"Бродягой" назывался хорошо известный ночной клуб на Джермин-стрит, принадлежавший великолепному Джонни Голду. В 1970‑х там устраивались свадебные приемы - к примеру, Лайзы Миннелли и Питера Селлерса, туда часто заглядывали, чтобы выпить, шкодливые спортсмены наподобие Джорджа Беста, Джеймса Ханта и Витаса Герулайтиса, всякого рода модели (еще не получившие приставку "супер"), европейские плейбои в кашемировых кардиганах и киноактеры с обоих берегов Атлантики. Не "Аннабелз", конечно, не тот шик, но клуб был вполне сносный, не лишенный собственного характера и приятности. Он существует и поныне, однако без благотворного присутствия Джонни Голда.
В дверях нашу пару остановил внушительных размеров швейцар, который знал о Фрэнсисе Бэконе примерно столько же, сколько Фрэнсис Бэкон - о Кенни Далглише.
- Извини, приятель, у нас битком. Очередь вон там, - сказал он Эдвардсу.
Отважный Эдвардс, который имел о клубных швейцарах представление, бывшее в те дни более-менее верным, показал ему краешек пакета с белым порошком:
- Не угодно ли?
- Секундочку, джентльмены… прошу за мной.
Швейцар подозвал своего подчиненного, увлек Эдвардса и Бэкона в маленькую нишу у дверей. Джон нерешительно протянул ему пакет, и швейцар, зачерпнув изрядную порцию порошка, пересыпал ее в пакетик поменьше, лежавший наготове в его жилетном кармане. Затем подвел обоих к уже занятому столику и быстро обратил его в незанятый, пророкотав "заказано" и широко поведя мускулистой рукой.
- Хуанито, лучшего шампанского моим друзьям…
Да, подумали Бэкон и Эдвардс. Вот это жизнь, ничего не скажешь.
Раболепный и словоохотливый Хуанито принес ведерко с "Дом Периньоном", разлил его по бокалам. Тем временем Джон и Фрэнсис нетерпеливо планировали скромное посещение мужской уборной, которая пользовалась, как они заметили, изрядной популярностью: очередь в нее, состоявшая из людей чарующих, широко известных, сохраняла постоянную длину.
Едва они сделали по глотку "Дом Периньона", как в зал с топотом спустился все тот же швейцар.
- Вы, двое, пшли вон! Сию же хлебаную минуту! И если я еще раз увижу ваши хлебаные хари, я из вас все дерьмо повышибаю. Поняли, хлебаные долболобы?
Безутешные, гадающие, что могло пойти не так, они возвратились домой.
- А ты заметил, - спросил Фрэнсис, - что у него из ноздрей пена шла? Розоватая, как будто от крови. Это нормально?
Впрочем, они выбросили всю историю из головы, выпили вина - алкоголь был наркотиком, в котором они хорошо разбирались, - и легли спать.
На следующее утро позвонил, чтобы поблагодарить их за обед, Лайонел Барт.
- А кстати, - сказал он, - я не у вас пакет с фиксатором для челюстей оставил? Никак его найти не могу.
"Граучо"
Играем по правилам: Правила клуба "Граучо".
При появлении в Клубе Члену его надлежит приблизиться к столу Приема, дабы печатными буквами напечатлеть свое имя в регистрационной книге и расписаться в оной, - сей Древний Обряд надлежит исполнять перед вхождением в любые Помещения Клуба.
Использование в Клубе Мобильных, Сотовых, Портативных или Микроволновых Телекоммуникационных Инструментов есть анафема, проклятие, ужас, угроза и превеликое обременение, а потому его надлежит запретить повсеместно за вычетом Приемной и бара "Сохо", да и там оно допускается лишь до 5 пополудни. Пожалуйста, не забывайте об общепризнанной напасти Вызывных Сигналов и глушите все названные механизмы перед тем, как вступить в Помещения Клуба.
Правила Клуба строжайше запрещают внедрение в организм любых порошков, пастилок, трав, соединений, пилюль, таблеток, тонизирующих и стимулирующих веществ, тинктур, ингаляционных средств и каких-либо смесей, признанных Правительством Ее Величества незаконными Субстанциями какого угодно класса, - независимо от того, вводятся ли они орально, ректально, интравенозно, интраназально или какими бы то ни было иными способами. Сие да будет ведомо всем.
Член может в любое время пригласить в Клуб до четырех (4) Гостей, за поведение коих и уважение ими Правил оный Член несет полную ответственность. Да будет понято каждым, что Гости допускаются в Бар лишь в сопровождении Члена.
