Казалось бы, уже приняты принципиально важные решения. Для их выполнения потребуются усилия многих тысяч людей, многое придется начинать заново. Но заседание Спецкомитета продолжается… только познакомившись ближе с теми проблемами, что приходится решать, понимаешь, насколько масштабен и грандиозен "Атомный проект":
"X. О строительстве промышленных предприятий в составе рудоуправления № 8"…
"XI. Об обеспечении заводов № 906, 814 и 544 Первого главного управления при Совете Министров СССР кадрами и создании материально-бытовых условий для них"…
"XII. О мероприятиях по подготовке к пуску и эксплуатации установки "М"…
"XIII. О системе оплаты труда работающих на строительствах, осуществляемых Главпромстроем МВД СССР"….
"XIV О заместителях начальника Лаборатории № 2 и научного руководителя комбината № 817"…
В данном случае речь шла об Игоре Васильевиче Курчатове. Вот текст этого решения:
"1. Считать необходимым иметь на комбинате № 817 двоих заместителей научного руководителя комбината акад. Курчатова.
2. Утвердить тт. Александрова А.П. и Мещерякова М.Г. заместителями т. Курчатова по научному руководству всеми работами Лаборатории № 2 и заместителями научного руководителя комбината № 817.
3. Поручить тт. Курчатову, Соболеву, Александрову и Мещерякову распределить работу т. Александрова по Институту физических проблем и Лаборатории № 2 и т. Мещерякова по Лаборатории № 2 и установке "М" с таким расчетом, чтобы на комбинате № 817 было обеспечено постоянное присутствие научного руководителя акад. Курчатова И.В. и одного из заместителей (тт. Александрова или Мещерякова).
4. Поручить т. Ванникову согласовать окончательный текст настоящего решения с т. Курчатовым".
Главные события теперь разворачивались на Южном Урале, где начинался заключительный этап пуска промышленного реактора и получения плутония для атомной бомбы. Естественно, что Игорь Васильевич Курчатов все это время находился на комбинате № 817. Именно здесь сейчас решалась судьба советского "Атомного проекта".
Кстати, именно поэтому на заседаниях Специального комитета, которые проводятся в Кремле, теперь чаще всего присутствует Анатолий Петрович Александров, а Курчатов приезжает в Москву редко и ненадолго - только по крайней необходимости.
Последний, 15-1 вопрос заседания Специального комитета 15 сентября 1948 года посвящен автомобильным авариям, которые случились по вине двух очень известных ученых. В Протоколе появилась такая запись:
"За последнее время в результате нарушения научными работниками Лаборатории № 2 АН СССР тт. Панасюком и Арцимовичем правил езды на автомашинах произошли две автомобильные аварии.
Научный сотрудник Лаборатории № 2 т. Панасюк взял у шофера служебной машины управление автомашиной, не имея на то права. В результате произошла авария, при которой сам т. Панасюк получил тяжелое ранение.
Зам. Директора Лаборатории № 2 т. Арцимович также взялся управлять автомашиной, что привело к аварии, в результате которой сам т. Арцимович не пострадал лишь случайно…"
И далее Спецкомитет для предотвращения подобных случаев приказал всем руководителям организаций, институтов и лабораторий "принять меры, исключающие возможность передачи шоферами управления автомашиной сотрудникам вне зависимости от их положения и наличия у них прав на вождение машин." А следить за соблюдением этого решения должны были уполномоченные Совета Министров СССР.
Это распоряжение Спецкомитета действует в закрытых городах и на предприятиях атомной промышленности до сих пор…
Впрочем, ничего особенного в этом я не вижу, потому что все проблемы, которые обсуждались в Кремле 15 сентября 1948 года, были решены - ведь ставились точные сроки, назывались конкретные исполнители и жестко контролировался ход работ.
А разве иначе можно что-либо сделать?!
Кусок телогрейки для "Домика академиков"
Практически на каждом заседании Специального комитета при Совете министров СССР весной, летом, осенью и зимой 1946 года заходила речь о комбинате № 817, строительство которого разворачивалось на Южном Урале.
Это был плутониевый комбинат, где должен был появиться первый промышленный реактор. На нем предполагалось получать 100 граммов плутония в сутки. Для атомной бомбы, по расчетам, нужно было 10 килограммов.
Протоколы заседаний Специального комитета напоминают сводки боевых действий:
"1. Поручить:
а) тт. Первухину (созыв), Круглову, Сабурову, Хрулеву и Завенягину при участии т. Курчатова и заинтересованных министров в 2-суточный срок подготовить с учетом состоявшегося обмена мнениями проект Постановления Совета Министров СССР об оказании помощи строительству заводов № 817 и 813, имея в виду необходимость всемерного усиления темпов строительства;
б) тт. Первухину, Круглову и Курчатову в тот же строк еще раз рассмотреть по существу проект графика строительно-монтажных работ по заводу № 817, исходя из необходимости сокращения намеченных сроков проектирования объектов, сроков строительства, монтажа оборудования и пусковых сроков, и внести этот график вместе с проектом Постановления об оказании помощи строительству заводов № 817 и 813.
