Вероятно, тучи над командиром взвода сгущались. В госпиталь приехали командир его полка и замполит. Они на целый час оккупировали кабинет начмеда госпиталя, упрашивая его защитить молодого лейтенанта, только что начавшего свою службу. Подключили юриста армии. Где они были, когда лейтенант обращался к ним за советом и помощью! Официальное положение дела наталкивалось на реальную несправедливость и рождало еще большее зло. Положительную роль сыграло офицерское собрание части: офицера оставили в его должности. А солдата в конечном счете признали негодным к службе в ВДВ и перевели дослуживать в Ташкент.
"Коломенская верста"
Октябрь 1987 г. Кабульский госпиталь. В терапевтическом отделении много больных, традиционных для госпиталей мирного времени. Есть и местная патология. Командир бригады спецназа, 35 лет, до 2 метров ростом, кожа да кости, но жилистый и дюжий. Курит по 2–3 пачки сигарет в день. Бронхит и начальные признаки эмфиземы. Сейчас бы это назвали ХОБЛ легкой степени. Лечится. Но дело не в бронхите. Он систематически ходит в рейды, напряженные и опасные.
"Как только эту коломенскую версту еще не подстрелили, шутят соседи по палате. Его ведь из-за каждой скалы видно". Физиологические резервы человека, по-видимому, очень велики, и дело не только в бронхите и резком дефиците массы тела. К тому же сам он говорит, что в его родне все длинные и худые.
У спецназовцев трудная работа. В горы бойцы берут по 6 литров воды, оружие, боеприпасы, продукты. Работа опасная. Выследить и уничтожить караван противника, везущий боеприпасы, сложно. К этому долго готовятся, используя все виды разведки. Сутками ждут в засадах, связываясь по рации.
И у каравана своя тактика. Километрах в пяти впереди идет кочевник с посохом (его пропускают), а за ним тащится цепочка верблюдов (и это еще не то), а уж потом движутся машины – тойоты, доверху груженые, с людьми и оружием, в любой момент готовые обороняться. Не вовремя выйти из-за камней – значит, выйти на верную смерть.
Сообщают авиации, вертолеты с малой высоты "раскрывают" караван, он становится уязвимей, и тогда уж начинается атака.
Бог знает, как этому капитану, "коломенской версте", удавалось уцелеть в этой боевой обстановке! Какую выдержку нужно было иметь! Обыкновенная мишень. Нервы изнашиваются, тем более, что ты такой "жираф большой". В перерывах между рейдами реабилитация обязательна.
"Шабашник"
Ереван. Декабрь 1988-го года. Госпиталь "Эребуни".
Хожу по хирургическому отделению. Хожу, как будто ношу несу. Люди охотно доверяют мне свою боль, и хотя я больше молчу или, послушав сердце и легкие, подбодрю тем, что с этим у них все в порядке, или о Саратове и Волге упомяну – не Бог весть что, – очень благодарны.
Одессит (русский по национальности) – "шабашник" (как он сам себя назвал), 26 лет, приехал в Ленинакан 7 декабря в 9 утра. Пришел домой и лег спать. Приехал так, без определенной цели. Вдруг заходила комната, и понесло вещи. Ухватился за спинку кровати. Во время 3-го толчка, основного, выбросило стену дома с большим окном, и в этот провал вылетела койка. Упала с 8-го этажа на груду обломков ножками вниз и тотчас же была накрыта панелью. Головной конец сдержал тяжесть плиты, хотя и сплющился, а левая голень попала под край плиты. Было трудно дышать, так как прижало грудь, но орал "благим матом".
Люди доползли до него, но 5 часов не могли сбросить плиту, не было чем. Затем подъехала техника, пострадавшего вытащили и отвезли в "Эребуни", крупнейшую больницу Еревана. Ампутация бедра в нижней трети. Написал письмо только матери. Жене в Одессу не сообщает – "зачем расстраивать", а может быть, не уверен в ней.
