"Госпиталь" представлял собой узкий клочок земли, почти вплотную примыкающий к рампе. Туда отводили стариков. Мне и самому порой приходилось это делать. Лагерный "госпиталь", место казни заключенных, был открытым помещением без крыши, но при этом тщательно замаскированным, чтобы никто не мог увидеть, что происходит внутри. К нему вел узкий проход, очень короткий и напоминавший Schlauch – кишку. Настоящий лабиринт, хотя и в миниатюре. В самом центре "госпиталя" был вырыт ров. Слева от входа, около сарая, немцы соорудили что-то вроде помоста. Или трамплина. Люди должны были вставать на "трамплин", а если у них не было сил стоять – садиться на него… после чего, как говорили у нас в Треблинке, унтершарфюрер Мьете "давал каждому по пилюле". То есть пускал пулю в затылок. В дни наибольшей "активности" лагеря это происходило ежедневно. Ров, который имел три с половиной – четыре метра в глубину, был переполнен трупами. Иногда случалось, что по какой-то причине дети прибывали в лагерь одни, разлученные с родителями, – почему, не знаю. Этих детей тоже вели в "госпиталь" и убивали. "Госпиталь" и для нас, рабов Треблинки, был последним пристанищем. Не газовая камера. Мы оканчивали наши дни в "госпитале".
Рудольф Врба
Всегда находились люди, которые по прибытии поезда не выходили из вагонов: одни умирали в пути, другие были настолько больны, что никакие побои не могли заставить их сдвинуться с места.
И вот они оставались в вагонах. Нашей главной задачей было подняться в вагон, вытащить мертвых и умирающих и доставить на место, причем laufschritt, как говорили эсэсовцы, то есть бегом.
Да, laufschritt;
все надо было делать бегом…
…Immer laufen…
…Immer laufen – нас все время заставляли бегать… Немцы такие спортсмены, знаете… очень спортивная нация!
Мы должны были вытаскивать трупы из вагонов и почти бегом перетаскивать их к грузовику, который ждал у края рампы. Там всегда стояло наготове несколько грузовых машин: пять или шесть, иногда больше, когда как… Первая из них предназначалась для мертвых и умирающих. Немцы не очень-то старались определить, кто действительно умер, а кто просто притворяется. Понимаете, попадались и симулянты… Мы забрасывали трупы в грузовики. После этого машины трогались с места: первым шел грузовик с мертвецами, направляясь прямо в крематорий, который находился приблизительно в двух километрах от рампы.
В двух километрах? В то время? Это было еще до строительства новой рампы?
Да, до строительства новой. Это была старая рампа. Именно через нее прошли первые жертвы – миллион семьсот пятьдесят тысяч евреев. Через эту старую рампу. То есть большинство. Новая рампа была построена лишь потому, что планировалась "блиц-операция": уничтожение миллиона венгерских евреев. Механизм уничтожения основывался на следующем принципе: люди не должны знать ни куда они прибыли, ни что их ждет.
Они должны без паники, очень организованно отправляться прямым путем в газовые камеры. Особенно опасным было бы распространение паники среди женщин с маленькими детьми. Поэтому нацисты следили, чтобы никто из нас не произнес лишнего слова, способного посеять панику, – следили до последнего момента. Всякого, кто пытался вступить в контакт с новоприбывшими, или избивали до смерти, или отводили за вагоны и расстреливали. Если бы возникла паника, бойню пришлось бы устраивать прямо на месте, на платформе, а это грозило затормозить работу всего механизма!
Очередной состав нельзя пускать на станцию, пока там лежат трупы и кровь повсюду! Ведь от такого зрелища паника только увеличится. У нацистов было незыблемое правило: все должно пройти гладко, без сучка и задоринки. Поэтому времени зря они не теряли.
Филип Мюллер, член зондеркоманды, переживший пять ее ликвидаций
Перед каждой "обработкой" людей газом эсэсовцы принимали усиленные меры предосторожности. Крематорий окружали кордоном СС; другие эсэсовцы занимали двор с собаками и пулеметами наготове. Справа от входа начиналась лестница, ведущая в подземную раздевалку. В Биркенау было четыре крематория: II, III, IV и V.
