В остальном же радости владения люксом были почти упоительными. Нигде нет на свете более мягких и пушистых купальных халатов, нигде не найдете вы душевой головки более напористой и щедрой. Правда, один мелкий и совершенно нелепый источник недовольства там имелся и действовал мне на нервы - повседневная одинаковость всего и вся. Пепельница на столике гостиной неизменно оказывалась в точности на том же самом месте. Кресла неизменно стояли в точности под теми же самыми углами друг к другу. В конце концов я упомянул об этом в разговоре со старшим по этажу.
- При каждом возвращении со съемок или с прогулки, - сказал я, - мой номер чист, все в нем прибрано, однако, вы только не сочтите это придиркой, все и всегда занимает одно и то же место. Безделушки на каминной полке и…
- Ни слова больше, сэр. Начиная с завтрашнего дня мы будем готовить для вас сюрпризы.
Что и было проделано. Каждый раз что-нибудь хоть немного да изменялось, веселя меня и, хочется думать, горничную и прочий персонал. Скажем, увлекательная Охота за Пепельницей вносила в мою отельную жизнь струю самую живительную.
В один из оказавшихся свободным вечеров я пошел посмотреть постановку "Тартюфа", в которой играл мой добрый друг Джонни Сешнс. В спектакле участвовала также Далси Грей, чей муж, Майкл Денисон, сыграл Олджернона в "Как важно быть серьезным" Энтони Асвита, это он произносил фразу: "Надеюсь, Сесили, я не оскорблю вас, если скажу честно и прямо, что в моих глазах вы зримое воплощение предельного совершенства?" - ту самую восхитительную череду слов, что заставляла меня, мальчишку, ежиться, корчиться и извиваться от наслаждения.
Майкл и Далси, великолепная, всеми любимая театральная чета, имела обыкновение устраивать летние приемы в "Шарделосе", стоявшем в Олд-Амершаме - роскошном, восемнадцатого столетия доме с благородными интерьерами работы Роберта Адама и ландшафтным парком, заложенным в 1796 году Хамфри Рептоном. Когда-то дом низвели до положения заурядного приюта для престарелых, он медленно разрушался, но в 1970‑х был спасен, восстановлен и разделен между новыми владельцами. Далси и Майклу принадлежали лучшие, глядевшие на огромную лужайку комнаты первого этажа; когда я приехал на прием, там уже было не протолкнуться от людей из киношного и театрального мира Британии. Я и глазом моргнуть не успел, как разговорился с Дорин, вдовой великого Джека Хокинса, одного из моих любимых киноактеров. Но кого же я увидел при этом на другом конце комнаты? Верить ли мне глазам своим? Самого любимого из всех, Джона Миллса. Несколько взволнованных, неловких перебежек, легкое покашливание - и вот я уже сижу рядом с ним на диване. Он - в точности как я ожидал - подмигивает мне, этот живой, несказанно обаятельный и замечательно одаренный человек. Его супруга, Мэри Хэйли Белл, автор романа "Свистни по ветру", смеется лающим смехом - в точности как я ожидал.
Ноэл Кауард написал песенку "Бешеные псы и англичане" именно для Джона Миллса. В середине 1930‑х он был певцом, танцором и эстрадным артистом на все руки, работавшим в труппе с неудачным названием "Чудаки". Возвращавшийся из Австралии Кауард остановился в Сингапуре и увидел афишу, обещавшую малоправдоподобное двойное представление (ну не за один же, в самом деле, вечер?) - "Гамлета" и мюзикл "Мистер Синдерс". Гибкий, быстрый и бойкий Миллс играл в последнем. После спектакля Кауард зашел за кулисы и предложил Миллсу навестить его в Лондоне, пообещав молодому актеру найти для него роль.
Джонни Миллс был гением дружбы. Его беззаветное, лишенное всякого себялюбия очарование дало очень многое Кауарду (которого Миллс первым окрестил "Мастером"), Лоуренсу Оливье, Рексу Харрисону, Ричарду Аттенборо, Брайану Форбсу и многим другим.
Сидя с ним на диване "Шарделоса", я наверняка засыпал Миллса вопросами о его киношной карьере. "Человек октября", "В котором мы служим", "Дочь Райана", "Тигровая бухта", "Швейцарская семья Робинзонов" и, прежде всего, "Трудный путь в Александрию", "Большие надежды" и "39 ступеней" - все они основательно на меня повлияли.
Когда я замолк, чтобы перевести дыхание, Джонни спросил, чем я занимаюсь. Я сказал, что снимаюсь сейчас в фильме Кеннета Брана.
- О, правда? - сказал Джонни. - В таком случае, не окажете ли вы мне услугу?
- Любую.