С тех пор вот уже больше трех недель не спит: "Ничего не берет – ни седуксен, ни снотворные". И не потому только, что болит рана. Его поражает стечение обстоятельств: случайно приехал, случайно за 2 часа до землетрясения, случайно вылетел вместе с койкой, и она его спасла. "Приехал за ампутацией здоровой ноги". А теперь, как жить, если твоя профессия – шабашник? Что ему ответишь". Он помолчал и добавил: "Первые две недели непрерывно рвало, хотя голову и не ушибло". Синдром длительного раздавливания. Интоксикация.
Столбняк
Декабрь 1988 г. Ереван, время массового поступления пострадавших из зоны землетрясения. Посетил реанимационное отделение госпиталя "Эребуни".
На 18-ти штатных койках в дни массового поступления здесь лежало до 50-ти больных, заполняя широкий коридор. Правда, многие умирали тут же, доставленные уже в агональном состоянии. Показывал мне больных сам заведующий Эдуард (Эдик), фамилию я не запомнил.
Энергичный и подготовленный реаниматолог.
В отдельной палате лежал молодой армянин, поступивший из Спитака. Всего лишь ссадина на ноге и… столбняк. Уже 18 дней на искусственной вентиляции легких. Теперь уже есть признаки восстановления самостоятельного дыхания. Эдик говорит, что он выкарабкается. А несколько дней тому назад здесь же умерла от столбняка женщина. Все это – дефект первой помощи, не вводят противостолбнячную сыворотку. Было еще трое мужчин, больных столбняком: все умерли.
Мне прежде не приходилось видеть больных столбняком. Вспомнил, что еще в 60-тые годы таких больных лечил мой однокашник, а ныне профессор Г.Н.Цыбуляк.
Спустя несколько дней еще один мой визит в госпиталь Эребуни.
Идем с Эдиком в палату, где лежал тот больной со столбняком.
Лежит без аппарата искусственного дыхания, поправляется. Рядом – родственники. Здесь так принято.
Напротив лежит пожилая женщина. Поступила из Кировакана.
Глядя на нее, Эдик сердится и говорит, что и здесь причина столбняка в дефекте работы предыдущего этапа медицинской помощи.
История этой женщины была таковой: она поступила в Ереван, в военный госпиталь из Спитака. Во время землетрясения ее завалило обрушившимся домом, при этом левая кисть была прижата горячей плитой. С диагнозом – инфицированный ожог левой кисти 3б степени – находилась на лечении с 9.12 по 31.12. 26-го ее кисть была ампутирована. Была выписана к родственникам в Кировокан. А три дня спустя в связи с ухудшением состояния ее вновь направили в Ереван, но на этот раз в больницу "Эребуни". Здесь был установлен диагноз столбняк (тризм, затруднение глотания). Применены лечебные сыворотки, но безуспешно.
Было установлено, что при поступлении в военный госпиталь противостолбнячный анатоксин ей введен не был. Лечащий хирург в военном госпитале высказывал подозрение на столбняк еще в 20-х числах декабря, но не был поддержан невропатологом.
Вот записи невропатолога в истории болезни: "Жалобы на затруднение при открывании рта. Тризм жевательных мышц, ригидность затылочных и фасцикулярных мышц". А заключение: "Столбняка нет, истерическая реакция. Микстура Павлова". И позже: "Поведение установочное. Разговаривает сквозь стиснутые губы. Выражен повышенный тонус, по просьбе расслабляется. Истерическая реакция. Реланиум."
В начале января больная умерла от столбняка. Умер и как будто выздоравливавший мужчина. Чего-то недосмотрели. Говорят, разъяренные родственники здесь же избили реаниматолога Эдика. Жаль если так. Доктор он хороший. От столбняка умерли все больные, у которых он был выявлен. Всем им сразу после травмы не был введен анатоксин.
Эти наблюдения, которым уже четверть века, я привел в своей книге "Армянская трагедия. Записки врача" (Саратов, 1996)
Отравление уксусной эссенцией
В 1968-м году в Саратов, в тогда еще маленькую областную больницу была доставлена из сельского района 16-летняя девушка, ученица 9 -го класса школы, с отравлением уксусной эссенцией.
