именно потому я, как хорошо известно тем, кто имел удовольствие прочесть первую главу "Хроник Фрая", помешался в детстве на сладостях и вечно испытывал нехватку денег для их покупки, а это породило последующие мои зависимости, тягу к недозволенному и недосягаемому. На смену сладостям пришли сигареты. Попав за решетку, я выкинул сласти из головы и сосредоточился на том, чтобы выйти на свободу и поступить в университет. В Кембридже я практически ничего кроме кофе не пил и уж тем более не принимал наркотиков: мне за глаза хватало сцены, курения и сочинительства.
Года два-три спустя - я уже успел благодаря улыбке фортуны сняться в Манчестере в телешоу вместе с Беном Элтоном, Робби Колтрейном, Хью Лори и Эммой Томпсон - мы с Хью начали сниматься в "Черной Гадюке II". В плане физическом я был, если в это можно теперь поверить, худым и долговязым; в плане социальном - ночными подвигами особо не увлекался: вечеринки, как уже сказано, были мне отвратительны.
Однако те две дозы кокаина пробудили во мне давно заснувшего великана. Все тот же дракон, что доводил меня до изгнания из столь многих школ и привел на каменные плиты тюремной камеры, начал разворачивать свои кольца и поднял голову, изрыгая пламя.
Не понимаю почему, но с самых ранних дней моего детства ребенком я был трудным. Никакой дядя, крестный отец, друг или член (хвала небесам) семьи не качал меня на колене в манере, которую люди моего поколения назвали бы "неподобающей", а люди более молодые и учтивые - "неловкой". Да, верно, я с самого начала строил грандиозные планы, собирался стать ученым, писателем, артистом - кем угодно. Но никто мне палок в колеса по этой части не ставил. Лишь собственное мое безумное и дикое поведение и было мне помехой, пока наконец я не улегся на описанную выше солому тюремного пола и что-то, по-видимому, щелкнуло в моей голове; тогда я и понял: у меня остался последний шанс подняться (я, с вашего позволения, немного покалечу Теннисона) по каменным ступеням моего мертвого "я" к чему-то более возвышенному.
Тут мы вновь возвращаемся к невероятному везению, которое позволило мне получить стипендию Кембриджа, с головой уйти в актерство, заболеть сочинительством и проникнуться дурацкой верой в то, что все мои беды - предрасположенность к дурным поступкам, склонность к воровству библиотечных книг и диким разрушительным выходкам - остались позади. Спиртное мне не так уж и нравилось, ночные посиделки тоже, - мне нравилось работать. На титульном листе моей последней книги, "Хроники Фрая" (я попросту изумлен и чуть-чуть обижен тем, что вы ее не читали), приведены слова Ноэла Кауарда: "Работать куда веселее, чем веселиться"; на мое счастье, я и поныне нахожу их верными. Уверяют, будто Черчилль сказал: "Молодые сеют безумства, старики пожинают мудрость". Черчилль этого не говорил. Коллекционеры цитат даже именуют такую неряшливость в атрибуции "ползучей черчиллятиной". Я впал в ошибку, решив, что уже посеял все мои безумства, и перестал бдительно следить за собой.
Если вы ни разу в жизни не принимали незаконных уличных, или "рекреационных", наркотиков, у вас, скорее всего, имеется четкое представление о том, что представляет собой их дилер. В юности все мы смотрели страшные фильмы и научились именовать этих людей "пушерами". В иерархии обладателей нравственных ценностей они располагались где-то между "придворными корреспондентами" Флит-стрит и навозными жуками.
