Атомная бомба - Владимир Губарев 19 стр.


Очень интересен был Ю.Б. при рассмотрении конкретных вопросов, связанных с основной деятельностью института. Я помню случай, когда мы передавали на вооружение один из разработанных термоядерных зарядов. Практически все документы были готовы, небольшие изменения в конструкции обоснованы, отчеты написаны. Но когда отчет принесли на утверждение Ю.Б., он все-таки нашел, что в одном месте конструкторы заменили материал на очень близкий, но обоснования замены не было. Нас всех тогда очень удивило, с какой тщательностью он работал. Он заметил оплошность, которую просмотрели, по крайней мере, с десяток специалистов, занимавшихся этим делом не один месяц".

Бытует представление, что жизнь в "закрытом городе Харитона" была чуть ли не безоблачной, особенно после того, как была создана и испытана первая атомная бомба. Даже появилась шутка: "Будете жить при коммунизме в окружении социализма". Но это был взгляд со стороны.

В.А. Цукерман, Герой Соцтруда, лауреат Ленинской и трех Государственных премий (все это - за создание оружия!) вспоминал:

"Не следует думать, что в наших исследованиях все было гладким и безоблачным. Случались обидные срывы. Забудут, например, поставить фотопленку или снять крышечку с объектива оптической установки, и дорогой опыт вылетал в трубу. После экспериментов итоги подводились таким образом. Если, например, из шести пять были удачными, говорилось: "Пять - один в пользу Советского Союза". Если же, например, из трех опытов два - неудачных, говорили: "Два - один в пользу Гарри Трумэна".

В начале 1949 года один из наших ведущих физиков придумал короткий лозунг: "Главная задача - перехаритонить Оппенгеймера". И "перехаритонили…" На Западе никто не думал, что СССР за каких-либо четыре года после самой разрушительной и ужасной из войн сможет ликвидировать разрыв между США и нами, связанный с ядерной наукой и техникой… В пятидесятые годы один из моих друзей говорил: "Когда после беседы с Юлием Борисовичем покидаешь его кабинет, кажется, у тебя за спиной вырастают крылья. Уходишь с верой - тебя поняли, тебе помогут, будет сделано все, чтобы реализовать твое предложение". За долгую работу в лаборатории я знал лишь одного руководителя - ученого и блистательного организатора науки, в отношении которого можно было произнести такие слова. Это был Игорь Васильевич Курчатов".

Связка "Курчатов - Харитон", пожалуй, сыграла решающую роль в "Атомном проекте СССР". впрочем, не только в создании ядерного оружия. Любопытное наблюдение сделал Эдвард Теллер, когда он приезжал в Россию и встретился здесь с Харитоном. Затем великий американский физик написал представление на Ю.Б. Харитона, чтобы его наградить премией Ферми. Он отметил в своем письме министру энергетики США:

"В связи с благоприятным окончанием холодной войны мы теперь имеем возможность пополнить ряды лауреатов премии Ферми наиболее выдающимся российским ученым, работавшим в области атомной энергии… Юлий Харитон был одним из немногих первых настоящих пионеров в области атомной энергетики в России, коллегой и соавтором Курчатова и Зельдовича, а также учителем и руководителем многих других, более молодых ученых, в том числе Сахарова… Первый успех программы Курчатова - Харитона стал решающим фактором, убедившим Сталина не осуществлять уже запланированных мер против сообщества российских физиков, которые привели бы к уничтожению современной физики в России. А над физикой действительно нависала угроза "чистки", подобной той, что произошла в области генетики, не будь первый российский эксперимент столь успешен".

Мне довелось встречаться с Эдвардом Теллером в Снежинске на конференции по защите Земли от астероидов. Там я взял у него большое интервью. В нем он с высочайшим почтением говорил о работе и Курчатова, и Харитона. Это особенно важно было услышать, потому что нынче в основном говорится о том, как мы "украли у американцев атомную бомбу".

Впрочем, я доверяю только мнению специалистов. таких, как Лев Петрович Феоктистов, также принадлежащих к тем самым "пионерам", о которых упомянул Э. Теллер. Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской и Государственной премий Л.П. Феоктистов считает:

"Можно бесконечно перечислять заслуги Юлия Борисовича, имеющие непосредственное отношение к оружию, но из всех я выделил бы одну, в решении которой роль Ю.Б. была первостепенной. Речь идет о безопасности ядерного оружия. Сформулированное им требование было абсолютным - ядерный взрыв не должен провоцироваться случайными причинами. Поэтому предпринимаются меры в отношении автоматики подрыва, в нее внедряется множество ступеней предохранения.

