Сколько же тогда?
От двенадцати до пятнадцати тысяч, хотя в такие дни нам приходилось полночи возиться с ними. В январе составы прибывали в шесть утра.
Всегда в шесть?
Не всегда. Но часто.
Да.
Они не приезжали в строго установленное время.
Да.
Иногда один приезжал в шесть утра, другой – в полдень, третий – поздно вечером. Понимаете?
Хорошо. Прибывает поезд.
Не могли бы вы как можно точнее описать весь процесс в период наибольшей активности лагеря?..
Составы перемещались со станции Малкиня на станцию Треблинка.
Сколько километров от Малкини до Треблинки?
Примерно десять километров. Треблинка была деревней. Маленькой деревней. Станция с этим названием стала известной только за счет "спецпоездов" с евреями. В одном составе могло быть от тридцати до пятидесяти вагонов. Мы делили составы на части – по десять, двенадцать и даже пятнадцать вагонов в каждой, – и отгоняли отцепленные вагоны к рампе, в лагерь. Другие вагоны с запертыми внутри людьми оставались ждать своей очереди на станции Треблинка. Окна в поезде были заделаны колючей проволокой, чтобы никто не мог выйти. На крыше вагонов дежурили "сторожевые псы" – украинцы и латыши. Латыши были самыми жестокими. На рампе перед каждым вагоном стояли по два еврея из "синей" команды, следившие за тем, чтобы все прошло как можно быстрей. "На выход, живее, живее!" – кричали они. Кроме них, поезд встречали украинцы и немцы.
Сколько было немцев?
От трех до пяти человек.
Так мало?
Да. Клянусь вам.
И сколько украинцев?
Десять.
Десять украинцев, пять немцев.
Да, да.
Двое евреев… То есть двадцать человек из "синей" команды.
Да. Члены "синей" команды находились здесь… а здесь они отправляли людей внутрь. А тут работала "красная" команда. Да.
Что входило в обязанности "красной" команды?
Уборка одежды! Они должны были собирать одежду мужчин, одежду женщин и незамедлительно нести ее сюда.
Сколько времени, сколько минут проходило между высадкой на рампе и раздеванием?
Дайте подумать… если брать женщин, если брать женщин, это занимало… ну, скажем, час. Час; может быть, полтора. Если весь поезд, то два.
Да.
Через два часа все было кончено…
Между прибытием…
…И смертью.
…И смертью проходило всего два часа?
Два часа; иногда два с половиной – три.
За два часа уничтожали весь поезд?
Весь поезд.
А сколько времени уходило на каждую новую партию?
Невозможно определить: вагоны следовали один за другим, люди текли сплошным потоком. Понимаете? Мужчин, которые сидели здесь в ожидании своей очереди, вскоре отправляли наверх через так называемую кишку. Женщины входили последними… Под конец. Они тоже должны были туда подниматься, и они часто ждали здесь. Их отправляли всегда по пять человек, понимаете, по пять. Пятьдесят человек, шестьдесят женщин с детьми, которым приходилось ждать, пока не освободится место.
Они ждали голыми?
Да, голыми! И летом, и зимой.
Зимой в Треблинке бывает очень холодно.
Ну да, зимой, в декабре, особенно после Рождества…
Да.
Но и до Рождества там стоял… собачий холод! Температ у ра была где-то между 10 и 20 градусами мороза. Я-то знаю: сначала мы тоже буквально умирали от холода. У нас не было теплой одежды. Мы тоже мерзли.
Но еще холодней было…
…этим несчастным…
…в "кишке"…
…в "кишке" было очень, очень холодно. Очень холодно.
Да. А вы можете поподробней описать эту "кишку"? Что она из себя представляла? Сколько в ней было метров? Что делали люди в этой "кишке"?
"Кишка" имела в ширину около четырех метров. Как эта комната. Она была окружена изгородями – примерно такой высоты или, скажем, такой.
Стенами?
Нет, нет Колючая проволока с густо вплетенными в нее ветками, сосновыми ветками, понимаете? Это называлось "камуфляж". В лагере имелась "камуфляжная команда", состоящая из двадцати евреев, которые каждый день ходили собирать ветки.
В лес?