Дело было так: ухаживал за ней ее одноклассник, и случилась у них любовь. Все было по взаимности, но она забеременела. Начались страдания. Жила она у своей бабушки в поселке. Сказать о случившемся кому-либо боялась, в том числе и бабушке. Месяца через четыре животик ее стал заметен. Девочка заметалась. Парнишка к ней очень хорошо относился, все время был с ней, но и он не смел признаться своим родителям, а сам не знал, что предпринять в этом положении. Тогда девушка в отчаянии решила покончить с собой и выпила уксусной эссенции. Выпила глотка два. Обожгла рот, горло и пищевод. Было очень больно, но кричать не могла и тем более глотать. Когда увидела ее дома бабушка, то сразу и понять не могла, а как узнала о причине отравления, стала ругать ее за то, что она не открылась ей вовремя. Вызвали скорую помощь и отвезли в Саратов, в клинику.
Скромная простая девушка маленького роста. Просто ребенок. Возле нее сидел ее парнишка. Тоже, в сущности, подросток. Лицо поступившей было бледным, вокруг губ виднелись следы от потеков кислоты. Говорила шепотом. Глотала с трудом из-за болей и только жидкую пищу: теплое кипяченое молоко с маслом, сырое яйцо, теплый сладкий чай. Аппетита у нее не было, поэтому кормили с ложечки. Ухаживали за ней медсестра, паренек ее и приехавшая позже бабушка. Присылали продукты и родители ее жениха, они любили эту девочку.
Осмотрел ее и хирург (в областной больнице было хирургическое отделение). Применялась консервативная местная тактика. Использовались перорально антибиотики, в том числе местного действия. Из-за вдыхания паров кислоты в первые минуты поражения присоединился трахеобронхит. Обеспечивалась профилактика возможной токсической пневмонии. Требовалось время. Некротические изменения по ходу поражения должны были отторгнуться. Больную нужно было кормить. Применялся зонд. Это позволяло вводить бульоны. Боли во рту постепенно стихли. Пневмония не состоялась. Пищеводного кровотечения, которого боялись, не случилось. А самое главное, удалось сохранить беременность. Все это время нашу пациентку наблюдала гинеколог.
Где-то недели через две хирурги в условиях нашего отделения перешли к тактике бужирования пищевода, чтобы предупредить его рубцевание. Девочка перешла на полупостельный режим, стала больше двигаться. Я приходил к ней каждый день. Персонал отделения привык к ней и полюбил ее. Как жаль, что в трудную минуту возле нее не оказалось внимательного и мудрого человека.
Она выписалась, но еще долго приезжала к нашим хирургам. Знали, что приступила к занятиям в десятом классе и что благополучно родила ребенка.
Рак Фатерова соска
Это было в 1955-м году, в Ленинградской областной больнице, в клинике Н.С.Молчанова. Я был тогда слушателем 5-го курса ВМА им. С.М. Кирова, и мне была поручена курация больной с тяжелой желтухой неясного генеза. В результате своих наблюдений с учетом данных специального обследования я должен был составить историю болезни этой больной в качестве контрольной работы.
Больная уже с месяц находилась в клинике и была в основном обследована. Было ей лет 50, и отношения наши носили условный характер: я в ее глазах был всего лишь молоденьким студентом.
Она мучилась от болей в центральной части живота, её истощали рвота пищей, беспокоил зуд кожных покровов. Желтуха носила интенсивный характер. Цвет кожи был темно-коричневым с зеленым оттенком. Кожа была в расчесах. Заметным было похудание. Стул был обесцвечен и напоминал куски свечи.
Разговаривала со мной она неохотно, но я все же выяснил у нее, что желтуха возникла как-то сразу, буквально за неделю, и быстро усилилась. Ей предшествовала постоянная боль в эпигастрии. При обследовании было обнаружено умеренное увеличение печени, высокий прямой билирубин в крови и отсутствие стеркобилина в кале. В моче отмечалась уробилинурия. Желудок и пищевод не были изменены. Все это говорило о механической природе желтухи. Вместе с тем, камней в желчном пузыре найдено не было. Природа закупорки желчи была неясна и нашему преподавателю П.С Никулину. Затруднялся и лечащий врач. В то время еще не было УЗИ брюшной полости. Поэтому диагноз носил синдромный характер.