Проект Постановления Совета Министров СССР по данному вопросу представить Председателю Совета Министров Союза ССР товарищу Сталину И.В."
Через два дня Сталин подписывает Постановление об ускорении сроков строительства атомных заводов…
А тут беда с учеными - замерзают!
На "площадку" (так называли строительство комбината) приехали крупнейшие ученые страны - академики Бочвар и Черняев, доктора наук Займовский, вольский, русинов, Никольский и другие. В своих институтах и лабораториях они разрабатывали технологические процессы, и теперь им предстояло "внедрять их в производство". Дело было настолько новым и необычным, что приходилось постоянно что-то менять, уточнять, усовершенствовать.
Для ученых собрали финский домик - его называли "домиком академиков". Это был своеобразный "островок свободы" - ведь вокруг стояли бараки заключенных и солдат строительных батальонов. Казалось бы, к "домику академиков" должно быть отношение особое, но все силы и все материалы шли на основной объект - на остальное их просто не хватало. Ученые прекрасно знали ситуацию, да и сами были до предела заинтересованы, чтобы дела на объекте шли хорошо, а потому не роптали, не жаловались на свое житье-бытье.
А в их домике было ужасно холодно! Дело в том, что неподалеку начали строить небольшую котельную, чтобы обогревать домик ученых, но потом ее забросили. Лето в нынешних местах короткое, оно пролетело быстро - начались морозы.
Однажды к ученым случайно заехал один из руководителей комбината.
"Картину, которую мы увидели, забыть невозможно, - рассказывал он на оперативном совещании, - ученые сидели одеты кто во что горазд, в комнатах на полу были установлены кухонные электрические плиты…"
Было принято решение о штурме на котельной. Два дня стройка шла непрерывно. А потом пришло сообщение, что котельная действует.
Еще через пару дней академику Бочвару позвонил кто-то из руководителей ПГУ, кажется, сам Ванников. Спросил:
- Ну как, согрелись?
Андрей Анатольевич ответил:
- Пока нет, продолжаем мерзнуть, но работы на котельной идут…
Скандал разразился невероятный! Ведь история с котельной и "домиком академиков" дошла уже до Москвы и там получили заверения, что положение исправлено и бытовые условия ученых налажены.
Оказалось, что хотя котельная и начала работать, но тепло в домик не шло - в подающей воду трубе образовалась пробка: кто-то забил трубу старой телогрейкой. Так кто-то из заключенных пытался отомстить за себя и товарищей…
Несколько дней гэбисты пытались найти "вредителя", но сделать им этого не удалось, и тогда наказали всех заключенных, которые хотя бы минуту были на стройке котельной: после завершения строительства комбината они были отправлены на Колыму, откуда, как известно, возврата уже не было. Впрочем, судьба практически всех заключенных, строивших самые важные атомные объекты, была именно такой: ведомство Берии старалось не выпускать их из своих лап…
Звезда Харитона
Она горит на небосклоне ХХ века столь ярко, что мы очень часто обращаемся к ней не только в памятные даты, как, к примеру, 50-тилетие со дня первого испытания советской атомной бомбы, но и в буднях, стоит только заговорить о ядерном оружии. И сразу же спрашиваем себя: "А что по этому поводу подумал бы Ю.Б.?" В зависимости от ответа, принимается соответствующее решение… впрочем сам Юлий Борисович Харитон однажды сказал:
"Сознавая свою причастность к замечательным научным и инженерным свершениям, приведшим к овладению человечеством практически неисчерпаемым источником энергии, сегодня, в более зрелом возрасте, я уже не уверен, что человечество дозрело до владения этой энергией. Я осознаю нашу причастность к ужасной гибели людей, к чудовищным повреждениям, наносимым природе нашего дома - Земле. Слова покаяния ничего не изменят. Дай бог, чтобы те, кто идут после нас, нашли пути, нашли в себе твердость духа и решимость, стремясь к лучшему, не натворить худшего".
