Люди, их группы, движения, силы порою слепляются в шар, который укатывается в историю. А затем наступает время угасания огня. И какая-нибудь великая масса ссыхается, съеживается, точно лиловый, рыхлый нос Иды. Многие считают брит-поп и МБХ чем-то пустым, несущественным. Но черт подери, как весело было наблюдать их изнутри - изумленно и радостно.
Ныне и вот уже много лет клуб "Граучо" чист так (я о наркотиках говорю), что чище и не бывает. В уборных его и следов белого порошка не отыщешь; никто не сидит на стойке бара, шокируя вновь пришедших кошмарными, хоть и до жути смешными анекдотами. Лауреаты Премии Тёрнера в нем больше на ночь не запираются - с 1995 года. Однако выпить-закусить в клубе по-прежнему приятно. Теперь им управляет Берни Кац, Князь Сохо. Росту в нем (при высоких каблуках) - четыре фута, однако он способен не задумываясь влить в себя четыре, опять-таки, стакана выпивки, и хоть бы хны. Каждый год там проводится викторина (для которой я время от времени придумываю вопросы), вечеринка персонала, во время которой особенно уважаемые члены клуба исполняют обязанности официантов, кухонной обслуги, распорядителей и барменов, и "Представление для своих", позволяющее собирать деньги для бездомных Сохо. Висящие на стенах картины изобличают давнюю связь клуба с Херстом, Эмин и прочими. Вообще-то говоря, они неприметно привинчены к стенам, поскольку стоят теперь бешеных денег. Кто-то, быть может, и сожалеет о прежних днях, когда и дым стоял коромыслом, и спиртное лилось рекой, и кокаин у всех из носов сыпался, но ведь все течет, все изменяется. Придет время новой круговерти и крутизны - придет и тоже уйдет. Тем-то и хороша старость: ты начинаешь понимать циклическую природу моды, политики и искусства.
Заметки о карьере в шоу-бизнесе
С середины 1980‑х я начал проводить за письменным столом более-менее значительное время, а после бродвейской и австралийской премьер мюзикла "Я и моя девушка" попал в лапы настойчивого, обладавшего мертвой хваткой продюсера по имени Дэн Паттерсон. Следует сказать, что было это еще до моих кокаиновых дней. Сейчас мы приглядываемся году к 85‑му, не то 86‑му.
Мы с Дэном познакомились, когда он сменил на Би-би-си продюсера радиокомедий Пола Мейхью-Арчера, чтобы приобрести затем известность постановками множества серий "Моей семьи", в которой играл звезда мюзикла "Я и моя девушка" Роберт Линдсей. С Полом я работал в нескольких сериях комедии "Специальные изыскания", играя злополучного, занимающегося независимыми расследованиями журналиста. Тексты писал Тони Старчет, а запись производилась, что для радио необычно, "на месте действия". Последнее означает, что Пол вместо того, чтобы использовать стандартные звуковые эффекты - гравийную дорожку и трехтекстурную лестницу (дерево, камень, ковер) для записи звука шагов, автономные дверцы автомобилей, двери спален и парадные двери, которыми были оборудованы студии, - решил разнообразия ради затаскивать звукозаписывающее оборудование на крышу "Бродкастинг-Хауса", или на улицу Портленд-плейс, или в какой-нибудь чулан, или в шумную редакцию радиопрограммы вроде "Часа женщины" или "Мира как целого".
Дэн Паттерсон приходил в студию, чтобы посмотреть, как идет работа, набраться опыта, и секунду спустя начинал бомбардировать меня вопросами. В Оксфорде, где его отец, Дэвид, был профессором гебраистики, Дэн видел наши кембриджские "Огни рампы" 1981 года и теперь цитировал наизусть огромные их куски. Совсем недавно он побывал в Америке, и там перед ним раскрылся, словно некий прекрасный цветок, новый мир импровизационной комедии. Теперь, вернувшись домой, он надумал стать продюсером. Мне еще не доводилось встречать такого неистово возбудимого, увлеченного, убедительного и полного решимости молодого человека.
Я и ахнуть не успел, как он уломал меня написать шесть радиокомедий для нового сериала, который должен был строиться на импровизациях, столь поразивших Дэна в Америке. Сериал получил название "Чья это строчка, в конце-то концов?" - оно обыгрывало название нашумевшей пьесы и фильма "Чья это жизнь, в конце-то концов?". Ведущим шоу стал Клайв Андерсон, который учился в Кембридже вместе с Гриффом Рисом Джонсом и прочими, но избрал свой путь, юриспруденцию, - он готовился к адвокатуре, был призван в коллегию адвокатов - или туда не призывают, а включают? В общем, он стал барристером.