Да, в лес. И заделывали все щели. Все до одной. Ничего не увидишь: сплошная стена и справа, и слева. Абсолютно ничего. Сквозь нее ничего нельзя было увидеть.
Невозможно?
Невозможно. Та же картина здесь, здесь, здесь и здесь… и здесь… Сквозь нее ничего невозможно увидеть.
Треблинка, в которой уничтожили столько народа, была ведь небольшим лагерем, да?
Он не был большим. Пятьсот метров в самой протяженной части. По форме не прямоугольник, а скорее ромб. Видите: здесь поверхность ровная, а тут начинает возвышаться. На вершине холма находилась газовая камера. Туда нужно было подниматься.
"Кишка" называлась "дорогой на небо", да?
Евреи прозвали ее "вознесением", а также "последним путем". Я слышал только эти два выражения.
Так, я хочу представить. Они входят в "кишку"… И что дальше? Они совершенно голые?
Совершенно голые. Здесь стояли два охранника-украинца.
Да.
В основном для усмирения заключенных-мужчин. Понимаете? Если мужчины начинали артачиться, их били – ударами кнута. Кнутом. И здесь тоже. И здесь.
Да.
Принуждали только мужчин, но не женщин.
Не женщин?
Нет, их не били.
Откуда вдруг такая гуманность?
Сам я этого не видел.
Да.
Я сам этого не видел. Может быть, их все-таки били.
Почему бы и нет?
Почему бы и нет?
Все равно их ждала смерть. Так что почему бы и нет?
В газовых камерах? Да, конечно.
Абрахам Бомба
Абрахам, скажите, как это произошло? Как вас выбрали?
Поступил приказ немцев отобрать парикмахеров для какой-то работы. Для какой именно, мы тогда не знали, но мы собрали всех парикмахеров.
Сколько времени вы к тому моменту пробыли в Треблинке?
Около четырех недель.
Приказ был отдан утром?
Да, часов в десять утра, после прибытия очередного состава, когда женщин отвели в газовую камеру. Немцы вызвали к себе несколько человек из команды евреев-рабочих и спросили, нет ли среди них парикмахеров. До войны я довольно долго проработал парикмахером. Мои земляки – жители Ченстоховы и соседних местечек – знали об этом. Поэтому они выбрали меня; ну, и я тоже назвал нескольких парикмахеров, с которыми был знаком.
Профессиональных парикмахеров?
Да… И мы стали ждать… И вот нам приказывают следовать за ними, за немцами. Они отвели нас в газовую камеру, расположенную в другой части лагеря.
Идти пришлось далеко?
Нет, не очень далеко, но весь путь был скрыт за изгородями из колючей проволоки, перемешанной с ветками, чтобы никто не мог увидеть, предположить, что эта дорога ведет в газовые камеры.
Эсэсовцы называли этот проход "кишкой"?
Нет, они говорили… постойте… "путь на небо".
Himmelweg?
Да, да, himmelweg, путь на небо. Мы знали о нем еще до того, как начали работать в газовой камере. К нашему приходу немцы поставили в камере скамейки, чтобы женщинам было куда сесть. И чтобы они не подозревали, что это будет их последнее пристанище, последний миг, последний вздох. Чтобы они ни о чем не догадывались.
Сколько дней вы работали внутри газовой камеры?
Мы работали там неделю, а может, дней десять. Потом они решили, что мы будем стричь волосы в бараке для раздевания.
А как же газовая камера?
Она была слишком маленькой – комната размером четыре на четыре метра. И в такую комнату они загоняли целую толпу женщин. Те буквально на головах друг у друга стояли… Но, как я уже говорил, мы не знали, какую работу нам надо будет делать. Вдруг появился капо: "Парикмахеры, вы должны действовать так, чтобы женщины, войдя сюда, думали, что им предстоит только стрижка и душ и что потом они спокойно отсюда уйдут". Но мы уже знали, что отсюда не уходят, что это конечная остановка, что они не вернутся живыми.
Можете рассказать поподробнее?
Рассказать поподробнее… Мы ждали… Вдруг появляется партия заключенных… Женщины с детьми, целое море… Мы, парикмахеры, начали подстригать их, и некоторые – пожалуй, почти все – поняли, что с ними будет. Мы старались сделать все от нас зависящее…
Нет, нет…
…Старались быть как можно гуманнее.