Конечно, мне эта загадка сразу оказалась не по зубам. В поисках сведений о дифференциальной диагностике механических желтух я увлекся предположением о раковом поражении желчевыводящих путей, тем более, что процесс имел явные черты злокачественности (темп, прежде всего). Порылся в книгах. Написал контрольную историю болезни и отдал ее преподавателю.
Учебный цикл заканчивался зачетом по госпитальной терапии. Принимал его профессор М.Л.Щерба – автор известной монографии "Общий амилоидоз". Наш преподаватель сказал профессору о моем самостоятельном мнении о больной, которую я курировал. "Пятерка" была обеспечена.
Позже больная умерла. Диагноз клиники – "Рак Фатерова соска, механическая желтуха" – был подтвержден.
Выродок
В реанимационное отделение Кабульского госпиталя в начале декабря 1987-го года поступил здоровенный солдат с толстыми набухшими от крови повязками на голове. Агрессивен, сквернословит нещадно. Медсестры, привязывая его к койке, покрикивают: "Молчи, выродок! Добрые люди гибнут, а таким везет!"
Дело необычное. Оказывается, он давно уже издевался над молодыми солдатами в своем взводе, издевался как-то особенно изощренно. Один из солдат повесился. Прямых улик не нашли, и садист остался в подразделении, и, переждав время, вновь занялся прежним. Стал заставлять молодых пить раствор хлорамина.
В конце концов, кто-то из бойцов не выдержал и, когда мучитель заснул на койке, схватил топор и нанес ему шесть рубленых ран на голове. Ухо разрубил, щеку, но ни одна рана на черепе не оказалась проникающей. Вывернулся, бандюга.
Позже он отлеживался в хирургическом отделении. И самое главное – еще неизвестно, кого осудят.
Бронхоастматический статус
1968-й год. В терапевтическое отделение 1-й Саратовской областной больницы была доставлена из района школьница 15-ти лет с затяжным приступом бронхиальной астмы. Бронхиальная астма – дело обычное для ЦРБ, но в данном случае приступ оказался тяжелым.
Клиническая картина приступа экспираторного удушья у больной была обычной, но купировать его при поступлении в отделение не удалось. Обструкция бронхов не поддавалась традиционным методам. Использовались пероральные бронходилятаторы, внутривенные вливания, в том числе гормональных средств (30–60 мг преднизолона), теплое питье, банки на спину, массаж грудной клетки и пр. Приступ временами немного отступал, но рецидивировал вновь. Мы тогда мало знали о бронхоастматическом статусе, вероятно, то, что наблюдалось у нашей больной, и было статусом.
Девушка, худенькая, явно не спортивного вида, очень устала, так как из-за удушья не могла в постели лечь и хотя бы немного поспать. Что было делать? Приходилось вновь и вновь повторять малоэффективные попытки лечения. Дело шло к окончанию рабочего дня, оставлять неразрешившуюся ситуацию на дежурного врача было опасно.
Я подсел к больной у ее изголовья. Вдох короткий, выдох долгий и надсадный. В глазах больной усталость и отчаяние. Интуитивно я приблизился к ней и, взяв ее за руки, стал навязывать ей более эффективный ритм дыхания. Более медленный, но более полный выдох. "Делай, как я!" – говорил я, глядя ей в глаза. "Дыши, как я!" "Слушайся меня!" Мы стали с ней как одно целое. Это было трудно. Временами я уставал и делал для себя передышку. И вновь мы дышали с ней синхронно. Постепенно она стала выдыхать свободнее. Через 15 минут этой работы она впервые откашлялась. Это был очень хороший признак. Я дал ей отдохнуть от "командного" режима и распорядился, чтобы ей дали свежезаваренного сладкого горячего чая. Удушье оставило ее. Она опустилась на подушку и заснула. Я смог уйти из клиники только после этого. Утром следующего дня больная дышала нормально.