Ношение Маек решительно неприемлемо и объявляется Правилами Клуба незаконным. В мире и так уж хватает горя.
Члены, выходящие на Дин-стрит, не расплатившись с Клубом, пятнают себя позором, весьма для них неприятным. По сей причине прежде, чем Член покинет Клуб, ему надлежит расплатиться по всем счетам и долгам перед Клубом.
Оплатившим же все названные счета и сборы Членам должно не забывать, что Сохо - это жилой район. Проявляйте благородство, участливость и доброту, покидая Клуб тихо и по возможности без скандала.
Клуб есть клуб. Место общения, в котором можно отдохнуть в окружении людей учтивых и дружелюбных. Уважайте воззрения таких же Членов, как вы, и позаботьтесь, чтобы и ваши Гости следовали этому Правилу. Да будут для вас девизами благожелательность и шарм.
С конца 1980‑х, на протяжении всех сомнительных 1990‑х и в начальные годы двадцать первого века мне представлялось немыслимым, что в Лондоне есть хоть один не принимающий кокаина человек. Всякий раз, увидев в ресторане, как кто-то встает из-за столика и направляется к мужской или женской уборной, я полагал, что он или она собрались нюхнуть. Писать, играть или заниматься чем-то еще, требующим упорного труда и сосредоточенности, кокс мне не мешал. Он был, как уже сказано, всего лишь заслуженным лакомством или пряной приправой, позволявшей мне часов пять-шесть наслаждаться дружескими попойками.
Привычным моим портом приписки был клуб "Граучо", ставший начиная с 1985‑го (и оставшийся таковым поныне) излюбленным местом почти всех, кто связан с издательским делом, музыкой, театром и искусством вообще. То есть людей, которых герой моего изданного в 1994‑м "Гиппопотама" Тед Уоллес желчно назвал "медиахедами", - несколько позже к ним пристало глумливое обозначение "болтливый класс", придуманное болтунами какого-то другого класса, предающимися болтовне в других питейных заведениях.
Я не только написал официальные правила клуба (приведенные выше), но и вывел одним вечером конца восьмидесятых "Правило Граучо", гласящее, что любое замечание, изречение, сентенцию, афоризм или высказывание, какими бы мудрыми, благонамеренными, глубокими или истинными они ни были, можно вмиг обратить в смехотворную чушь, добавив к ним фразу: "Как сказал он прошлой ночью в клубе "Граучо"".
Таким образом: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Вам нечего терять, кроме своих цепей" - как сказал прошлой ночью Карл Маркс в клубе "Граучо".
Или: "Единственное, что нужно для триумфа зла, - это чтобы хорошие люди ничего не делали" - как сказал прошлой ночью Эдмунд Бёрк в клубе "Граучо".
И так далее. "Атенеумом" этот клуб, конечно, не был, но и притязаний таких не имел.
Тони Макинтош (из норфолкской семьи производителей шоколада, давшей нам - среди прочих шедевров - "Карамак" и "Кволити-стрит") был в мире лондонского хлебосольства фигурой приметной, он многие годы возглавлял в Ноттинг-Хилл популярный ресторан "192", шеф-повар коего, Алистер Литтл, стал в середине 1980‑х первейшим столичным художником сковороды и кастрюли. Макинтошу принадлежал и "Занзибар", очень симпатичное питейное заведение на Грейт-Куин-стрит, Ковент-Гарден. Именно там я научился стоять в очереди к одноместной мужской уборной. Сиденья на ее унитазе давно уж не было, крышки на бачке - тоже. Полагаю, таким способом Тони пытался отвадить наркоманов. Он хоть и был передовым и самым модным лондонским ресторатором (в этом слове нет буквы "н", сколько бы раз вам ни доводилось слышать "ресторантор"), но походил на добродушного и старомодного школьного воспытателя (а вот в последнем слове буква "ы" есть, хоть этот факт и малоизвестен), и я даже по сей день не могу с уверенностью сказать, догадывался ли он, что творилось в его заведениях. С определенностью знаю, что он был свидетелем того, как сошел с ума Кит Аллен. Ладно, это я глупость сморозил. Мне следовало написать: "как Кит Аллен еще дальше отошел от ума". Этот одичавший валлийский смерч запрыгнул на стойку бара и начал метать бокалы и рюмки в зеркало за бутылками и дозаторами. В итоге его перестали пускать в "Занзибар", пока последний не скончался, - впрочем, всего через несколько месяцев из черепков и праха его родился "Граучо".