Простите! Когда они появились перед газовой камерой, вы уже были там или вы вошли вслед за ними?
Я же вам сказал: мы уже были там, мы их ждали.
Внутри?
Да, в газовой камере.
И вот внезапно появлялись они?
Да, они входили в камеру.
Как они выглядели?
Они были раздеты – совершенно голые, без одежды, без всего.
Они были совершенно голыми?
Совершенно голыми – и женщины, и дети.
Дети тоже?
Дети тоже, потому что перед этим их всех вели в раздевалку – нужно было раздеться, прежде чем идти в газовую камеру.
Что вы испытали, когда в первый раз увидели, как они голыми входят в камеру?
Я подчинялся приказам, стриг волосы, как обычный парикмахер, который делает свою работу, с тем отличием, что стричь надо было очень коротко. Им нужны были женские волосы, они переправляли их в Германию.
Вы их стригли наголо?
Нет, просто коротко: нужно было заставить их поверить, что все идет как обычно.
Вы пользовались ножницами?
Да, ножницами и расческой. Не машинкой. Мы как будто просто делали им мужскую стрижку. Не стригли "под ноль", создавали иллюзию, что все идет как обычно.
Зеркал не было?
Нет. Ни зеркал, ни стульев, только скамейки и шестнадцать-семнадцать парикмахеров… А их было так много! На каждую уходило минуты две, не больше: стольких еще надо было обслужить.
Можете показать? Как вы работали?
Что ж!.. Мы работали очень быстро – свое дело мы знали. Как это выглядело?.. Мы стригли здесь, здесь… здесь… и здесь… с этой стороны… с другой – и работа была закончена.
Такими размашистыми движениями?
Размашистыми, конечно, у нас ни минуты свободной не было: за дверью уже ждала новая группа женщин, которым предстояло пройти ту же процедуру.
Значит, парикмахеров было всего шестнадцать?
Да.
Сколько женщин вы обслуживали за один прием?
За один прием… около… шестидесяти или семидесяти.
После этого двери газовой камеры закрывались?
Нет. Когда заканчивали с первой группой, входила вторая: в общей сложности набиралось сто сорок или сто пятьдесят человек. Немцы сразу же приступали к делу. Они приказывали нам ненадолго уйти из камеры – ну, скажем, минут на пять: тогда они пускали газ и умерщвляли этих женщин.
Где вы были в это время?
За дверями газовой камеры. А с другой стороны… ну, они входили с этой стороны… а с другой дежурили члены зондеркоманды, которые вытаскивали из камеры уже мертвых людей, хотя не все успевали умереть. И уже через две минуты… нет, пожалуй, даже раньше – через минуту… все было вынесено и вычищено до блеска: новая партия заключенных могла войти в камеру, где их постигала та же участь.
У женщин были длинные волосы?
Мы не смотрели, длинные они или короткие: мы должны были делать свою работу. Немцам нужны были волосы для каких-то своих целей.
Я вас спрашивал: "Что вы испытали, когда в первый раз увидели, как они голыми входят в камеру вместе с детьми, что вы почувствовали?" Но вы мне не ответили.
Знаете, какие там чувства… Там было очень трудно вообще что-то чувствовать: представьте, каково это – день и ночь работать среди мертвецов, среди трупов. Чувства атрофируются, человек становится бесчувственным, глухим ко всему на свете.
Хочу вам кое-что рассказать: в тот период, когда я работал парикмахером в газовой камере, прибыл поезд с женщинами из моего родного города, из Ченстоховы. Многих из них я знал.
Вы их знали?
Да, я знал их, мы жили в одном городе. На одной улице. С некоторыми из них я близко дружил. И вот когда они меня увидели, то буквально вцепились в меня: "Аби, что ты тут делаешь? Что с нами будет?" Что я мог им сказать? Что я мог им сказать? Со мной рядом работал мой друг, он тоже был моим земляком и хорошим парикмахером. Когда его жена и сестра вошли в газовую камеру…
Продолжайте, Аби. Вы должны. Это необходимо.
Слишком страшно…
Прошу вас. Мы должны это сделать. Вы сами это знаете.
Я не смогу.
Нужно. Я знаю, насколько это трудно, знаю. Простите.