- Не могли бы вы сказать Кеннету, что я, друживший с Ларри Оливье, точно знаю, как сильно понравился бы Ларри "Генрих V" и с каким отвращением отнесся бы он к гнусным сопоставлениям критиков. Скажете?
Речь шла о том, что, хотя "Генрих V" Кена и пользовался несомненным успехом, выход фильма на экраны был встречен множеством ядовитых замечаний наподобие: "Что он о себе возомнил? Он все-таки не Лоуренс Оливье".
- Боюсь, этого я сделать не смогу, - ответил я.
- О, - в явном замешательстве произнес он.
- Я предпочел бы, чтобы вы ему сами это сказали. Если я устрою небольшой званый обед, вы с леди Миллс придете?
Он разулыбался, соглашаясь, мы обменялись телефонными номерами, дело было решено.
Задавать званый обед в люксе пятизвездного отеля - с этим не способно сравниться ничто. Да, конечно, я понимаю, как ужасно это звучит, но про обед вам все-таки расскажу.
Стало быть, происходит все так. Вы говорите работающим на вашем этаже Альфонсо и Эрнесто, что задумали в следующую пятницу пригласить к обеду шестерых гостей, и оба радостно кивают.
Когда наступает назначенный день, Эрнесто приходит к вам с меню и предложениями от шеф-повара и его команды, трудящейся шестью этажами ниже, в подвале. Вы отбираете блюда, которые представляются вам приемлемыми, а затем, часов около шести, Альфонсо, которому не хочется, чтобы вы путались у него под ногами, пока он будет заниматься цветами и созданием должной обстановки в номере, отправляет вас на прогулку. К вашему возвращению номер выглядит идеально. Глубокие кресла полукругом расставлены у окна, чтобы из них можно было любоваться сумеречной Темзой. В середине комнаты накрыт большой стол, к нему придвинут второй, поменьше, чтобы за ними смогли разместиться семеро. Я пригласил Хью и Джо Лори, Эмму Томпсон с Кеном и, конечно, сэра Джона и леди Миллс.
Белые крахмальные салфетки, хрусталь и серебро, поблескивающие в свете свечей. Две низкие вазы с идеальными пионами на столе, по гостиной расставлены вазы с розами и цветами, которые мне не удается определить. Низкие столики с орешками, оливками и корнишонами. На наше счастье, то время еще не знало несъедобной "Бомбейской смеси" и раздирающих нёбо сухих крендельков. Серебряное ведерко со слегка утопленной в лед бутылкой шампанского. Я наливаю себе успокоительной водки с тоником, закуриваю сигарету и пытаюсь убедить себя, что нисколько не волнуюсь. Во время прогулки я снял со счета достаточно наличных, чтобы оделить Эрнесто, Альфонсо, Жильберто и Алонсо щедрыми, но не выходящими за рамки приличия чаевыми.
Я уже договорился с Алонсо, что, едва появится первый гость, он придет, чтобы смешать коктейли и открыть бутылку шампанского. Если портье не предупредит его, я нажму на кнопку звонка у камина.
И теперь меня поражает мысль: а вдруг портье не знает Джона Миллса в лицо? Ужасно будет, если такой августейшей особе придется топать по коридорам не узнанной, не получающей знаков уважения, которого она заслуживает. И я звоню вниз.
- Добрый вечер, мистер Фрай.
Тогда меня еще немного смущало то обстоятельство, что стоит мне позвонить обслуге отеля, как она мгновенно меня узнает.
- Здравствуйте, да, это я. Стивен из пятьсот двенадцатого. Я просто хотел сказать, что устраиваю обед, и дело в том, что мои почетные гости - это сэр Джон и леди Миллс, и я надеюсь, вы…
- О, сэр, мы прекрасно знаем сэра Джона. Будьте спокойны, мы встретим его с превеликим энтузиазмом. С восторгом!
Хью, Джо, Кен и Эмма пришли вместе. Мы были тогда достаточно молоды, чтобы с волнением относиться к такому экстравагантно взрослому делу, как званый обед в заведении вроде "Савоя".
Алонсо смешал коктейли и, пока мы посмеивались и повизгивали, скромно стоял у столика с напитками.
Прозвучал зуммер, мы расправили плечи и придали нашим физиономиям выражение серьезное, но радушное.
Я открыл дверь - за ней стояли сэр Джон и Мэри. Он вошел и, помаргивая, огляделся по сторонам:
- О… о! Это же…
Я с испугом увидел, что он вот-вот заплачет.
- Все в порядке, сэр Джон?
Он взял меня за руку, крепко сжал ее:
- Это же номер Ноэла!
Отпустив мою руку, он прошелся по номеру.
- Каждый раз, приезжая на премьеру, Ноэл селился здесь. Боже мой!