Крематории II и III были идентичными. Во втором и третьем крематориях раздевалка и газовая камера находились под землей. Большая раздевалка, площадью около 280 квадратных метров, и большая газовая камера, где можно было убить газом до трех тысяч человек за один прием. IV и V крематории были другого типа: они не имели подземной части, все постройки были надземными. В IV и V крематориях размещались три газовые камеры: их производственная мощность была рассчитана на умерщвление максимум 1800–2000 человек. При приближении к крематорию люди видели все… эти ужасные приготовления, войска СС по периметру здания, лающих собак, пулеметы. Люди начинали догадываться, особенно польские евреи. Кое-кого, вероятно, начинали посещать мрачные предчувствия. Но никому из них даже в страшном сне не могло присниться, что через три-четыре часа от него останется лишь горстка пепла. Когда они попадали в раздевалку, им казалось, что они очутились в каком-нибудь международном информационном центре! К стенам прибиты крючки для одежды, каждый со своим номером.
На полу стоят деревянные скамейки, чтобы люди могли "раздеться с комфортом", как говорили немцы. На многочисленных опорных столбах раздевалки развешены плакаты с надписями на всех языках мира: "Будь чистым!", "Вши – твоя смерть!", "Умывайся!", "Вперед! На дезинфекцию!". Все эти плакаты имели своей целью обманом заставить людей раздеться перед входом в камеру. Слева, перпендикулярно входу, – сама газовая камера, оснащенная массивной дверью. В крематориях II и III так называемые эсэсовцы-дезинфекторы распыляли кристаллы циклона через отверстия в потолке, а в крематориях IV и V – через отверстия в стенах. Пяти-шести ящиков циклона хватало, чтобы умертвить две тысячи человек. "Дезинфекторы" приезжали на грузовике с изображением красного креста, сопровождая колонны людей, чтобы те поверили, будто их ведут в баню. Но на самом деле красный крест был не более чем ширмой: в грузовике лежали ящики с циклоном и молотки, которыми их вскрывали. Смерть наступала от отравления газом через десять-пятнадцать минут. Самым страшным моментом было открытие газовых камер. Зрелище просто невыносимое: тела, спрессованные в единую массу, как базальт, как глыбы камня. И вот они вываливаются из дверей камеры! Я видел это несколько раз. И это было тяжелее всего перенести. К такому не привыкнешь никогда. Это невозможно.
Невозможно.
Да. И надо иметь в виду, что, когда газ начинал действовать, он распространялся снизу вверх. И в чудовищной битве, которая разыгрывалась после этого, – а это была настоящая битва – свет в камере выключался, наступала кромешная тьма, и самые сильные лезли вверх по головам других.
Вероятно, они чувствовали, что чем выше они поднимаются, тем больше становится воздуха, тем легче дышать. Начиналось настоящее сражение. И одновременно почти все устремлялись к дверям. Срабатывал психологический фактор, дверь была рядом… они кидались к ней, как будто надеялись ее взломать! В этой смертельной битве человеком двигал слепой инстинкт. Вот почему дети, а также самые слабые и старые из взрослых оказывались внизу, под грудой тел. А самые сильные – наверху. В этой смертной битве ребенок мог оказаться погребенным под телом собственного отца.
А когда открывали дверь камеры?
Тела вываливались наружу… вываливались как каменные глыбы… как груда камней из кузова грузовика. Там, где рассыпали циклон, людей не было. Рядом с кристаллами – ни души. Да. Пустое пространство. Вероятно, жертвы чувствовали, что в этих местах сильнее всего действие газа. На телах… виднелись раны, поскольку в темноте начиналась свалка, люди толкались, дрались. Грязь, нечистоты, кровоподтеки – кровь сочилась из ушей, из носа. Уже не раз отмечали, что тела, лежащие на полу, были из-за страшной давки деформированы до неузнаваемости… у детей проломлены черепа…
Да.
Что?
Ужасно.