Вторым и последним постоянным участником шоу был Джон Сешнс, феноменально одаренный имитатор (он регулярно появлялся в "Вылитом портрете"), чьи моноспектакли сочетали в себе пародию, глубокие познания и почти невероятные по живости и поэтичности тексты.
Это шоу пришлось его дарованию в самую пору. Он мог не сходя с места пересказать историю Красной Шапочки в манере Эрнеста Хемингуэя, или Д. Г. Лоуренса, или любого автора, актера, да хоть и рок-звезды, имя которой подбрасывал ему Клайв или кто-нибудь из помиравшей со смеху студийной публики. Все кто угодно - от Энтони Бёрджесса до Кита Ричардса, подхватывая попутно звезд мыльной оперы "Жители Ист-Энда" и "погодных" дикторов Би-би-си, - перемалывались в пыль жерновами его замечательного имитаторского искусства. Мало-помалу в шоу начали появляться и милейший Тони Слаттери, которого я знал по временам "Огней рампы", и Джози Лоуренс, чьей специальностью были импровизации текстов и музыки песен, - ей помогал в этом пианист Ричард Врэнч, также сотрудничавший с нами в Кембридже; его замечательный слух и талант импровизирующего аккомпаниатора и по сей день служат постоянным подспорьем для исполнителей лондонского клуба "Камеди Стор". Насколько я помню, - и ничто не заставит меня прослушать хотя бы минутную запись шоу, чтобы подтвердить это воспоминание, - сам я всего лишь стоял тогда у микрофона, повторяя "клево" да время от времени отпуская какую-нибудь шуточку.
Успехом шоу пользовалось замечательным, и вскоре его, как и множество других радиокомедий (включая "Специальные изыскания", переименованные по причинам, которых я не помню, в "С вами Дэвид Лэндер"), перенесли на телевидение. При этом я заартачился, с неохотой согласившись появиться в шоу лишь дважды. Оно прославило Джона, Тони, Клайва и Джози, сделав их имена известными в каждом доме страны, - ну, во всяком случае, в тех чистеньких сосновых домах, где обитали в ту пору телезрители среднего класса. Появиться вторично я согласился лишь потому, что вместе со мной должен был выступить Питер Кук. Мы оба слегка перебрали спиртного и чувствовали себя до крайности неудобно. Наисмешнейший из живущих ныне людей, мастер экспромта, обладатель самого блестящего остроумия, какое мне когда-либо встречалось, оказался решительно не подготовленным к испытаниям телевизионным шоу. То же можно сказать и о Питере. Шучу.
Думаю, расставленные по сцене стулья - вот чего я не смог снести. Подняться с такого - все равно что быть вызванным к доске в какой-нибудь кошмарной начальной школе. Мания стула (как-то неправильно это звучит) не покинула Дэна и в его чрезвычайно успешном шоу "Насмешка недели".
Зато другую программу, в которую запихал меня Дэн, - ну, особенно тужиться ему не пришлось - я придумывал сам. Называлась она "Субботний вечер с Фраем", ее и сейчас можно отыскать в интернете, и, хоть и не стоило бы мне говорить это, я по-настоящему ею горжусь. Все ее эпизоды до единого я в огромном приливе энергии написал за неделю с небольшим - думаю, мною владело настоящее вдохновение. Вся моя любовь к радио, любовь, которую я питал с самых ранних лет, вылилась в сочинение этих сценариев. Помогало и то, что в программе уже согласились участвовать Хью, Эмма и несравненный Джим Бродбент.
В то время я делил с Хью, его подругой Кэти Келли и Ником Саймоном, нашим общим кембриджским другом, дом в Долстоне. Я уже рассказывал в "Хрониках Фрая" о том, как наш новый друг Гарри Энфилд порекомендовал нам двух маляров-декораторов, Пола Уайтхауза и Чарли Хигсона, оказавшихся людьми на редкость талантливыми и занятными.
Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что время это было для меня очень продуктивным. Помимо "Субботнего вечера с Фраем" я время от времени сочинял статьи для журнала "Арена" и еженедельные колонки для "Лиснера". Одна из них, называвшаяся "Поражение Тэтчер" (слабоватая отсылка к театральному сочинению Дэвида Хэйра "Поражение Гитлера"), была более чем грубоватым призывом к Нилу Кинноку демонстрировать больше твердости, уверенности и самообладания, общаясь с Маргарет Тэтчер во время происходивших тогда раз в две недели парламентских словесных дуэлей, которые назывались "Вопросы к премьер-министру", или ВПМ. "Ему нужно создавать впечатление, что должность лидера оппозиции - лучшая, какую можно получить при нынешнем режиме, - писал я (маловразумительная чушь, вообще-то говоря). - Он должен улыбаться, а не рычать, должен, услышав очередную ее грубость, глупость или пошлость, насмешливо покачивать головой, а не вопить во всю глотку, пуская изо рта пену праведного негодования".
