- Сколько я знаю, мы с вами соседи, - сказал он.
- Так и есть, сэр, - ответил я. (О! Напомните мне, чтобы я рассказал историю про Пенна Джиллетта. Она вам понравится.)
- Мы без ума от Норфолка, - сказал принц. И лучше сказать не мог.
- Вы просто обязаны заглянуть ко мне на Рождество, - ответил я, знавший, что это время королевская семья обычно проводит в Сандрингеме.
- Верно, верно, - промурлыкал он и шагнул к следующему в шеренге актеру.
Я, конечно, и думать об этом разговоре забыл. В то Рождество мой норфолкский дом заполнили гости. Человек пятнадцать, по-моему. В самый канун Рождества мне каким-то образом удалось запастись подарками для них (обертывание и обвязывание подарков скотчем на бильярдном столе - идеально подходящей для этого поверхности - потребовало от меня усилий фантастических), я сварил каштановый суп, зажарил индейку и приготовил старый испытанный пудинг, украшенный, как у Диккенса, рождественской веткой остролиста, воткнутой в самую его верхушку. Последовала неделя игр, кинопросмотров, прогулок. Я в такое время обходился без порошка, от чего оно делалось еще более приятным.
Одним утром я готовил голландез для яиц по-бенедиктински - завтрака, искусство приготовления коего я, с гордостью могу сказать, освоил до степени профессионального совершенства. Голландез, как и майонез, и любой эмульсированный соус, требует сосредоточенности. Если вы слишком быстро вливаете растопленное масло в яичные желтки, смешивания не происходит. Масло должно течь тонкой, равномерной струйкой. Этого я и добивался, когда зазвонил телефон.
- Кто-нибудь, возьмите трубку!
Четырнадцать человек дремлют, отмокают под душем или онанируют… и хоть бы один подошел к чертову телефону.
- Ну что, никто не способен? А, ладно!
Я бросил голландез на погибель, подошел к телефону и, содрав с него трубку, раздраженно рявкнул:
- Да!
- М-м, не могу ли я поговорить со Стивеном Фраем, пожалуйста?
- Это он и есть.
- О, а это принц Уэльский.
Мгновение. Один удар сердца, не больше. И за эту короткую череду миллисекунд мой мозг приказал моим губам произнести такую фразу: "Иди в жопу, Рори!"
Однако человек, непонятно каким образом, всегда понимает, что разговаривает он именно с тем, чье имя услышал, а не с Рори Бремнером или каким-то еще имитатором, сколь бы искусен тот ни был. И тот же самый мозг послал приказ еще более быстрый, нагнавший первый и его отменивший.
- Здравствуйте, сэр! - удалось выдавить мне. - Боюсь, вы застали меня за приготовлением голландского соуса…
- О. Мне очень жаль. Я вот подумал, м-м, подумал, не поймать ли мне вас на слове и, м-м, не приехать ли к чаю в ваш дом?
- Конечно. Это будет замечательно. Абсолютно чудесно. Когда вас ждать?
- Как насчет новогоднего дня?
- Великолепно. Жду с нетерпением.
Я осторожно опустил трубку на аппарат. Таааак.
Выйдя в прихожую, я на манер Рика или Майка из "Молодых" завопил: "Общий сбор!" На верху лестниц начали медленно появляться люди, они ворчливо поползли вниз - совсем как гости в сцене пожарной тревоги из "Башен Фолти". Времени было часов восемь утра, и я давно привык к неприязни и раздражению, которые порождаются моим обыкновением весело вспархивать с утра пораньше. Большинство людей - совы и глаза продирают с трудом.
- Так, прошу у всех прощения, но послезавтра к нам приезжает на чай принц Уэльский.
- А, ну еще бы.
- Ха, на хер, ха.
- И ради этого ты меня разбудил?
Я поднял перед собой руку:
- Серьезно. Он вправду приедет.
Но моя аудитория уже утратила ко мне интерес - все подтянули пояса халатов и полезли по лестницам вверх.
Поверили мне только на следующий день, когда к дому подкатил темно-зеленый "Рейндж-Ровер". Двое вылезших из него детективов с собакой от души поприветствовали предложенный им чай и обошли дом в поисках… чего именно, мы понять не смогли. Завершив беглую проверку его благонадежности и поглотив множество шоколадных печеньиц, они уехали. Гости столпились вокруг меня.
- Ничего себе!
- О господи!
- Мне же надеть нечего!