Да. Рвота, кровь. Из ушей, из носа… Также, может быть, менструальная кровь – да, почти наверняка! Все смешалось в этой битве за жизнь… смертельной битве. Страшное зрелище. Ху же не придумаешь. Не было смысла говорить правду тем, кто переступал порог крематория. Все равно уже никого не спасешь. Слишком поздно. Помню, в 1943-м – я тогда работал в крематории V – прибыл состав из Белостока. И один из членов зондеркоманды в раздевалке узнал в какой-то женщине жену друга. Он сказал ей без обиняков: "Они вас убьют. Через три часа от вас останется горстка пепла". Женщина поверила, поскольку его знала. Она побежала к другим женщинам и сообщила им: "Нас всех собираются убить! Нас отравят газом!" Матери с детьми на руках не хотели этого слышать. Они решили, что та женщина сошла с ума. Они оттолкнули ее. Тогда она пошла к мужчинам. Но тоже впустую. Не то чтобы они ей не верили – слухи о казнях доходили до Белостока, до Гродненского гетто и до других мест… Но никто не хотел это слышать! И когда женщина увидела, что никто ее не слушает, она расцарапала себе все лицо – от отчаянья. Находясь в состоянии шока. И она запричитала. И чем же это закончилось? Всех отправили в газовую камеру, а эту женщину задержали. Нас построили перед печами. Сначала они пытали ее, страшно пытали, потому что она не хотела выдать его имя. В конце концов она все-таки назвала того, кто все ей рассказал. Его вывели из строя и бросили живым в печь. Нам же сказали так: "Любой, кто будет болтать языком, закончит, как он!" Мы часто совещались между собой, между членами нашей зондеркоманды: как сказать людям правду? Как сообщить им?.. Но опыт – ведь этот случай был не единственным, подобное происходило несколько раз – показывал, что это бесполезно. Что это сделает последние мгновения людей еще более трудными. "Если уж на то пошло, – думали мы, – с польскими евреями или с бывшими узниками Терезиенштадта (чешского "семейного" лагеря), которые уже шесть месяцев живут в Биркенау, еще имеет смысл о чем-то говорить".
Но с другими… представьте себе евреев из Греции, Венгрии, с Корфу, которые провели десять или двенадцать дней в пути без еды и воды, умирая от жажды! В лагерь они прибывали в состоянии легкого помешательства. С ними немцы обращались по-другому. Им говорили: "Раздевайтесь, сейчас вам принесут чай". И эти евреи находились в таком состоянии, были настолько измотаны бесконечной дорогой, что все их мысли, все мысли крутились вокруг одного и того же: как бы утолить жажду. И палачи хорошо это знали. Я бы назвал это заранее спланированным и рассчитанным процессом уничтожения: их доводили до такого состояния, не давая пить, чтобы они сами бежали в газовые камеры. На самом деле эти люди фактически были уничтожены еще до того, как заходили туда. Представьте себе детей. Они молили матерей, кричали: "Мама, ради Бога, воды, воды!" Да и взрослые, не пившие несколько дней, не могли думать ни о чем другом. Говорить с ними не имело никакого смысла.
Корфу.
Бывший узник Освенцима
Это мои племянники, они сгорели в печах Биркенау. Сыновья моего брата. Их отвели в крематорий вместе с их матерью. Все трое сгорели в печах Биркенау. Мой брат был болен, поэтому его бросили в печь крематория и сожгли там, в Биркенау.
Моше Мордо
Моему старшему было семнадцать лет, другому – пятнадцать. Еще двое детей были убиты вместе с их мамой, да, всего четыре ребенка.
И ваш отец тоже?
Да, папа тоже.
Сколько лет было вашему отцу?
Папе было восемьдесят пять, он был уже старый.
Он погиб в Освенциме?
Да, в Освенциме, прожил восемьдесят пять лет и умер в Биркенау.
Ему пришлось проделать все путешествие отсюда до Освенцима?
Да, погибла вся семья. Сначала газ, потом – крематорий.
Армандо Аарон, председатель еврейской общины Корфу
9 июня 1944 года, в пятницу утром, все члены еврейской общины Корфу, с трудом сдерживая страх, пришли сюда и предстали перед немцами.
Площадь кишела войсками СС и полицейскими, мы двинулись дальше. С нами шли даже братья Реканати, афинские евреи, предатели, которые после войны были приговорены к пожизненному заключению.
Но сейчас они уже на свободе. Мы двинулись дальше; нам дали приказ идти вперед, вот мы и шли…
Вы шли по этой улице?
Да, по этой.
Сколько вас было?
Приблизительно тысяча шестьсот пятьдесят человек.
Но это же целое шествие?
Да, целое шествие, целое шествие. Христиане стояли вон там. Да, христиане; они смотрели.
Где они были? На углу улицы?
Да. И на балконах. И когда мы собрались здесь, сзади подошли гестаповцы с пулеметами.