Вечер удался на славу. Джонни и Кен быстро подружились. Анекдоты сыпались дождем, секреты во множестве предавались огласке. Работавший в вестибюле персонал уже произвел немалую сенсацию, выстроившись, чтобы приветствовать сэра Джона и леди Мэри, у знаменитых дверей отеля, как только к ним подъехал великолепный старый "Роллс-Ройс" Миллсов с его верным водителем, фактотумом и другом Джоном Новелли за рулем.
Так началась моя долгая дружба с Джоном и его семьей. Не столь уж и долгая по меркам Джона, умершего девяностотрехлетним в 2005‑м, и леди Мэри, которая впала в слабоумие на много лет раньше и в том же году соединилась с Джоном в смерти.
Их продолжавшееся шестьдесят четыре года супружество - достижение редкостное. В 1996‑м я столкнулся с Джонни в актерской раздевалке Ситджесского кинофестиваля. Он вгляделся в меня.
- А, Стивен! Знаете что? Со времени нашей свадьбы мы с Мэри впервые провели ночь врозь.
Поразительно. Я как-то спросил его, в чем секрет столь долгого брака.
- О, все очень просто, - ответил он. - Мы ведем себя, как только что познакомившиеся озорные подростки. Вот вам пример. Пару лет назад мы присутствовали на очень пышном обеде. Я нацарапал записку: "Черт, а ты мне нравишься. Что собираешься делать после обеда? Мы могли бы поехать ко мне, порезвиться, повеселиться…" - что-то в таком роде. Подозвал официанта. "Видите, за тем столиком сидит очаровательная блондинка? - Я указал на Мэри. - Не будете ли вы так добры передать ей эту записку?" А следом не без ужаса сообразил - зрение у меня уже тогда сдало, понимаете? - что записку-то он передает принцессе Диане. Она развернула мою бумажку, прочитала, взглянула в мою сторону - официант указал на меня, съежившегося в кресле. Улыбнулась, помахала ладошкой и послала мне воздушный поцелуй. О господи, каким же дураком я себя чувствовал.
Два происшедших за время нашей дружбы события наполнили меня особой радостью. Одно было таким: мне посчастливилось узнать, что на "Кристис" будет продаваться старый халат Ноэла Кауарда. Я отправился на аукцион, купил халат и подарил его Джонни на восьмидесятилетие. Он помнил Кауарда в этом халате, и обладание им доставило Джонни редкостное количество удовольствия, что, в свой черед, доставило редкостное количество удовольствия мне.
Второе произошло морозным зимним днем в величественном старом доме "Латон-Ху", бывшем когда-то сердцевиной усадьбы маркизов Бьютских, а затем принадлежавшем бриллиантовому магнату Джулиусу Вернеру, владельцу знаменитой коллекции изделий Фаберже, бо́льшую часть которой как раз из этого дома налетчики-мотоциклисты и похитили. Вскоре после того ограбления я снимал здесь сцены из "Золотой молодежи", экранизации второго романа Ивлина Во "Мерзкая плоть". И однажды на пробу попросил Джонни подумать о том, чтобы сыграть роль Старого Джентльмена на балу. Он согласился не сходя с места. Я объяснил, что в его сцене он замечает, как Майлз, непутевый молодой человек, которого играл Майкл Шин, достает из серебряной коробочки понюшку табаку, по-видимому, и отправляет ее в нос. Майлз предлагает Старому Джентльмену другую понюшку "табаку" - странно белого цвета. Бал продолжается, в разные его мгновения мы возвращаемся к двум этим персонажам и видим, как Майлз снова и снова угощает старика "табачком". Возможность впервые в жизни сыграть сцену с наркотиками сильно взволновала Джонни, и к работе он отнесся очень серьезно. Он был уже почти совершенно слеп, съемки велись в большом холодном доме, однако Джонни никаких поблажек для себя не просил. Впрочем, мы поставили для него в доме небольшую палатку с раскладушкой и пятиреберным электрическим обогревателем.
Несколько лет спустя Джонни лежал, умирая, в новом, стоявшем в Денем-Виллидж доме ("Фронтоны" - по-моему, так он назывался), неподалеку от "Хиллс-Хаус", где они с Мэри прожили столь многие годы. Я приехал навестить его. У Джонни была легочная инфекция, говорить он почти не мог, я просто сидел у постели, держа его за руку. Я привез с собой iPod, в который загрузил столько номеров Ноэла Кауарда, сколько сумел найти. Джонни был одет в любимый его бархатный пиджак, на груди которого гордо поблескивали орден Британской империи и орден Командора Британской империи. Я положил iPod рядом с ним, вставил в уши Джонни маленькие наушники. И когда воркующий голос Кауарда запел "Мы увидимся снова", я увидел, как Джонни улыбнулся, а из уголков его глаз покатились слезы.