Это было сказано на финише жизни, когда академик Харитон стал чуть ли не сам Богом в физике. Он как звезда первой величины горел в науке, тем самым ярко освещая весь ХХ век. И таких звезд немного, может быть, несколько десятков, но меньше сотни - это точно! А Юлий Борисович Харитон вместе с Курчатовым, Зельдовичем, Щелкиным встал вровень с Оппенгеймером и Теллером 29 августа 1949 года, в день испытания первой атомной бомбы в СССР, хоть и похожей на американскую, но все же сделанную своими руками и сотворенную своими головами… И это дало возможность работать дальше уже спокойнее, ну а присмотр Сталина и Берии стал помягче, он уже не висел дамокловым мечом над ними. По крайней мере, над теми, кто был отмечен за августовский взрыв Звездами Героев. Но это уже итог гонки, в самом ее начале фамилия "Харитон" не фигурирует в документах "Атомного проекта СССР".
Уже приняты наиважнейшие решения и в правительстве, и в Академии наук СССР. Работы по атомному ядру расширяются: неутомимый Курчатов забрасывает правительство письмами, он не дает покоя руководителям Академии наук. В документах мелькают известные имена физиков - от академиков (Вернадский, Иоффе, вавилов, Капица, Хлопин) и до будущих научных светил (Скобельцын, Арцимович, Курчатов, Алиханов), но фамилии Харитона нет.
Он врывается в эту область вместе с Зельдовичем в 1939 году, и впервые об их работе говорят в превосходной степени на обсуждении доклада "Об итогах конференции по атомному ядру в Харькове" в Академии наук СССР. В стенограмме записано так:
"… здесь возникает вопрос: нельзя ли осуществить такую цепную реакцию.
Такого рода расчеты производились целым рядом исследователей, и, в частности, французские исследователи - Жолио, Перрен и другие пришли к выводу, что такая реакция возможна и, следовательно, мы стоим на грани практического использования внутриатомной энергии.
Однако на самом деле вопрос оказался значительно сложнее. Дело в том, что в этих расчетах не был учтен целый ряд добавочных и практически очень важных обстоятельств. На совещании как раз этому вопросу было уделено большое внимание, в частности, детальный и очень интересный расчет был выполнен и доложен сотрудниками Института химической физики Зельдовичем и Харитоном. Оказалось, что практически использовать внутриядерную энергию таким способом, во всяком случае, нелегко. Выводы, сделанные в этом докладе, вообще говоря, на данный момент надо считать пессимистическими".
С этого дня Яков Борисович Зельдович и Юлий Борисович Харитон уже не могли "растворится" во времени, они оказались на виду. Естественно, что оба были привлечены к "Атомному проекту": оба оказались на "Объекте", и уже вместе шли к созданию атомного и термоядерного оружия.
Впрочем, весьма странно, что именно таким оказался путь Харитона! Вдумчивого исследователя не может не поражать "странность" этой судьбы: казалось бы, все было против того, чтобы Юлий Борисович стал носителем высших государственных тайн в СССР - по крайней мере, нас всегда учили, что люди с таким происхождением и такими родственниками, как у Харитона, в лучшем случае работали дворниками, но в подавляющем большинстве вкалывали на Колыме или Крайнем Севере. Судите сами, свидетельствует Главный конструктор А.А. Бриш:
"С раннего детства маленький Юлий был лишен постоянного общения с матерью. Она, будучи, актрисой Московского художественного театра, встречалась с мужем и сыном только в летнее время на даче под Петербургом. Когда Юлию минуло шесть лет, мать уехала в Германию и обратно не вернулась… Отец в 1922 году был выслан из России с группой идеологически чуждой интеллигенции, поселился в Риге, и Юлий Борисович с ним больше не встречался. В 1940 году, после присоединения прибалтийских республик к СССР, отец Ю.Б. был арестован и погиб в заключении…
Во время войны с Германией сестра Ю.Б. Лидия Борисовна, жившая в Харькове, оказалась на оккупированной территории и чудом осталась жива, потеряв сына, сестре Анне Борисовне пришлось пережить тяготы блокадного Ленинграда, а мать жены погибла в еврейском гетто в Риге…"
Известно, что "Личное дело Харитона Ю.Б." всегда было под рукой у Берии, он хранил его в личном сейфе. И Юлий Борисович об этом знал…
Мне посчастливилось встречаться с академиком Харитоном в Москве и в Арзамасе-16, бывать на научных конференциях, где он выступал. Несколько раз я писал о нем, брал у него интервью, но долгие годы (даже десятилетия!) не удавалось рассказать о главном в его жизни - о работе над ядерном оружии. И только в 1988-м году в очерке в "Правде" (помог авторитет газеты) я написал о первой атомной бомбе и о впечатлениях самого Ю.Б. Харитона о том испытании. "Прорыв" был сделан, и теперь уже "вето" с Харитона было снято… Удалось побывать в Арзамасе-16, встречаться там с Научным руководителем Ядерного центра, провожать его в "Почетные научные руководители", отмечать юбилеи… Помню одно свое ощущение: создалось впечатление, что академик Харитон вечен. Так же как и его старшая сестра Анна Борисовна, которая хлопотала по дому и к которой сразу же возникала какая-то нежная привязанность. Но вдруг неожиданно ушла она, а вскоре и сам Юлий Борисович.