В котором часу это было?
В шесть часов утра.
День был ясный?
День ясный. Да. В шесть часов утра.
Тысяча шестьсот пятьдесят человек – это ведь целая толпа…
Тут собрались все. Христиане прослышали, что здесь собрали евреев. И тоже пришли сюда.
Зачем?
Для них это было бесплатное кино. Надеюсь, что такое никогда больше не повторится.
Чувствовали ли вы страх?
Мы были очень напуганы. Когда видишь такое… Собрали всех: молодежь, пациентов больниц, маленьких детей, стариков, душевнобольных и т. д. Когда мы увидели, что они пригнали сюда даже сумасшедших, что они забрали пациентов из больниц, мы очень испугались и подумали, что опасность нависла над всей общиной.
Что именно вам сказали?
Что мы должны собраться перед этой крепостью, откуда нас отправят на работы в Германию. То есть в Польшу, отправят в Польшу. Немцы обклеили все стены в Корфу объявлениями, которые были обращены к евреям: вы должны собраться в указанном месте. И что, когда мы соберемся и уедем, без нас жизнь в Греции станет намного лучше. Бумага была подписана префектами, полицейскими начальниками и мэрами.
Слова о том, что без евреев станет лучше жить?
Да. Мы сами видели, когда сюда вернулись, правда?
На Корфу есть антисемитизм? Всегда ли он существовал?
Он существовал, да, он существовал, но в предвоенные годы был не таким уж сильным.
Почему?
Потому что тогда люди не думали о евреях плохо.
А сегодня?
Сегодня его нет, мы свободны.
Какие сегодня у вас отношения с христианами?
Хорошие. Очень хорошие.
Что говорит месье?
Он спрашивает, о чем вы меня спрашиваете. Он тоже говорит, что они хорошие, отношения с христианами.
Все евреи были вынуждены жить в гетто?
Да, большая часть.
Что произошло после депортации евреев?
У нас забрали всю собственность, у нас забрали все золото, какое у нас было с собой, у нас забрали ключи от наших домов и все там разграбили.
Кто грабил?
По закону все переходило греческому государству. Но греческому государству досталась лишь небольшая часть; все остальное было разграблено, захвачено.
Кем захвачено?
Всеми, в том числе немцами.
Из той тысячи семисот человек, которых депортировали…
…Выжило сто двадцать два человека. 95 % погибло.
Поездка из Корфу в Освенцим была долгой?
Нас задержали здесь 9 июня, а на место мы прибыли 29-го. И в тот же день ночью почти всех сожгли в печах.
Ваше путешествие длилось с 9 по 29 июня?
Первые пять дней мы оставались здесь. В этой крепости. Никто не пытался бежать, не желал бросать отца, мать, братьев. У нас была солидарность – и религиозная, и семейная. 11 июня отбыла первая партия. Я был отправлен со второй партией 15 июня.
На каких судах вас перевозили?
Они назывались zattera – их сколачивали из досок и бочек. Нас тянул на буксире небольшой корабль с немцами на борту. Нашу посудину охраняли всего лишь один-два, может быть, три немца, то есть жалкая кучка людей, но страх, как вы понимаете, был эффективнее любого охранника.
В каких условиях проходила ваша поездка?
В ужасных условиях. Ужасных. Без еды, без воды, по девяносто человек в вагонах для скота, рассчитанных на двадцать голов; всю дорогу на ногах – многие умирали в пути. Мертвецов просто перекладывали в другой вагон, присыпав хлоркой. Всех, даже мертвых, потом сожгли в Освенциме.
Вальтер Штир, бывший член нацистской партии, бывший начальник 33-й канцелярии Райхсбана (железных дорог Рейха)
Вы сами не видели ни одного поезда?
Нет, никогда. Никогда. Мы были завалены работой, я не выходил из своей конторы. Мы работали днем и ночью.
Gedob. Gedob расшифровывается как…
"Главное управление восточных железных дорог". В январе 1940 года меня прикомандировали к краковскому отделению "Гедоба". В середине 1943-го я был переведен в Варшаву. Меня назначили начальником департамента по планированию железнодорожных маршрутов. Вернее, начальником отдела по планированию железнодорожных маршрутов.
Но ваша деятельность после 1943 года оставалась прежней?
Да. С единственной разницей, что меня сделали начальником.