Я очень порадовался, получив через несколько дней письмо с оттисненной на обороте конверта зеленой герсой, геральдическая роскошь которой говорила, что пришло оно из палаты общин. Нил Киннок приглашал меня в свою команду речеписцев. По-моему, он повел себя очень классно: какой-то стервозный оксбриджский выскочка вылезает с критикой его поведения, а он, вместо того чтобы отмахнуться от нее, приглашает автора в свою команду. Не могу сказать, что я действительно написал когда-либо целую речь для него или для двух следующих лейбористских лидеров - Джона Смита, любимого всеми, кто его знал, вырванного из жизни сердечным приступом задолго до положенных сроков, и его преемника Тони Блэра, которого любили… ну, в общем… Скажем так, после его победы в 1997‑м шутки кончились. Писать что-нибудь для побежденного до бесконечности интересней и забавней.
Пожалуй, я все же немного посплетничаю, но без особой грязи. Скандальные разоблачения пусть дожидаются моей смерти. В 1997‑м, через несколько недель после его избрания премьер-министром, Тони и Шери прислали мне приглашение на обед в "Чекерсе", загородном доме премьер-министра ex officio. Обед назван был в приглашении "неформальным", что в причудливом мире британского этикета означает "смокинг не требуется". Как правило, фраза "мы к обеду не переодеваемся" подразумевает просто темный костюм. Ну, во всяком случае, так это понимаю я, взращенный в нелепой и сверхизысканной британской традиции. Да, вы правы: втайне я ее люблю. И не втайне тоже.
Случилось так, что в величавый тюдоровский особняк я заявился первым. Хорошенькая, немного нервничавшая блондинка из ЖВС (на такого рода мероприятиях попеременно работают военнослужащие то мужского, то женского пола) провела меня в огромный зал. Минут пять я потягивал херес, любуясь мебелью и прочим, а затем по лестнице сбежал ставший двадцать дней назад премьером Тони Блэр, чьи ланьи глаза давно уж закрепили за ним прозвище "Бэмби", - сбежал и, увидев меня, заскользил по полу и замер. Одет он был в джинсовую рубашку и хлопчатобумажные штанцы.
- О, - произнес он, - разве в приглашении нет слова "неофициальный"?
- Я понял его так, что можно обойтись без смокинга, - ответил я.
Он, по-моему, перепугался:
- Думаете, то же подумают и все остальные?
- Весьма вероятно, - сказал я.
Тут появилась Шери, и после длительных переговоров премьер-министр отправился наверх, переодеваться.
Все остальные и вправду приехали облаченными в то, что носит отвратительное название "пиджачная пара". Неведение Тони (как он всегда просил себя называть) в подобных материях представляется мне трогательным. В конце концов, все это глупый снобизм, невесть зачем придуманный.
Мне очень понравилось, что Блэры пригласили Бетти Бутройд, бывшую тогда спикером палаты общин, и математика Джайлза Вильсона, сына Гарольда и Мэри Вильсон. Вильсон-младший никогда не возвращался в этот дом, где он, можно сказать, вырос, да и Бетти, бывшую спикером и при Тэтчер, и при Мейджоре, в "Чекерс" ни разу не приглашали.
Помнится, я тогда переусердствовал по части очень хорошего коньяка, подарка Жака Ширака, который неделей раньше стал первым за премьерство Блэра гостем "Чекерса". Поднявшись после обеда наверх, я увидел красную шкатулку - каждый член правительства получает такую в конце рабочего дня от своих служащих. Я знал, что в ней лежат документы, над которыми работают наши лидеры. Красной кожи шкатулка с оттиснутым на ней королевским гербом - это один из великих мистических фетишей британской политики. Поскольку никто за мной не наблюдал, я совершил что-то вроде государственной измены - щелкнул запорами шкатулки и поднял ее крышку. И несколько изумился, хоть и непонятно с чего, увидев в шкатулке не документы, а клавиатуру ноутбука. Изумился главным образом потому, что знал: Блэр ничего в компьютерах не смыслит, хоть и призывал во время избирательной кампании дать "каждому ребенку по ноутбуку". Что же, увиденное мной было знамением времени.