Проститься с ним в Академию наук никто из руководителей страны и правительства не приехал…
К счастью, о человеке остаются воспоминания. Иногда они быстро стираются из памяти, но если уходит великий человек, то остаются навсегда. И обязательно хочется передать их потомкам, чтобы знали о фундаменте, на котором строится их жизнь.
Воспоминаниями о Ю.Б. Харитоне охотно делятся все, кто хоть однажды сталкивался с ним, а тем более, кто с ним работал. Я выбирал те фрагменты, которые дополняли уже сложившийся образ ученого и которые были для меня внове. Надеюсь, для читателя тоже…
Первое слово Льву Дмитриевичу Рябеву, который работал в Арзамасе-16, потом в ЦК КПСС, Совете Министров, в Министерстве среднего машиностроения, в Минатоме. Он был у Харитона в подчинении, потом стал его "начальством" (хотя какое у ученого может быть начальство?!), но всегда был соратником. Лев Дмитриевич не любит рассказывать о себе, о своей работе, не очень жалует журналистов - работа у него всегда была сверхсекретной, но для Ю.Б. Харитона он не мог не сделать исключения. Он вспоминает:
"Мне повезло. Буквально с первых шагов работы во ВНИИЭФ с 1957 года в отделе А.С. Козырева мне довелось участвовать в исследованиях, которые имели высокий гриф секретности (особая важность). Тема называлась: "Обжатие малых масс дейтериево-тритиевой смеси с помощью взрывчатых веществ". Ход работ по теме часто обсуждался в узком кругу у Ю.Б. с участием Я.Б. Зельдовича, А.Д. Сахарова, Е.А. Негина и других руководителей института. Вскоре я убедился, что такого типа встречи-совещания были одним из элементов стиля работы руководства: не было "стены" во взаимоотношениях маститых ученых и молодых исследователей. С тех пор на протяжении почти сорока лет я имел счастье сотрудничать с Юлием Борисовичем.
Главная его заслуга, может быть, состояла не в том, что он лично сделал в науке (об этом - особый разговор), а в том, что он сумел создать атмосферу научного поиска, творчества, высочайшей ответственности…
В 1978 году, когда я покидал объект, Ю.Б. пригласил меня к себе домой. Мы были вдвоем, на столе стоял джин. Выпили по рюмочке на прощание. Он подарил мне на память свою довоенную статью по расчету центрифуг. Обсудили вопросы нашего взаимодействия на будущее. Ю.Б. напоследок сказал: "Теперь чаще будете посещать театры".
И в ЦК, и в министерстве, и в Совмине наши связи не ослабевали. Когда Ю.Б. бывал в Москве, он находил время для встреч. При встречах мы практически не говорили о политике. Лишь раз, когда речь зашла об А.Д. Сахарове, Ю.Б. бросил фразу, что А.Д. - нестандартный человек. Иногда он рассказывал о своих путешествиях по Енисею, Сахалину и другим местам, которые он очень любил. Но это было редко. В основном - работа, работа, работа…
Чернобыль учит, что ученые, которые заняты созданием сложной техники, должны обладать не только глубокими познаниями, свежим и ясным умом, но и особыми человеческими качествами, чтобы новая техника несла людям прогресс, а не беду.
Академик Д.С. Лихачев как-то говорил, что без нравственности нет современной науки. Юлий Борисович этого не говорил, он так жил".
Радий Иванович Илькаев работает во ВНИИЭФ с 1961 года. Прошел все ступеньки служебной карьеры, еще при жизни Ю.Б. Харитона стал директором института. Без согласия Почетного научного руководителя это было бы невозможно. Уже сам факт этого говорит о многом. Р.И. Илькаев вспоминает:
"В середине 60-х, после того, как из института из трех гигантов двое (А.Д. Сахаров и Я.Б. Зельдович) уехали в Москву, в институте остался один - Ю.Б. Харитон и более молодая генерация специалистов. Сам факт ухода выдающихся ученых можно было воспринимать по-разному. Некоторые могли считать, что для гигантов не осталось крупных задач, другие могли думать, что академики, достигшие впечатляющих результатов в оборонной тематике, хотели сделать работы такого же масштаба в фундаментальной физике.
А что же в такой ситуации сделал Ю.Б. Харитон? Он продолжал упорно, настойчиво работать. Невозможно себе представить Юлия Борисовича, ушедшего из института в другое место. Это был бы нонсенс. Потому что в его сознании и сознании всех научных лидеров институт и Ю.Б. Харитон неразделимы…