При пожаре, ударе, вследствие падения, при попадании пули во взрывное вещество (ВВ), содержащееся в ядерном заряде, иногда происходит его взрыв, инициируемый в некоторой случайной точке, а не равномерно по сфере, как в боевом режиме. Критерий безопасности формулировался так: ядерный взрыв недопустим при инициировании ВВ в одной произвольной точке. В связи с этим возникали определенные ограничения на конструкцию заряда, порой в ущерб другим качествам.

Ю.Б. как научный руководитель проблемы в целом, постоянно думал об этой стороне ядерного оружия, возможных тяжких последствиях нашего недомыслия… Я уверен, что усилия, предпринятые Юлием Борисовичем в свое время в области безопасности, позволили нам не оказаться, в условиях полного запрета испытаний, по аналогии с американцами, в тяжелом положении".

И еще одно свидетельство того, как Ю.Б. Харитон беспокоился о безопасности работ с оружием. Это было в процессе "массового разоружения", когда политические амбиции руководителей страны возобладали над трезвым расчетом и техническими возможностями создателей ядерного оружия.

Рассказывает Генеральный директор завода "Авангард" Ю.К. Завалишин:

"В последние годы Ю.Б. особенно внимательно следит за безопасностью работ, проводимых на ядерных предприятиях нашего министерства. Именно в связи с этим вопросом он в последний раз посетил наш завод. Это было в 1993 году. Ю.Б. позвонил мне и выразил желание побывать на предприятии, посмотреть разборку ядерных зарядов в специальных "башнях", способных локализовать продукты взрыва при аварийной ситуации, ознакомиться с порядком хранения и учета делящихся материалов и с ходом строительства новых специальных безопасных хранилищ.

В эту встречу я особенно ощутил, как глубоко он переживает за будущее того величайшего достижения человеческого разума, которому он посвятил всю свою жизнь и волновался, сумеют ли потомки использовать его на благо человечества, а не на гибель нашей цивилизации…"

Все-таки очень страшное это оружие, которое даже своих творцов заставляет иначе смотреть на пройденный путь! А подчас даже и сожалеть о том, что они сделали… Таких сомнений я не замечал у Юлия Борисовича Харитона, при наших встречах он не высказывал их. Более того, в конце жизни он как бы подвел ее итоги своей работы:

"Я не жалею о том, что большая часть моей творческой жизни была посвящена созданию ядерного оружия. Не только потому, что мы занимались очень интересной физикой… Я не жалею об этом и потому, что после создания в нашей стране ядерного оружия от него не погиб ни один человек. За прошедшие полвека в мире не было крупных военных конфликтов, и трудно отрицать, что одной из существенных причин этого явилось стабилизирующая роль ядерного оружия".

В последний год ХХ века, когда отмечалось 50-летие со дня испытания первой советской атомной бомбы, слова ее создателя звучали пророчески. Но отражают ли они надежды будущего?

"Лошадка могла убежать!"

Первая большая установка была построена напротив Кремля, там, где нынче большими буквами написано "Мосэнерго". Но получать термодиффузионным методом ядерную взрывчатку было менее выгодно, чем другими, а потому Александрова "перебросили" на большие промышленные реакторы.

"После первого реактора, который разрабатывали Игорь Васильевич с Доллежалем, мы разработали второй проект в 3–4 раза большей мощности, после этого было решено их построить серию, - вспоминал Анатолий Петрович. - У нас каждый год входило по крайней мере по одному реактору в дело. Примерно 100 тысяч квт тепловой мощности приводит к получению около 40 кг плутония в год. Те, которыми я занимался, значит, давали 100–120 кг. А вот эти, скажем, 120 кг - это было два десятка бомб, таких, как были сброшены на Хиросиму. Так что отсюда можно себе составить представление, какой сразу масштаб производства в нашей стране был. И именно смысл-то был в том, что у нас гораздо быстрее развернули производство серьезного масштаба, чем успели развернуть американцы".

Но все шло гладко. Однажды они оказались на самой грани катастрофы. Она могла быть на уровне Чернобыльской. И именно Александрову удалось предотвратить ее.

Шел пуск реактора. Один из операторов распорядился перекрыть воду в коллекторе, но на пульте управления об этом не знали.

Научный руководитель А.П. Александров отошел от пульта, чтобы наблюдать за ходом работ как бы со стороны. И вдруг он замечает, что реактор начинает разгоняться. Дежурный тут опускает стержень - реактор "проседает". Но разгон не прекращается. Вводится второй стержень, однако процесс не останавливается. Ясно, что реактор начинает выходить из повиновения.

Александров выскакивает на балкон, что находится в центре зала, и кричит во весь голос: "Открыть воду! Во все коллекторы, немедленно, быстро!" Однако вода шла слишком медленно. И тогда Александров рванулся к пульту, отбросил в сторону оператора и опустил сразу все защитные стержни. И реактор заглох. Через три минуты наступила полная тишина.