Не продолжайте это…
Прошу вас. Не останавливайтесь.
Я вас предупреждал: будет очень тяжело. Они складывали волосы в мешки и отправляли в Германию. Ладно. Продолжим.
Хорошо. Что сказал этот человек, когда в камеру вошли его жена и сестра?
Он пытался с ними поговорить, с одной и с другой, но как он мог им сказать, что это последние мгновения их жизни, когда у них за спиной стояли нацисты, эсэсовцы, и он знал, что если скажет хоть слово, то разделит судьбу этих двух женщин, обреченных на смерть? Однако он делал для них все, что мог: не отпускал их от себя лишнюю секунду, минуту, обнимал их, целовал. Ведь он знал, что никогда больше их не увидит.
Франц Зухомель
В "кишке" женщины должны были ждать своей очереди. Они слышали рев моторов со стороны газовых камер. Возможно, они слышали также крики и мольбы заключенных.
Тогда ими овладевал смертный ужас. А человек, объятый смертным ужасом, не может сдерживаться, у него опорожняется или желудок, или мочевой пузырь… Поэтому там, где они ждали, впоследствии нередко находили экскременты в пять или шесть рядов.
И они вот так, стоя…
Нет, нет, они могли сесть на корточки, хотя могли и стоя… В общем, я не видел сам процесс, я видел только экскременты.
Ждали только женщины?
Да. С мужчинами все было иначе. Их гнали по "кишке" бегом. Женщины оставались там, пока не освобождалась газовая камера.
А мужчины?
Нет. Их гнали вперед. Кнутом.
Ах да.
Понимаете?
Они всегда заходили туда первыми?
Мужчины всегда заходили в камеры первыми.
Они не ждали?
Им не давали времени ждать. Нет, нет. Нет.
А смертный ужас?
Смертный ужас заставляет человека непроизвольно испражниться. Это широко известный факт… с человеком, если он знает, что скоро умрет, такое может произойти даже в кровати. Я видел, как моя мать опустилась на колени перед кроватью…
Ваша мать?
Да, моя мать… И возле нее образовалась большая куча… Вот. Ведь это установленный медициной факт, не так ли? Раз уж вы хотите знать правду: с момента приезда или даже с момента отправки – из Варшавы и других мест – людей постоянно били.
Били сильно – сильнее, чем в Треблинке, я вам ручаюсь. Потом – транспортировка в поезде: всю дорогу – на ногах, никакой гигиены, ни воды, ничего, кошмар. Потом открывались двери и начиналось!
Bremze, bremze, bremze.
Shipshe, shipshe, shipshe… –
не могу выговорить с моим протезом. Bremze, shipshe – это по-польски…
Что означает "bremze"?
Это украинское выражение, означающее "Живее! Живее!". Снова гонка. Град ударов кнутом. У эсэсовца Кюттнера был кнут величиной с него самого, не меньше! Женщины налево! Мужчины направо! Удары снова и снова!
Людей гнали без передышки?
Без передышки. Туда! Сюда! Shipshe, shipshe! Представляете?
Бегом!
Всегда бегом, всегда.
Беготня, крики!
Да, так их "приканчивали"…
Это делалось целенаправленно?
Целенаправленно. Не забывайте: все должно было пройти быстро! В задачу "синей" команды входило также вести стариков и больных в "госпиталь". Ведь старики и больные затормозили бы ход операций в газовых камерах. Со стариками они продолжались бы значительно дольше. Немцы сами решали, кого и когда отправить в "госпиталь": евреи из "синей" команды были лишь орудием казни – они просто вели людей в "госпиталь" или доставляли туда на носилках. В госпиталь посылали старух, больных детей, детей, у которых болела мать или была слишком старая бабушка: ребенка оставляли с бабкой, все равно она ничего не знала. "Госпиталь"!
У входа висело белое полотнище с красным крестом. К входу вел коридор. До самого конца они ничего не подозревали. Потом… они видели ров с мертвыми телами.
Да.
Тогда им приказывали раздеться и сесть на насыпь, после чего убивали пулей в затылок. Они падали в ров. Там ни на минуту не затухал огонь – бумага, отходы и бензин не давали ему погаснуть, да и само человеческое тело тоже очень неплохо горит.
Рихард Глацар