"Я виню во всем гнусных пушеров!" - вопят родители и авторы газетных передовиц и заламывают в отчаянии свои чистые руки от неспособности даже представить себе столь беспримесное зло. "Пушеры" околачиваются у школьных ворот, подстерегая возможность обратить ребенка в наркомана. Поначалу они приучают его к разрешенным для продажи растворам наподобие клея, быстросохнущего бетона, толуола, бутана и пропана. После того как дофамин, норэпинефрин и норадреналин - я не эндокринолог, однако всем нам, разумеется, известно, что потребление наркотиков связано с нашими системами удовольствия-вознаграждения, - сводят с ребенком близкое знакомство, ему предлагают обменяться рукопожатиями и испытать блаженство, за которым обычно следует дикая рвота; вещества эти вступают в тесный союз с мозгами юного потребителя, и тот, лежа на лужайке местного парка и вперяя в небо обновленный молодой взор, обнаруживает, что новые друзья щекочут и массируют его центры наслаждения, даруя ему безоговорочное блаженство, какого не дождешься ни от мороженого, ни от домашних радостей. Следующий шаг этого мифического и неотвратимо порочного процесса (дешевый сидр мы в расчет не берем, даром что опаснее его ничего нет на свете) состоит в предложении покурить незаконную травку, а после этого никаких шансов на спасение у беззащитного дитяти не остается - "дружелюбные" и "недорогие" поставщики знакомят его с кокаином и героином. И, как только образуется наркотическая зависимость, цены взлетают вверх, угрозы становятся очень серьезными и маленький Джек уже шарит в маминой сумочке, обворовывает бабушкину квартиру, отнимает у несмышленых детишек мобильные телефоны - то есть прямо на наших глазах возникает чудовищный социальный недуг, который мы именуем "наркотической субкультурой". Неблагополучные городские районы, банды, разгул насилия: прекрасная, как в детских книжках, Британия обратилась в запущенную - в нравственном и культурном отношении - бросовую землю за срок более краткий, чем прожитая мной жизнь, каковая, дорогой читатель, несмотря даже на то, что ты держишь в руках третий том моей автобиографии, не так уж, в конце-то концов, и длинна. Вот какую порчу навели наркотики на нашу страну.
Все вышеизложенное есть, разумеется, бред сивой кобылы. Если не что-то похуже. Состоявших на службе правительства "советников по противодействию наркотикам", знавших проблему, разбиравшихся в физиологии, социологии и неврологии, увольняли одного за другим, как только они начинали говорить своим хозяевам - какой бы политической окраской те ни отличались - настоящую правду. Пока наркотики не легализуют, не возьмут под контроль, не классифицируют и не обложат налогом, ситуация будет развиваться от плохого к худшему и к еще худшему. После того как в 1990‑х Америка направила в Колумбию самолеты, распылявшие пестициды, кокаиновые кусты обзавелись иммунитетом к отраве; раздираемые начиная с нулевых годов двадцать первого века войнами наркокартелей, мексиканские города навроде Хуареса переплюнули колумбийский Меделин 1980‑х, который по сравнению с ними - просто Моретон-ин‑Марш; размеры прибыли достигли таких колоссальных высот, что осуществляемое на каждом этапе пути кокаина к потребителю "урезание" чистоты изначального наркотика с помощью разного рода добавок позволяет всем, через чьи руки он проходит, от мексиканского крестьянина до дилера из ночного клуба, жить припеваючи.
Согласно источникам, которые я считаю безупречными, конечный уровень чистоты кокаина, который обходится его потребителю в 50–60 фунтов за грамм, обычно располагается между 20 и 30 процентами. Дилер во всем этом - мелкая рыбешка. Он или она (да-да, многие из них - женщины) могут проходить примерно такой карьерный путь: закончив школу без особого блеска, они включаются, ну, скажем, в музыкальный бизнес, становясь диджеями или клубными вышибалами, и обнаруживают, что грамм-другой кокса по вечерам сильно поднимает им настроение. И договариваются со знакомым дилером о том, что станут обслуживать круг своих друзей, им не охваченный. Затем говорят друзьям, что могут обеспечить их всем, чего те желают, и друзья приходят в восторг. Это рынок продавцов, на котором спрос превышает предложение; о том, чтобы навязывать людям товар, и речи не идет. Скорее уж о том, чтобы отвязаться от желающих его получить. Очень часто у дилера не оказывается при себе нужного количества наркотиков, способного удовлетворить набившихся в его клуб изголодавшихся потенциальных клиентов (дилерам нравится слово "клиент").
Я мало чего могу рассказать о том, что творится на более высоких уровнях цепочки. Разумеется, без насилия там не обходится - как в Америке времен тупоумного сухого закона. Когда нечто, пользующееся спросом, запрещают, образуется дефицит, который сулит такие прибыли, что никакое насилие, потребное для захвата значительной доли рынка, чрезмерным не кажется. Могу сказать, однако ж, что еще не встречал врача, полицейского или инспектора по надзору за условно осужденными, который не считал бы необходимым лицензировать, легализовать и контролировать продажу уличных наркотиков. И только политики, обуянные идеей проигрышной по определению "войны с наркотиками", вставляют себе в уши пальцы и бубнят свое, и бубнят, пока не решат, что сумели заткнуть рты людям, которые действительно что-то понимают.