Мы не собираемся пересказывать дневник; заметим лишь, что, начав с абсолютного отрицания большевизма, Осипова по мере обретения опыта жизни с немцами (точнее, под немцами) постепенно приходит к выводу, что большевики лучше. Точнее, что нацисты хуже. Если 18 ноября 1941 г. после рассуждений о безобразиях, творимых немцами, она записывает: "И все же мы рады бесконечно, что с нами немцы, а не наше дорогое и любимое правительство", то месяц спустя, после дошедших до нее слухов, что нацисты уничтожают престарелых и больных, заключает: "Большевики все-таки не истребляют народ таким автоматическим образом. Не могу сейчас найти правильной формулы, но чувствую, что у большевиков это не так" (запись от 27 декабря 1941 г.).
Или в другом месте в связи с тем, что когда ее муж занялся сбором книг из домашних библиотек с тем, чтобы спасти их от гибели и передать в библиотеки общественные, то комендант-немец сбор книг разрешил, но сначала заподозрил, что это предлог для грабежа пустующих квартир, а затем счел Осипова сумасшедшим:
Немцы, каких мы здесь видим, производят впечатление совершенно неинтеллигентных людей и во многих случаях – диких. Наши военкомы, конечно, никогда не зачислили бы чудаковатого профессора в сумасшедшие только потому, что он не грабит квартир, а собирает книги для общего пользования. И обязательно помогали бы ему в этом деле, чем только могли бы.
Здесь характерен кроме смысла оборот "наши военкомы". Но все же два года спустя после всех ужасов и унижений, которые пришлось наблюдать и через которые пришлось отчасти пройти, Осипова пишет: "Что бы немцы ни делали с народами, как бы они ни были подлы, им далеко до большевиков. Никогда они не сумеют так зажать все духовные истоки народов, как эти. И мы будем с немцами до конца".
Компромиссы, на которые пришлось пойти Осиповой в ее сотрудничестве с немцами (точнее, службе, а временами услужении им), далеко превосходили историю с ковром. Чего стоит одна служба в бане, одновременно выполнявшей функции борделя для немецких солдат при посредничестве русских служащих. Нравственным оселком для идейных коллаборационистов было отношение к уничтожению нацистами евреев. Характерную запись делает Осипова в Риге, где эвакуированных сотрудников поселили в недавно "очищенном" от евреев, отправленных на смерть, гетто:
Живем в том самом гетто, из которого только недавно вывезли евреев. И это несколько омрачает наше существование. Квартира, несомненно, еврейская. На притолках имеются списки Торы. Мебель мы бы должны были также получить еврейскую, но Коля, который сам ходил на склад, вышел из положения тем, что взял всю мебель из госпиталя. Кровати, столы, шкафы. Так что наша квартира носит несколько странный характер. Но зато чистая и вся белая. Квартира из трех комнат и кухни. Кухонька маленькая и очень уютная. Вот только очень плохо с одеждой. Ходим такими оборванцами, что даже в нашем форштадте привлекаем к себе внимание. Но нам предлагают одежду после евреев, и мы никак не можем себя преодолеть и пойти за ней. Ждем все ордеров на новое. Едва ли дождемся. Все окружающие ругают нас за наше "чистоплюйство". Но невозможно себе представить носить то, на чем есть еще, может быть, следы крови.
Носить одежду убитых нельзя, а жить в квартирах убитых можно. Это лишь "несколько" омрачает существование. Еще более выразительная запись сделана 25 июня 1944 г. В эту ночь у Осиповой ночевала девушка, член НТС:
Мы с нею очень много говорили на всякие самые волнующие темы. И, конечно, больше всего о большевиках и о борьбе с ними. С немцами, конечно, все уже кончено. А говорили мы под аккомпанемент выстрелов на еврейском кладбище. Мы решили, что это немцы пристреливают оставшихся еще в живых евреев. Совершенно невозможно передать наше состояние от такого предположения. Я старалась всеми силами не упустить нервов, чтобы и моя собеседница их не упустила. И, вероятно, я никогда не буду уже в состоянии так говорить о демократии, о гуманизме, о непременном торжестве добра, как говорила тогда. И я видела, что она уехала на работу с глазами, не такими безнадежными, какие у нее были, когда началось дьявольское действо на кладбище.
Разговоры о демократии с тем, чтобы заглушить расстрельные залпы. Причем убийцы – это именно те, на кого Осипова возлагала надежды как на освободителей, те, с кем они с мужем, несмотря ни на что, собирались идти до конца. Вместо апологии "коллаборантства" у Осиповой получился редкий по силе разоблачительный текст. Ибо нельзя "немножко" сотрудничать с нацистами и при этом не замараться. От серного запаха уже не избавиться.