Что это было? Интенсивная психотерапия и навязанная волевая регуляция дыхания? Ее собственных сил на это не хватило бы. А может быть, это был суммарный результат всего, что в тот день применялось? Как в той присказке: "Ел-ел и наесться не мог, а булочку съел под конец и наелся."
Вот такой случай был. Хотите, верьте, хотите, нет.
Знаю, где умру
Страшно не умереть,
а превратиться в прошлое,
не утвердив себя в настоящем
(Авт.)
В 1964-м году (я был тогда клиническим ординатором в клинике Н.С.Молчанова) к нам госпитализировали старика. Было известно, что подобрали его в вестибюле здания Ленсовета – упал в голодный обморок. В Ленинград его погнала беда.
В палате, пока был слаб, дед больше молчал, но потом постепенно разговорился. Вспомнил, как еще парнишкой в подпасках жил. Мировую войну отвоевал. Женился, но детей Бог не дал. Жили в деревне тихо и ладно. С Отечественной вернулся даже не раненый, а ни деревни, ни жены, никого – все немцы сожгли. Подался в соседний район – в пастухи. Неделю у одних, неделю у других, так и жил, пока силы были. А когда работать не cмог, кормили из милости. Да ведь людям самим трудно было – время послевоенное. Можно было бы и о пенсии похлопотать, да лет пять до того беда приключилась: документы потерял. А как их справишь? Деревни, где он жил, в разные годы то за Новгородской, то за Псковской, то за Ленинградской областями числились. Деревенские посоветовали, и подался он в Ленинград, пешком, к большой советской власти.
Добрался, пришел в Облисполком. Толкался – толкался в дверях и в коридорах, пока без сил не свалился. Оголодал.
В клинике его откормили, окреп, отогрелся душой. Парикмахер постриг его. Аккуратный такой старичок стал. Месяц пролежал, другой пошел. Не знали, что же с ним делать.
В ту пору вел палату я. Среди моих больных был фронтовик – бывший замполит полка. Общительный и добрейший человек. Написали мы с ним письмо в Ленинградский обком партии об этой истории и приложили официальную выписку из больницы. А дней через 20 пришел ответ с решением – направить деда в Дымовский дом престарелых Ленинградской области и оформить паспорт.
Как мы радовались! Радовался и дед.
Уже осень была на дворе. Принесли ему, кто что мог, из одежды. Я галифе военное принес. Все отделение провожало деда. А к лету от него пришла весточка. Чья-то рука точно повторяла дедовы слова: "Сообщаю вам, что сыт, здоров, обут и одет, за коровками ухаживаю. Ничего мне не надо. А главная моя благодарность – что я з н а ю, г д е у м р у…"
Ему было страшно не умереть, а превратиться в прошлое, не утвердив себя в настоящем. И он жил.
Милосердие в его разных проявлениях, в том числе врачебное, в те годы особенно, было частым, несмотря на то, что люди после войны жили плохо, а может быть, потому, что плохо жили. Лучше чувствовали другого человека.
Война догнала
Декабрь 1988 г. Госпиталь "Эребуни". В хирургическом отделении лежит небритый старик, 68 лет, из Спитака, инвалид 2-й группы в связи с анкилозом голеностопного сустава после огнестрельного ранения, полученного еще в Великой Отечественной войне.
Во время первого подземного толчка был на втором этаже дома. Упало перекрытие, сдавило стопу больной ноги. Из-за этого он оказался таким неловким. Кричал. Никто не слышал. Потом уже кричать не мог, только стонал. Отдыхал. Пальцами здоровой ноги стал подкапываться под сдавленную ногу. Стопу ему удалось вытащить лишь через 15 часов. Вылез из развалин самостоятельно. В "Эребуни" ему была сделана ампутация пострадавшей стопы. В о й н а д о г н а л а.
Спустя неделю я вновь посетил госпиталь. Старый солдат с ампутированной стопой, лежит на прежнем месте. Рядом с ним его жена – старуха в платочке. Улыбается щербатым ртом, считает, что уже скоро сделают протез.