Все мы, взрослые люди, традиционно и с приятностью придерживались, не опускаясь, впрочем, до грубостей, левых взглядов, однако теперь разволновались и возбудились, как заслышавшие звон поводка щенки биглей.
На следующее утро мы встали рано. До сих пор не могу понять, почему я не сфотографировал пылесосившего ковер Хью Лори. По нынешним шантажным расценкам такая фотография принесла бы мне миллионы. Ну да ладно.
Все отполировано, подметено, отчищено, вымыто, навощено и пребывает в полной готовности. Чайные чашки расставлены, чайники ждут на самых мощных конфорках "Аги". Хлеб, оладьи, булочки осталось лишь слегка подрумянить. Масло вынуто из холодильника. Банки с домашним вареньем из черной смородины и лимонным мармеладом (скопившиеся за два Рождества подарки свояченицы моего брата). Бутерброды нарезаны. Мед! Я же знаю, он любит пить чай с медом! Где-то удается отыскать банку с жидким медом. А он не выдохся? Мед выдохнуться не может, заверяют меня, - факт, годы спустя подтвержденный одним из "эльфов" программы QI. В ящике буфета обнаруживается деревянная ложка для меда. И там же - отличное чайное ситечко, серебряное, как полагается, а я-то думал, что в доме только одно и есть, довольно безвкусный "Подарок из Ханстэнтона". Еще один чайник и большой кекс для охранников, которые будут сидеть на кухне. О господи, не перестарались ли мы? Торт "Баттенберг"… черт, он может подумать, что мы над ним издеваемся. Его же в детстве прозвали в семье Баттенбергом.
Мы покидаем кухню и всей оравой перетекаем в гостиную, за раздернутыми шторами коей видна подъездная дорожка. На улице темно, разумеется, - еще с первых послеполуденных часов. После кратчайшего в году дня прошла всего неделя с небольшим. Внимательный к любым мелочам Хью утаскивает корзину для поленьев, чтобы пополнить ее. Огонь, конечно, ревет в камине изо всей мочи, однако дров никогда не бывает слишком много. Джон Кантер, писатель и мой друг, проверяет искусно расставленные по гостиной свечи. Я, постаравшись пошире раздвинуть шторы одного из окон, смотрю в ночь. Ким и Аластер раздвигают другие, хихикая, точно японские школьницы.
Головные огни машины пронзают, как в романах Дорнфорда Йейтса, воздух и прометают зеленые изгороди. Минуя, однако же, подъездную дорожку. Все поглядывают на часы. Может быть, мы все же стали жертвами некоего колоссального розыгрыша?
Впрочем, мы и опомниться не успеваем, а уж слышим, как две машины, прошуршав по гравию, останавливаются перед парадным крыльцом.
- Ну так, - говорю я, - давайте…
Все остальные улепетывают. Драпают. Уносят ноги.
- Трусы! - успеваю крикнуть я, прежде чем замереть, сглатывая слюни и тяжело дыша, на коврике у двери.
Звонит дверной колокольчик. Если открыть дверь сразу, они решат, что я торчал у двери, как добропорядочный кот, коим я и являюсь, поэтому я, желая упразднить это впечатление, считаю до пятнадцати и в самом начале второго звонка распахиваю дверь, улыбаясь:
- Ваше Королевское Высочество…
- Привет. Надеюсь, вы не будете против - я привез с собой жену.
Из темноты выступает принцесса Диана. Голова ее чуть опущена, она глядит исподлобья - на манер, множество раз зафиксированный Марио Тестино и тысячью других фотографов. Глаза ее улыбаются мне из-под ресниц.
- Здравствуйте, Стивен, - прелестнейшим образом мурлычет она.
Я провожу их в гостиную. Они осматриваются, хвалят мой дом. В нем шесть спален, коттеджем его никак уж не назовешь, и все-таки он легко поместился бы в половинке любого из флигелей Сандрингема. Ладно, это мой дом, я купил его на заработанные мной деньги, а не в наследство получил, стало быть, стыдиться мне нечего. Не уверен, правда, что "заработанные" - слово правильное, однако сейчас не время вдаваться в такие детали.
Один за другим появляются мои гости - совершенно как пугливые, голодные звери выползают в зоопарке из своих укрытий, когда наступает время кормежки. Пока они представляются королевской чете, я показываю полицейским ведущую в кухню заднюю дверь. Нет ли в этом грубости, неуважения? Обиды они не выказывают, так ведь наверняка и не стали бы. Ну, в конечном счете, когда они уехали, от кекса не осталось ни крошки, а значит, я вправе считать, что чувствовали они себя как дома.