Но вернемся в отель "Савой". После званого обеда Миллс-Брана прошло несколько дней, сейчас шесть утра, я жду в вестибюле машину, которая отвезет меня в Ротем-парк на съемки "Друзей Питера", и тем временем болтаю с Артуро, одним из "посредников".
- Вам нравится Фрэнк Синатра, мистер Фрай?
- Мне? Еще бы!
- А, хорошо. Он сегодня поселится у нас.
- Шутите!
По пути в Хартфордшир я репетирую то, что скажу великому человеку, если столкнусь с ним. С Синеглазым стариком. С Председателем правления. С Голосом.
Съемки, как водится, тянулись, тянулись, тянулись, тянулись и тянулись. По-моему, в "Савой" я вернулся уже после полуночи. Дверь мне открыл Артуро:
- Длинный был день, мистер Фрай.
- Как, похоже, и ваш.
- Я только что заступил на дежурство, сэр. Но не пройдете ли со мной? Хочу вам кое-что показать.
Я, недоумевающий и слегка раздосадованный, ибо думать мог лишь о постели, поплелся за Артуро по коридору, который вел, и сейчас еще ведет, в Американский бар. Мы спустились туда по ступенькам, и Артуро указал мне на мужчину, сидевшего в ореоле света, склонившись над хрустальной стопочкой. Подсвеченный сигаретный дымок завивался над ним. Живая обложка альбома.
- Мистер Синатра, хочу представить вам мистера Фрая, нашего давнего постояльца.
Мужчина поднял на меня взгляд - это был Он, - указал на кресло напротив:
- Присаживайся, малыш.
"Малыш". Фрэнсис Альберт Синатра называл меня "малышом". Я вспомнил тот эпизод из "Трех мушкетеров" Ричарда Лестера, где Спайк Миллиган произносит сдавленным, почтительным голосом - после того, как Чарлтон Хестон стиснул его запястье и заговорщически пошептался с ним о его жене (Ракель Уэлч): "Сам кардинал пожал мне руку и назвал другом!"
Думаю, я провел наедине с Фрэнком минуты три, - затем бар наполнили его старые друзья, быстренько оттеснившие меня на периферию вечеринки. Но мне хватило и этого, в номер 512 я возвращался как человек, которому приснился рай.
Через несколько дней я снова увидел заступившего на дежурство Артуро, пожал ему руку и втиснул в его ладонь пятерку.
- Сколько ни проживу, Артуро, а той минуты не забуду. Какую услугу вы мне оказали! Никогда не смогу отблагодарить вас как следует.
- Мне это было только приятно, мистер Фрай.
- Он еще здесь?
- Съехал сегодня утром. Довольно смешно получилось.
- Да?
- Ну, перед тем как сесть в машину и поехать в аэропорт, он дал мне пачку денег. Очень толстую. Спасибо, Артуро, говорит, я отлично провел у вас время. "Ну и вам большое спасибо, мистер Синатра. Всегда рады видеть вас в "Савое"". А скажи-ка, говорит он, ведь это самые большие чаевые, какие ты получал? Я посмотрел на деньги. Толстенная пачка бумажек по двадцать и пятьдесят долларов. Ну, по правде сказать, сэр, не самые, говорю. Он так расстроился. Так расстроился. Ладно, говорит, скажи, кто дал тебе больше? "Так вы же и дали, сэр, когда были у нас в прошлый раз". Он захохотал во все горло и полез в машину.
- Когда он приедет снова, чаевых вы получите еще больше, - сказал я.
- О-о, мне это и в голову не приходило, - сказал Артуро.
Досточтимый дневник
К 1993 году "Друзья Питера" вышли на экран, мы отсняли второй сезон "Фрая и Лори", я написал мой первый роман, "Лжец", и опубликовал сборник статей, эссе и прочей мелочи в книжке под названием "Пресс-папье".
Дневник я веду нерегулярно, однако месяцы работы над вторым моим (и самым любимым) романом, "Гиппопотам", завершившиеся доставкой его гранок на мою квартиру, освещены в нем с порядочной полнотой. Я предлагаю вам эти записи, потому что они, кажется мне, передают мою тогдашнюю жизнь - лихорадочную, ломаную, полную напряженной работы - лучше, чем это сделала бы память. Того, что такая жизнь подводит меня к катастрофическому взрыву, я тогда не понимал. Возможно, вы, читая дневник, этот путь увидите. Я остался верным намерениям, изложенным мной в первой главе, и потому ничего не изменил и не добавил, убрав, впрочем, кое-что из уважения к тем, кто предпочел бы не появляться на этих страницах - или появиться в замаскированном виде. Добавлены, для пущей ясности, только сноски.