Согласно изначальной идее издательниц Кармен Каллил, Кэролайн Мичел и литагента Эда Виктора, клубу предстояло стать местом, где авторы и их редакторы встречаются за утренним завтраком и беседуют, сидя в удобных креслах, без помех со стороны официальной церемонности вест-эндских клубов или отвлекающего мельтешения людей в гостиничных вестибюлях и ресторанах. То была эпоха круассанов, апельсинового сока и обворожительной новизны итальянского кофе. Стоит мне подумать о тех временах, как я вспоминаю мармелад и пирожные из слоеного теста. А вот вечера… вечера в этом клубе были совсем, совсем другими. К ним мы еще вернемся.
У Тони, человека кроткого, но несколько суховатого, имелись, как и у многих его более хватких коллег, помощники - совершенно лучезарное существо по имени Мэри-Лу Старридж (ее даровитый брат снял для "Гранады" эффектное "Возвращение в Брайдсхед") и Лиам Карсон, которому предстояло стать моим близким другом. Мэри-Лу, Лиам и их коллеги, в особенности сербка Гордана, обладавшая великим обаянием и голосом что твой фабричный гудок, следили за порядком и создавали атмосферу клуба, мгновенно ставшего пользоваться ошеломляющим успехом. А природа успеха такова, что люди, в клубе не состоявшие, не делали тайны из своего презрения к нему и к его показушно претенциозным, "пронырливым" членам. На самом деле единственными, кто на моих глазах вел себя в клубе "Граучо" безобразно и неприемлемо, были гости его членов - люди, которые, ошалев от такого количества хорошо известных лиц, перебирали (во всяком случае, могли перебирать в те ранние, безрассудные времена) по части выпивки. И члены, и персонал клуба знали, как себя следует вести.
Не могу отрицать - для меня он стал своего рода оазисом. Чем большую известность я приобретал, тем труднее мне приходилось в пабах. С годами положение все усугублялось. Всегда существовало вероятие того, что кому-то захочется угостить меня выпивкой. Делалось это очень мило и приятно, однако связывало меня по ногам и рукам. Отвечая отказом, я производил впечатление сноба - заносчивого и высокомерного; а принимая угощение, на полчаса отдавал себя в распоряжение того, кто его оплачивал. Невозможно же, получив от кого-то бокал вина, удалиться в другой конец зала, напрочь забыв о дарителе. Поговорить с незнакомым человеком порой бывает приятно, но иногда хочется без помех провести время с друзьями. И потому пабы стали для меня местом запретным - кроме тех, что расположены в моем родном графстве Норфолк, жители которого обладают, похоже, врожденным пониманием того, что приставать к людям, знамениты они или нет, неприлично.
Жаль, конечно, что людей хорошо известных поносят за "неестественность" их поведения, не позволяющую им посещать обычные места вроде баров, - что бы при этом ни подразумевалось под "естественностью". Еду я покупаю в супермаркетах, все прочее - в недорогих магазинах, и нередко люди обращаются ко мне с нелепым вопросом - бывает, что и возмущенным: "А вы-то что тут делаете?" Меня так и подмывает ответить: "В бадминтон играю / пересдаю школьный экзамен по истории / вскрываю трахею Джереми Вайна… А вы?"
Я говорил уже - в блоге, а может быть, в интервью, - что известность - вещь чудесная, чистой воды пикник. Ты мигом получаешь в модном ресторане столик, который другим приходится заказывать за неделю, или билеты на премьеры, спортивные состязания, по-настоящему интересные и волнующие мероприятия, имеешь возможность знакомиться с замечательными людьми из любых слоев общества. Однако ни один пикник не обходится без ос. Иногда эти осы не более чем досадная помеха, иногда тебе приходится хватать вещички и с воплями бежать в дом. Феллини в "Сладкой жизни" дал "светскому" фотографу имя Папараццо, напоминающее о нудно зудящем насекомом. Оса по-итальянски vespa, но это слово было уже занято…
Конечно, папарацци могут быть докукой, особенно если ты находишься в обществе человека, никому не известного и не желающего, чтобы его фотография появилась в газетах с присовокуплением домыслов о том, кто он такой. Впрочем, сегодня все подались в папарацци, поскольку у каждого есть фотокамера, а качество их что ни год, то возрастает.
И по сей день папарацци-любители едва ли не каждую ночь дежурят у клуба "Граучо", у "Плюща", "Чилтернской пожарной станции", у "Аннабелз", на Хертфорд-стрит и у множества других "пристанищ богатых и славных". Им нужно лишь запечатлеть знаменитость блюющей, норовящей дать коллеге в морду или милующейся с неподобающим мужчиной либо женщиной, и недельная квартплата у них в кармане.