Возвращаюсь в гостиную. Чарли, первый ребенок Хью и Джо, только-только научился ходить. Теперь он, точно зомби, направляется к телевизору (да, в моей гостиной стоит телевизор, что может представляться и принцу, и вам, людям тонким и хорошо воспитанным, гротескной заурядностью, ну да уж что уж поделаешь) и, дитя своего времени, включает его. Джо вскрикивает: "Чарли!" - а принц Уэльский, не привыкший, надо полагать, чтобы к нему обращались в манере столь повелительной, подпрыгивает в кресле - очень ловко у него получается. Между тем, к моему и матери Чарли стыду, из телевизора несутся вопли кокни во всей их красе - показывают "Жителей Ист-Энда". Джо вскакивает, чтобы найти пульт управления. (О, кстати. На редкость смешная история про королеву-мать. Напомните, чтобы я ее рассказал.)
- Ничего, не выключайте, - говорит принцесса. - Это специальная новогодняя серия. Интересно же узнать, что случилось с Энджи.
Принц спокоен и весел, принцесса прелестна и обольстительна. Она обута в ковбойские сапожки, что ей очень идет. Принц не обут в ковбойские сапожки, что очень идет ему.
Чая с медом, намасленных оладий, гренков и кексов хватает до времени, когда королевская чета откланивается.
У двери дома принц благодарит меня и прощается с каждым из моих гостей. Принцесса Диана задерживается на крыльце чуть дольше, оглядывается через плечо, убеждаясь, что принц ее не услышит, и шепчет мне на ухо:
- Простите, что уезжаем так рано, но, скажу по секрету, я этому рада. Сегодня показывают "Вылитый портрет", и мне хочется посмотреть его в моей комнате. Они-то его, конечно, терпеть не могут. А я обожаю.
И в этом она вся. Несколько фраз - и я у нее в руках. Сказанное ею стоит десятки тысяч фунтов. "Принцессе Ди нравится непристойное антикоролевское шоу!" Мне осталось только позвонить в любой из таблоидов. Однако, доверившись мне, она в определенном смысле обратила меня в своего раба: такая умная откровенность равносильна назначению моей персоны особым придворным. Даже интеллектуальный, острый, блестящий, знающий все на свете и невообразимо начитанный и тонкий Клайв Джеймс и тот был предан ей всей душой.
Я закрыл дверь и прислонился к ней на манер боюсь-она-скоро-откроется-снова-но-я-буду-защищать-ее-до-последнего-вздоха - картина, столь частая в комедиях Леонарда Росситера.
- Ну и ну! - сказал я.
- Ну и ну! - согласились все прочие.
- На редкость милая пара, - заявил Джон Кантер, - на редкость. Только я не расслышал ее имя.
Дабы с большей непринужденностью обсудить случившееся, мы откупорили в гостиной бутылку виски, а убирать со стола не стали.
- Невероятно, - сказал один из моих гетеросексуальных гостей (в то Рождество их у меня было больше обычного). - Видели, как она на меня смотрела? Я вон там сидел… она поглядывала на потолок, словно приглашая меня подняться с ней наверх. Господи!
- О чем ты? - оборвал его другой гость. - Она же мне глазки-то строила.
- Нет, мне!
Одержать победу над ней в войне прессы у принца Уэльского ни малейших шансов не было. Вся его неутомимая деятельность, начинания и даже благотворительный "Фонд Принца" - ничто не могло соперничать с существом столь соблазнительным.
В день его пятидесятилетия (это еще одна из историй, которую я собирался вам поведать) мне довелось выступить в качестве конферансье на празднике в лондонском "Палладиуме". По окончании концерта я в который раз занял место в шеренге исполнителей. Моим соседом оказался Пенн Джиллетт из блестящей пары американских фокусников, проповедников науки и скептиков высшей марки - "Пенн и Теллер".
Наблюдая за медленно приближавшимся к нам принцем, Пенн спросил у меня:
- Мне придется называть его "Ваше Величество" или пользоваться еще каким-нибудь дерьмовым титулом вроде этого?
- Нет-нет. Ничуть. Если захотите использовать титул, так это "Ваше Королевское Высочество" - для начала, а потом просто "сэр", но в титуле никакой необходимости нет. В конце концов, мы с вами разговариваем, а я вас ни разу еще Пенном не назвал, не правда ли, Пенн?
- Ага, ладно, надеюсь, он понимает, что у нас такие слова не в ходу. А как насчет поклона? Кланяться надо? В Америке мы не кланяемся.