Моя работа на Лейбористскую партию, начиная со времен Нила Киннока и далее, состояла в сочинении того, что я называл "вставными модулями", - абзацев на любые темы, которых Джонатан Пауэлл или кто-то еще из сотрудников Нила/Тони считали необходимым коснуться. Рад сообщить, что я не имел никакого отношения к катастрофическому "Шеффилдскому триумфализму" 1992‑го, который, как считают многие, уничтожил шансы Киннока на победу над Джоном Мейджором; не стану также утверждать, что хотя бы что-то из сочиненных мной "модулей", предложений, фраз или отдельных слов оказало какое-либо воздействие на британскую политику. Скорее всего, людей, инстинктивно находящих "лейбористских выпендрежников" отвратительными, сочиненное мной лишь еще пуще раздражало, чем привлекало в партию. Мысль о том, что кто-то может проголосовать за консерваторов только потому, что к этому призвал нас Кенни Эверетт или, оборони бог, Джимм Сэвил, вне всяких сомнений, нелепа и оскорбительна. Именно по этой причине мне всегда хотелось, чтобы в списке приметных сторонников лейбористов имя мое не фигурировало.
Раз уж мы принялись сплетничать, почему бы не расправиться заодно и с Его Королевским Высочеством принцем Уэльским? Тем, кто хорошо знает такого рода вещи, наверняка известно, что я - большой поклонник ПУ, и, хочется верить, взаимно. Это озадачивает, приводит в недоумение, гневит и расстраивает людей, полагающих, что я либо не вижу вопиющих, с их точки зрения, недостатков принца, либо прислуживаюсь институту, который они считают достойным только презрения, и пытаюсь представить его в выгодном свете. Я вовсе не собираюсь защищать в этой книге монархию - институт, который, естественно, представляется многим странноватым. Мой взгляд таков: раз уж она у нас есть и доставляет столько удовольствия столь многим - особенно живущим вне ее, - отказываться от нее было бы глупо. Чью оборотную сторону стали бы мы лизать, если бы отправляли письмо в Британской республике? Уильяма Хейга? Гарриет Гарман? Много ли удовольствия доставит избранный Британией президент главам правительств других стран, когда они будут приезжать к нам с государственными визитами? Когда дело коснется борьбы за торговые преимущества, "Ягуар" базовой комплектации и костюм из универмага "Марк-энд-Спенсер" никакого перевеса нам не обеспечат - в отличие от карет, корон, скипетра и геральдического горностая. И президента-лейбориста, и президента-консерватора половина страны будет презирать просто-напросто по определению, а вы можете поставить последний ваш доллар на то, что, стоит нам обратиться в республику, как политики ограничат наш выбор двумя основными партиями, поскольку других, почитай, и не будет. И сейчас, когда я это пишу, одной из них вполне может стать Партия независимости Соединенного Королевства. Прелестно.
Помимо прочего, мне страшно нравится традиция, в силу которой премьер-министр обязан еженедельно посещать монарха и использовать его или ее как эхо-камеру. Американцам я объясняю, что у них эквивалентом этой традиции стало бы еженедельное посещение президентом Дяди Сэма - при условии, что этот всемирно признанный символ их государства был бы самым настоящим бородатым дяденькой в полосатых штанах и расшитом блестками сюртуке. Если человек, обладающий властью президента или премьер-министра, обязан объяснять, что он делает, что предписывает, как откликается на тот или иной кризис, другому человеку, который представляет страну на свой, никому больше не доступный манер, думаю, это не позволяет первому из них так уж упиваться властью.
Однако вернемся к нашему предмету. Многие люди знают о военной истории больше принца Уэльского; многие знают больше об архитектуре; многие знают больше о сельском хозяйстве; многие знают больше о живописи; многие знают больше о вождении самолета; многие знают больше о хождении под парусом; многие знают больше о верховой езде; многие знают больше о садоводстве, сыре, географии, ботанике, энвиронике и так далее, и так далее, и так далее. Вы уже поняли, куда я клоню. Могу честно сказать, что еще не встречал человека, который знает больше обо всем этом вместе взятом. Что и делает его - во всяком случае, для меня - приятным и интересным собеседником. Он оказывается на две головы выше меня, когда речь заходит об окружающей среде и сельском хозяйстве, однако существует множество вещей, по поводу которых я с ним коренным образом не согласен. Гомеопатия, вот вам один пример, а то, что представляется мне опасным инстинктивным недоверием к науке и пристрастием к "вере", - другой. Но ведь если бы несогласие в таких материях вело к нареканиям и разрывам, то, как сказал один неглупый человек, кто бы ушел от порки?
Мы познакомились около 1990 года, когда ему представляли после какого-то комедийного шоу выстроившихся в шеренгу исполнителей, среди которых был и я. Принц слышал (думаю, от Роуэна Аткинсона), что у меня есть дом в Норфолке, неподалеку от королевской усадьбы в Сандрингеме.