Это единственный раз, когда научный руководитель вмешался в управление реактором.

Пот градом катил с ученого. Он достал платок и начал вытирать свою лысину.

К нему подошел Ванников, спросил:

- Лошадка могла убежать?

Александров ответил коротко:

- Могла.

Ванников помолчал, а потом сказал:

- Вы оправдали свою зарплату за всю жизнь.

В окружении "духов"

"Духи" у Александрова появились в 1948 году. Теперь днем и ночью его охраняли по очереди старший лейтенант, капитан или майор НКВД. Они всегда были рядом, и оттого Анатолий Петрович чувствовал себя неуютно. В свободное время он привык общаться с друзьями, ездить на охоту и рыбалку, организовывать шашлычки, просто веселиться. Однако теперь все стало иначе: "духи" писали свои отчеты о каждой встрече, а потому каждый из друзей попадал под бдительное око органов.

Да и сам А.П. стал намного осторожнее. Своим близким он постоянно напоминал, что дом прослушивается, а потому никаких "политических" разговоров вести не следует. Даже спустя много-много лет, когда, казалось бы, сталинские времена остались в далеком прошлом, Александров предпочитал откровенничать лишь где-то в лесу, на берегу реки, вдали ото всех. Даже своими воспоминаниями делился с сыном за пределами дома.

К "духам" он так и не смог привыкнуть за те десять лет, что они были рядом… В отличие, к примеру, от того же Курчатова, который по-прежнему вел себя так, будто их не было и вовсе. Однажды в жаркий день на полигоне он пригласил своих коллег на заплыв по реке. Многие тут же составили ему компанию. Однако вскоре все отстали от Игоря Васильевича, так как он превосходно плавал. Курчатов плыл по реке, а остальные шли по берегу. В том числе и "духи", которые обязаны были быть рядом со своим шефом. После этого случая Игорь Васильевич называл их "слабаками". Это единственное, о чем "духи" не доложили своему начальству.

Александров же старался держаться от своих "духов" подальше. Было такое ощущение, будто он опасался, что они раскроют одну из самых главных его тайн.

А может быть, она действительно была?

Уже в глубокой старости А.П. рассказал своему сыну, что он воевал на стороне белых и даже был награжден двумя Георгиевскими крестами. Он чудом остался жив, когда Красная Армия разгромила белых в Крыму. Спасла его женщина-комиссар, которая пожалела молодого и красивого бойца. Остальных его товарищей расстреляли. Александров закопал свои награды у какого-то моста, и перечеркнул свое белогвардейское прошлое. Он начал свою жизнь "с нуля"… Лишь однажды он поделился воспоминаниями с сыном. Возможно, позже он пожалел об этом.

Трудно сказать, знали ли в ведомстве Берии об этом эпизоде жизни А.П. Александрова. Самому ученому казалось, что нет, не знали. Я же думаю иначе: там было известно все, но до поры до времени этим фактам биографии не придавалось значения. Как, к примеру, было с Ю.Б. Харитоном, который во всех анкетах писал, что его мать эмигрировала в Германию, а отец был выслан на "философском пароходе". До тех пор, пока ученые были нужны Сталину и Берии и делали то, в чем остро нуждалась страна, их биографические данные не становились причиной репрессий и арестов. Но страх оставался на всю жизнь.

"Дух" летит в Стокгольм

26 марта 1949 года И.В. Сталин подписал еще одно постановление, которое увеличивало количество "секретарей" (впрочем, физики чаще всего их называли "духами)", обеспечивающих безопасность ученых Атомного проекта.

В постановлении, в частности, значилось:

"1. Поручить Министерству государственной безопасности СССР (т. Абакумову)?

а) организовать оперативно-чекистское обслуживание, а также охрану сотрудниками МГБ СССР академика Алиханяна А.И., академика Семенова Н.Н. и член-корреспондента Александрова А.П.

Установить штат сотрудников МГБ СССР по охране и оперативно-чекистскому обслуживанию указанных научных работников в 9 человек (по 3 сотрудника МГБ СССР на каждого)…"

Документ весьма любопытен. Из него ясно, что для каждого "секретаря из МГБ" рабочий день должен быть не более 8 часов - охрана ведь должна быть круглосуточной! И еще: оказывается, трудовое законодательство нарушалось уже несколько лет, так как у Курчатова, Харитона, Кикоина и Арцимовича было "всего" по два охранника. Этим же постановлением предусматривалось исправить эту ошибку - теперь и у них было по три "духа".

Кстати, придуманное, кажется, Игорем Васильевичем Курчатовым название сотрудников МГБ их не обижало, потому что они отвечали не только за жизнь своих подопечных, но и за их "духовное состояние". Именно это имелось в виду, когда они обеспечивали "оперативно-чекистское обслуживание".

В 50-е годы "духи" исчезали постепенно: ученые отказывались от них. Однако некоторые чекисты настолько тесно "срослись" со своими шефами, что оставались у них референтами и помощниками и после того, как охрана была официально отменена.

В начале 60-х дома у академика А.П. Александрова первым меня встретил "дух": он был "домашним секретарем". Анатолий Петрович относился к нему доброжелательно, почти дружески, но никогда не забывал, что, вероятнее всего, его секретарь по-прежнему осуществляет "оперативно-чекистское обслуживание". Ученый всегда избегал говорить на темы, над которыми в прошлом стоял гриф "Сов. секретно".

А история одного из "духов" академика Н.Н. Семенова поистине уникальна: ему суждено было отправиться в Стокгольм на вручение Нобелевской премии "шефу"! Кстати, вместо дочери ученого…

Церемония вручения премии, как обычно, была назначена на 10 декабря 1956 года. Из рассказа дочери академика Н.Н. Семенова:

"После присуждения Нобелевской премии зашел, конечно, разговор, кто будет сопровождать папу. Папа сказал, что, кроме мамы, он может взять с собой одного из детей. Кроме меня был еще старший брат, старше тогда на три года. Я тогда училась в Гнесинском музыкальном институте. Понимая, что о двух речи быть не может, папа выбрал меня. Я окрылилась… В Швецию было направлено сообщение, что с папой приедут жена и дочь.

И вдруг вечером приходит папа и сообщает, что ему не посоветовали брать меня с собой. Опустошенность почувствовала страшную. Подумала про себя, как же папа не сумел уговорить кого надо. Объяснять ничего не стал. Может, ему что и сказали, но мне ничего не говорил…"

А что мог сказать Николай Николаевич дочери?!

Он попытался через МИД, через президиум Академии наук убедить высшее руководство страны, что в Стокгольм надо ехать всей семьей и с друзьями, мол, так принято в цивилизованном мире. Но хотя шел уже 56-й год, наступала "оттепель", давно уже умер Сталин, но, тем не менее, никто не смел покушаться на законы ведомства Берии. Сам шеф "секретной империи" был расстрелян три года назад, но ведомство его властвовало в стране. И первому советскому лауреату Нобелевской премии недвусмысленно намекнули, что, если он будет слишком настойчив в своих требованиях, то и сам не поедет в Стокгольм - все-таки он один из участников Атомного проекта… А вдруг он останется за границей навсегда?! Нет, пусть уж дочь и сын останутся в Москве заложниками.

Семенов вынужден был смириться.

Из воспоминаний дочери:

"Мама с папой поехали не одни. Их сопровождал старый друг папы, один из первых его учеников по Ленинградскому физико-техническому институту, академик Кондратьев и Павел Семенович Костиков, считавшийся секретарем папы, а на самом деле был его охранником: тогда такие "секретари" были у всех академиков, занимавшихся секретными работами. Что касается меня, то на любые мероприятия родители получали три приглашения, то есть включая меня. В нашем нобелевском альбоме есть фотография, снятая в Концерт-холле во время церемонии вручения премий. На ней мама сидит в одном ряду с семьями других нобелевских лауреатов, а слева от нее видно пустующее кресло. Место это предназначалось для меня. Версию же, которую родители излагали при вопросах, заключалась в том, что дочь учится в музыкальном институте, а там как раз в декабре идут экзамены…"

Николай Николаевич Семенов не любил рассказывать об этой истории. Ему было стыдно за те унижения, которые пришлось испытать ему и близким в самый счастливый год его жизни.

Какова цена ошибки?

Оказывается, и крупнейшие ученые совершают серьезные ошибки. В знаменитой работе профессоров Юлия Харитона и Якова Зельдовича, в которой были сделаны у нас первые расчеты цепной реакции, говорилось, что для нее нужен только уран-235. "Осуществление реакции в смеси природный уран - тяжелая вода невозможно", - утверждали они.

Им было неведомо, что Фредерик Жолио-Кюри весьма успешно работал именно с тяжелой водой. Да это было и немудрено, потому что практически вся она - около 180 килограммов - находилась в его распоряжении. И уже в 1939 году француз начал сооружение ядерного реактора с тяжелой водой.

Война изменила все планы не только французских физиков. Тяжелая вода была вывезена в Англию, и там Жолио-Кюри показал, насколько может быть эффективен реактор этого типа для создания бомбы.

К аналогичному выводу пришел и Вернер Гейзенберг, который работал над атомным оружием в Германии. Именно по его заказу доставлялась тяжелая вода из Норвегии, где химикам удалось наладить ее промышленное производство.

Назад Дальше