- Нет, - заверил я Пенна, - и кланяться не надо.
- Я же американец, а мы не кланяемся.
- Он знает, что вы американец.
- Меня за это в Тауэр не посадят или еще куда?
Многие почему-то считают, что определение человека на жительство в Тауэр, как и возведение в рыцарское достоинство, - это прерогатива членов королевской семьи.
Я сказал, что и Тауэр ему не грозит. Можно обойтись и без "Высочества", и без низкопоклонства.
И вот принц добрался до Пенна, который немедля чуть на полу перед ним не распростерся. "Ваше Великое Высочество, Ваше Королевское Сэрство…" и так далее и тому подобное - Пенн лепетал это, как гиббон, только быстрее. Принц и не моргнув глазом переступил ко мне, а после - к следующему за мной артисту. Он все это уже видел, и не один раз.
Принц ушел, а я остался с Пенном, огромным мужчиной, который сидел на корточках, раскачиваясь из стороны в сторону и бия ладонями по дощатому полу сцены, плача, суя кулак в рот и стеная, воздев взор к колосникам: "Ну почему я это сделал? Что на меня нашло? Откуда у них такая власть над людьми? Я же предал мою страну!"
В начале 1990‑х я свел довольно близкое знакомство с сэром Мартином Гиллиатом. Поразительный был человек. Если вы не знали его, могу вас уверить: узнав, полюбили бы. Теперь таких уже нет, а если б и были, на само происхождение и повадки их ныне, я полагаю, взирали бы свысока. Лудгроув-Хаус, Итон, сорок лет в звании конюшего и в должности личного секретаря королевы-матери Елизаветы. "Для сэра Мартина нет гусей - одни только лебеди" - так говорили в королевском кругу. Что в переводе на обычный язык означает: каждый, независимо от его происхождения, воспитания, расы или пола, от того, занимает ли он положение высокое или низкое, представлялся сэру Мартину замечательным и великолепным. Я никогда больше не встречал человека такого естественного обаяния, доброты и жизнерадостности. Он был "хорошим солдатом", о чем, разумеется, никогда не упоминал. Несколько раз бежал из нацистского плена, и его всегда возвращали обратно. В конце концов он, как и другие неуемные беглецы, оказался в Колдице, этом Итоне лагерей для военнопленных. Мне говорили, что с тех пор он больше не спал. Во всяком случае, положенным образом. Судя по всему, доктора долго исследовали его, пока он не устал от них и не прогнал в шею. Это качество сделало его идеальным для королевы-матери секретарем. Она могла весело отобедать, посвятить половину ночи развлечениям, а в час, в два лечь спать. Он же сидел и составлял, ожидая ее пробуждения, письма. Потом они вместе выгуливали в парке собак. Идеальные компаньоны.
В написанной Хью Виккерсом биографии королевы Елизаветы рассказывается хорошо известная при дворе история. Королева любила розыгрыши. Как-то вечером после обеда в ее любимом замке Мэй - он стоит на самом севере Шотландии, в Китнессе, - королева и прочие дамы, оставив, как водится, мужчин за портвейном, решили, что получится очень весело, если все они спрячутся за портьерами, а когда мужчины, насладившись портом и сигарами, выйдут, наскочат на них.
Сэр Мартин, вышедший первым, сказал (а голос у него был громкий): "Слава богу, похоже, бабье уже дрыхнуть завалилось".
Я познакомился с ним потому, что он был записным благотворителем театров Вест-Энда, - иначе как ангелом его там не называли. А для нашего мюзикла "Я и моя девочка" он стал просто-напросто золотой жилой, да еще всегда и за все нас благодарившей. Однажды он пригласил меня и Роуэна Аткинсона (также хорошо его знавшего) на ленч в свой клуб, "Бакс". И там, над яйцами чаек и спаржей, признался, что пригласил не просто так, но с задней мыслью.
- Позавтракать с вами, ребята, конечно, одно удовольствие, но я хочу попросить вас кое о чем. Вы знакомы с вдо́вой герцогиней Аберкорнской?
Мы оба со всей почтительностью признались, что удовольствия познакомиться с ней не имели.
- Нет? Ну ладно. Она уже многие годы состоит во фрейлинах королевы Елизаветы. В июле ей исполняется восемьдесят лет, и мы - иными словами, королева Елизавета - хотим отпраздновать ее день рождения в "Кларидже". Вот я и подумал, может, вы могли бы устроить там небольшое представление? Музыканты у нас уже есть, но ведь и комедианты всем по душе.