Один день из жизни клуба "Граучо"
Итак, вернемся в "Граучо". Я покажу вам один его день. На самом деле это сплав множества дней, но его, я думаю, хватит, чтобы дать вам представление о наивысших взлетах клуба - или о наинизших падениях, это как посмотреть.
Будем считать, что сейчас стоит солнечный осенний день начала 1990‑х, уже переваливший за середину. Поздним утром я встретился в баре "Граучо" с издательницей Сью Фристоун, чтобы поговорить о моей новой книге, а сейчас завтракаю с моим агентом, Лоррейн Гамильтон, и она поверх рагу из барашка сообщает мне, что продюсер по имени Марк Сэмюэльсон хочет встретиться со мной, дабы выяснить, как я отнесусь к предложению сыграть в его новом фильме Оскара Уайльда.
Взволнованный и вдохновленный одной только мыслью о такой возможности, я отправляюсь в бар, чтобы выпить бренди. У стойки сидят, ритмично постукивая ступнями по подставке для ног и нервно озираясь по сторонам, двое замечательно миловидных молодых людей. Лет двадцати с небольшим, по моим оценкам.
Я всегда считал, что "Граучо" следует быть клубом самым что ни на есть компанейским, а открытое дружелюбие должно составлять неотъемлемую часть его характера. Людям необходимо чувствовать, что им здесь рады, что они у себя дома, что никто не смотрит на них свысока, не сторонится их. Это не означает, конечно, что всякий кому не лень может влезать в их разговоры. В общем, я решаю, что этим молодым ребятам не повредит пара успокоительных слов.
- Привет, - говорю я, опускаясь на табурет рядом с ними.
Они кивают и улыбаются.
- Судя по вашему виду, вы немного озадачены, а?
- Ну, - отвечает один из них, обладатель очаровательных мышиного тона волос, - это же клуб "Граучо". О нем столько рассказывают…
- О господи, - удивляюсь я. - И что же?
- Что он, знаете… - говорит второй, волосы у него совершенно черные, а глаза темно-карие, - не для таких, как мы.
- Да ерунда, - заверяю я. - Вы производите впечатление прекрасных молодых людей, в "Граучо" таких с распростертыми объятиями принимают. Вы чем занимаетесь?
- Мы музыканты, - отвечает первый. В его выговоре присутствует прелестный пародийный намек на кокни.
- А, ну тогда все в порядке. Вы в точности те, кто нужен клубу. Я позабочусь, чтобы ваши кандидатуры утвердили в два счета. Замрите. Сейчас вернусь.
Я быстро иду в приемную и прошу - Лили, так ее звали? - дать мне две членские анкеты. И возвращаюсь, помахивая ими.
- Давайте-ка их заполним, - говорю я. - Так. "Профессия"?.. Музыканты. "Адрес"?.. Это вы сами впишете - и телефонные номера не забудьте. "Рекомендатель"?.. Это буду я. "Второй рекомендатель"?
Я окидываю бар взглядом.
- Тим! - подзываю я моего старого друга, завсегдатая "Граучо". - Иди сюда, подпиши рекомендации для этих отличных ребят. Это… простите, боюсь, имен ваших я не знаю…
- Алекс, - говорит обладатель черных волос и карих, карих глаз.
- Дэймон, - говорит тот, у которого мышиные волосы и - теперь я пригляделся к нему повнимательнее - замечательно синие, синие глаза.
- Они музыканты! - сообщаю я Тиму.
Он подписывает анкеты.
- Вы сейчас работаете над чем-то? - спрашиваю я. - У вас своя группа или что?
- Стивен, - говорит Тим, - это же Дэймон Албарн и Алекс Джеймс. "Блёр".
Мне это ни о чем не говорит.
- "Парк Лайф"?
- Да все в порядке, - говорит темноволосый Алекс и протягивает мне руку: - Большой ваш поклонник.
Рукопожатия, все выпивают по рюмочке. Я оставляю заполненные анкеты в приемной и там же сталкиваюсь с Хаки-Джо, еще одним дилером. Укромный обмен банкнот на маленькие плотные пакетики. Теперь я готов, как выражаются американцы, выйти и на медведя. Готов провести в "Граучо" вечер по полной программе.
А он набирает обороты. Дэймону приходится уйти, зато появляется Кит Аллен. С Алексом Джеймсом он уже знаком. Знакомству предстоит продолжиться и вылиться в долгую и плодотворную дружбу. Помимо всего прочего, они дали миру группу "Фэт Лес" и хитовый сингл "Виндалу", за что мир всегда будет испытывать к ним головокружительную благодарность.