* * *
"Дневник коллаборантки" был подготовлен Осиповой к печати не позднее апреля 1950 г. В архиве Б.В. Прянишникова сохранился машинописный экземпляр "Дневника" с дарственной надписью Осиповой председателю Совета НТС В.М. Байдалакову от 2 апреля 1950 г. Вполне возможно, что побудительным мотивом для подготовки "Дневника" к печати была дискуссия об отношении к коллаборационистам в целом и к власовцам в особенности, развернувшаяся среди деятелей "первой волны" русской эмиграции во второй половине 1940-х гг. В этой дискуссии приняли участие и представители самого объекта спора – второй, послевоенной волны эмиграции.
Толчком к началу полемики послужила обширная статья известного историка и видного эмигрантского политика Б.И. Николаевского "Пораженчество 1941-1945 годов и ген. А.А. Власов", опубликованная в нью-йоркском "Новом журнале" в 1948 г. На кону стоял вопрос о том, можно ли считать власовцев демократами и кооперироваться с ними в антикоммунистической борьбе. Это имело практическое значение для эмиграции. Эмигранты "первой волны" были уже весьма немолоды, и их ряды заметно поредели за три десятилетия, прошедшие со времен русской революции. "Вторая волна" эмиграции, насчитывавшая сотни тысяч человек, могла стать "кадровым резервуаром" для эмигрантских политических организаций. Правда, лишь незначительная часть эмигрантов жаждала заниматься политикой, однако в абсолютных цифрах даже несколько тысяч человек были, по эмигрантским понятиям, серьезным ресурсом. Николаевский в целом оправдывал тех, кто пошел на временное сотрудничество с нацистами.
Позиция Николаевского и других сторонников того, чтобы "понять и простить" заблудших "демократов", недавно снявших гитлеровские мундиры, вызвала резкую критику со стороны его же соратников по РСДРП. Б.Л. Двинов, в частности, писал: "Возможно, что во "власовском движении" участвовали и люди, настроенные субъективно вполне демократически, но настолько ослепленные ненавистью к Сталину и его режиму, что им и Гитлер мог показаться только врагом № 2". Людей, которые оправдывали свое участие в войне на стороне Гитлера, считая ее освободительной, в то время как эта война ""освободительной" была в том только смысле, что "освобождала" Россию от ее населения и готовила "лебенсраум" для немцев", Двинов назвал "власовскими недоносками". Не вдаваясь в подробности этой весьма интересной полемики, заметим, что Осипова, при ее вовлеченности в эмигрантскую политику, не могла не следить за развернувшейся дискуссией. Тем паче, что она напрямую касалась и ее, и ее мужа – бывшего офицера РОА.
Однако "Дневник коллаборантки" был напечатан еще не скоро и не полностью. В 1954 г. в журнале "Грани" (Франкфурт-на-Майне) была опубликована большая часть "Дневника" с названием, несколько отличным от первоначального авторского. Рукопись была озаглавлена "Своими глазами. Дневник коллаборантки. 1941-4243-44 гг." с посвящением "моему мужу". Или автор, или редакция сделали подзаголовок названием, что с точки зрения привлечения внимания читателей было, бесспорно, правильным решением. Но главное было не в этом: была выпущена значительная часть дневника ("Павловск"), а в тексте то ли редакцией, то ли автором были сделаны неоговоренные купюры. Некоторые из них особой смысловой нагрузки не несут, другие достаточно принципиальны. Так, выброшена уж очень режущая глаз фраза: "Спасибо нашим друзьям из СД" (запись от 1 декабря 1943 г.). Удален абзац: "А старшее поколение ждет избавления от немцев. И никакими силами нельзя заставить их поверить, что они живут сейчас как в раю по сравнению с тем, что им принесут большевики. Что бы немцы ни делали с народами, как бы они ни были подлы, им далеко до большевиков. Никогда они не сумеют так зажать все духовные истоки народов, как эти. И мы будем с немцами до конца" (запись от 26 марта 1944 г.). Выпущены почти все записи, касающиеся евреев и антисемитизма, в том числе обширный фрагмент записи от 18 августа 1941 г.; в записи от 27 апреля 1944 г., сделанной после переезда в Ригу, выпущен следующий фрагмент: "И немедленно же зажили другой и полной жизнью. Масса знакомых. Живем в том самом гетто, из которого только недавно вывезли евреев. И это несколько омрачает наше существование".
В 2002 г. в сборнике "Неизвестная блокада" Н.А. Ломагиным были опубликованы фрагменты "Дневника коллаборантки" по рукописи, хранящейся в архиве Гуверовского института. Публикатор, очевидно, не знал о том, что значительная часть дневника ранее появилась в "Гранях", так же, как не идентифицировал личность автора. Купюры, сделанные публикатором в тексте, не везде обозначены. В эту публикацию вошли некоторые фрагменты "Дневника", не включенные в публикацию "Граней".
В настоящем издании "Дневник коллаборантки" впервые публикуется полностью и без каких-либо купюр. Текст публикуется по рукописи (машинописная копия), хранящейся в Архиве Гуверовского института при Стэнфордском университете (Калифорния, США).
II. Соколов
Об авторе двух других текстов, включенных в настоящий сборник, Владимире Дмитриевиче Соколове мы знаем гораздо больше, чем о Лидии Осиповой. Хотя некоторые страницы его биографии не вполне ясны. Соколов принадлежал к младшему поколению внутренних эмигрантов. Как и сотни тысяч советских людей, он стал если не отверженным, то не вполне полноценным членом общества по рождению. Его дед, по воспоминаниям Соколова, был ректором Духовной семинарии и редактором большой газеты. Соколов родился в 1913 г. в семье юриста. Окончил школу-девятилетку в Орле, пытался поступить в Московский и Ленинградский университеты, но не был принят из-за "социальной чуждости". Чтобы обойти это ограничение, он проработал два года рабочим на заводе, а в 1932 г., указав в графе социальное происхождение "рабочий", поступил в Орловский педагогический институт, стал школьным учителем литературы. Согласно его собственному рассказу, в 1937 г. "бежал из-под ареста", ушел в подполье, жил под фальшивыми именами, часто менял место жительства, потом устроился преподавателем в техникум в Воронежской области. Несколько странным выглядит то, что он, как будто скрывавшийся от ареста, стал завучем. По сведениям лидера НТС В.М. Байдалакова, Соколов до войны был "газетным работником". Сотрудничал ли на самом деле Соколов в советской печати, и какого характера было это сотрудничество, неясно, как неизвестен и источник сведений Байдалакова. Однако в целом можно согласиться с мнением не слишком доброжелательно относившегося к Соколову Б.В. Прянишникова о его "неясном советском прошлом".
Перед войной и первые 14 месяцев войны Соколов жил и работал под Воронежем. В августе 1942 г. вернулся в оккупированный Орел.
Солдат Геббельса
Орел был захвачен 3 октября 1941 г. 4-й дивизией 2-й танковой армии Гудериана. В течение двух лет немцы контролировали Орловскую область с миллионным русским населением. В целях сохранения лояльности населения в условиях активизации партизанского движения, а также в целях рекрутирования коллаборантов чрезвычайно важной считалась пропагандистская деятельность, которую в Орле осуществляла 693-я рота пропаганды, подчинявшаяся Отделу военной пропаганды вермахта и Министерству просвещения и пропаганды и использовавшая их методы и материалы. Простая, но эффективная, по мысли Геббельса, нацистская пропаганда строилась вокруг центрального концепта врага-еврея: под видом коммунистов евреи правили и правят Советским Союзом ("жидобольшевизм"), из-за евреев затягивается война и откладывается победа Германии и восстановление нормальной жизни в "освобожденной России", еврейская плутократия контролирует политику Америки и Великобритании и т.п.
Основными каналами пропаганды были курсы лекций (для учителей, городских чиновников, деревенских старост) и пресса. Главным оружием в арсенале 693-й роты пропаганды стала газета "Речь". В начале 1942 г. "Речь" была малотиражным информационным листком, печатавшим почти исключительно переводы немецких армейских коммюнике; и тем не менее она пользовалась спросом у людей, изголодавшихся по чтению и по новостям. С весны 1942 г. газету стали совершенствовать: были наняты русские корреспонденты, налажена сеть распространения в Орловской области. К концу лета в одном Орле уже было 6 тыс. подписчиков, а из деревень доходили слухи, что крестьяне обменивают на газеты хлеб и картофель; к концу года тираж достигал 100 тыс. экземпляров.
Чтобы эффективнее воздействовать на читателя, нацистским пропагандистам нужны были русские авторы, выразители местной юдофобии и антикоммунизма, способные совместить лозунги Министерства пропаганды с риторикой черносотенных листков и памятью о еврейских погромах начала века. Русские сотрудники газеты получали определенные привилегии: они освобождались от трудовой повинности и могли не опасаться депортации в рейх; им полагался улучшенный продовольственный паек, при необходимости – квартира и даже садовый участок. Владимир Соколов, очевидно, сам предложил свои услуги как антикоммуниста, интеллектуала и литератора и стал – под псевдонимом Владимир Самарин – автором, а затем и заместителем главного редактора "Речи". Главным ("ответственным") редактором был Михаил Октан (Ильинич), инженер родом из Одессы, высоко ценимый нацистами за свою активную антисемитскую позицию и к лету 1943 г. награжденный уже девятью немецкими орденами.
Самарин регулярно публиковал в газете статьи, в том числе передовицы, подписываясь как псевдонимом (Вл. Самарин), так и инициалами "В.С.". Его тексты содержательно и интонационно похожи как капли воды и разрабатывают несколько тем: недостатки (точнее, зверства) большевистского режима, его ответственность за войну и грядущее поражение в ней, дефекты режима капиталистического, еврейская закулиса и скорая ее гибель, возрождение русского народа, государства и православия. Например: