Сидя в окопе рядом с Оверчуком, я по телефону слышал приказание Ефремова Оверчуку завалить деревьями перед обороной батальона ведущее на Житомир шоссе.
- Завал делайте выше, а по бокам его поставьте противотанковые орудия, сейчас они к нам подойдут.
- Слушаюсь, - ответил Оверчук и попросил разрешения уйти в роты.
В это время мне позвонил из роты Сорокоумов и сообщил, что "второй" - таков был условный позывной Перфильева - сейчас был в траншеях вместе с парторгом, комсоргом и агитатором полка.
- И когда он только спит? - с оттенком восхищения сказал Оверчук. - Вот и в бою, попробуй ему что-нибудь неверно ответить, когда он на НП батальона из штаба идет через роты и все уже знает: и как кормили, и чем кормили, и сколько раз, и какой глубины окопчики у солдат, и то, что они иной раз чрезмерно экономят патроны.
Мне отрадно было слышать это о своем товарище.
Оверчуку позвонили из штаба полка: танковые колонны противника прорвали нашу оборону под Житомиром и движутся вперед с задачей овладеть Киевом; вражеские танки в любую минуту могут появиться перед батальоном. Оверчук, выслушав это сообщение, поспешил в роты.
Я сидел в наскоро отрытом окопе, напряженно всматривался в темноту; мне казалось, что противник вот-вот появится и начнется то неизведанное и, чего греха таить, страшное, что зовется боем. Я так и не уснул в эту ночь, впрочем, как и все офицеры полка.
Противник не появился.
Перед самым рассветом к нам на КП батальона пришел Перфильев. Он сел около меня и неожиданно заговорил о жене.
- Я потерял ее в начале войны, а думать не перестаю о ней каждый день. Жива она - значит я уже отец, нет ее - вдвойне сирота… Сережка, Сережка, милый мой лейтенант, до чего же хороша жизнь! Стоит она, черт возьми, чтоб за нее так сражаться! Весь мир на нас смотрит: победим - всех осчастливим. Не станет меня, тебя, а победить должны…
Меня тронули его слова. Мы посидели молча, погрузившись в раздумье. Потом Ефим попросил по телефону связать его с политотделом дивизии, вызвал подполковника Воробьева. Разговор их был коротким, и в конце его Перфильев сказал:
- Понятно.
Обняв меня, осторожно зашептал, прислушиваясь к храпу Пылаева:
- Сережа, милый, впереди нас части отходят… Вот-вот будут здесь. Завтра быть бою. Поспи немного. Мне все равно не уснуть.
Я отрицательно покачал головой:
- Лучше ты усни, Ефим: у меня взвод, а у тебя полк, тебе завтра будет больше работы.
- У тебя, Сережа, от взвода бессонница, а ну-ка, умножь ее на масштаб полка. Да притом я днем выспался, ехал верхом и дремал. Ты же пешком шел. Поспи.
- Нет. Надо линии проверить. Чуть развиднеется - пойду.
Из роты позвонил Сорокоумов:
- Обозы передовых частей подъехали. Кони в мыле. Гнали галопом.
Перфильев выпрыгнул из окопа и ушел снова в роты. А еще через час, уже на рассвете, стали уплотнять оборону потные и усталые солдаты отошедших под натиском противника передовых частей.
Я прошел по линии. Возле домовитого окопа Сорокоумова сидели Бильдин и незнакомый солдат, очевидно, из еще недавно находившейся впереди части.
- Техникой берет, - говорил солдат, жадно вдыхая махорочный дым. - Откуда ее столько… на нашу роту перло двадцать пять "тигров". Звери, не машины.
- А вы их и били бы, как зверей, - вставил Сорокоумов.
- Били. Шесть штук подожгли, а их еще девятнадцать. Ловко вот здесь говорить. Сегодня представится случай тебе отличиться.
- Что ж, нам не первый раз. Видали зверей и почище "тигров". А ты не паникуй!
- Паникуй? Ишь какой храбрый у телефона, а танки завидишь - и амуницию забросишь всю.
- Ну, ты, сопля, потише! - угрожающе предостерег Сорокоумов. - А то дам в ухо… до Курска колесом проскочишь.
- Да что ты взъелся?
- А то, что еще в сорок первом нам велели к ногтю прибирать таких, как ты.
Бильдин сидел, теребя свою бородку, слушая, посмеивался одними глазами.
- А красноармейскую книжку ты не потерял? - спросил он у солдата.
- Да за кого вы меня принимаете? - обиделся тот и бросил самокрутку.
- Эй, Тимоха! - крикнул он.
Из окопа неподалеку поднялась заспанная голова.
- Чего тебе?
- Скажи им, кто я.
- Курский соловей, вот ты кто… Спать не дал.
Сорокоумов расхохотался:
- Вишь, как угадал! В Курске такие свистуны только и бывают.
Обескураженный солдат ушел.
Вместе с Бильдиным я сходил в обе роты. Большинство солдат спало. Было совершенно тихо, и траншеи с нацеленными на запад ружьями ПТР, с пулеметными гнездами, обжитые уже и замаскированные, казались учебными, как в дни маневров. Я осматривал передний край, пересекающий разбитое, грязное шоссе, прямое, как просека в лесу. По обеим сторонам шоссе тянулись захламленные кюветы и полосы недавней порубки.
- Партизан боялись, - сказал Бильдин, указывая на неровные пни вдоль дороги. Между этими пнями лазили наши саперы, минируя поле.
- Естественные надолбы, - отозвался я.
- Нет, - отмахнулся Бильдин, - тонковаты, низки и редки.
Слева от нас в небе, позади траншей, полоснулось черное облако, рявкнуло и расползлось дымом.
- Немец бьет. Шрапнелью, - определил Бильдин.
И сразу в траншеях солдаты зашевелились, приникли к пулеметам, винтовкам, автоматам.
- По местам, - сказал тихо Бильдин. И, торопливо пожав мою руку, ушел к своим пулеметам, маленький и сутулый, торжественно подняв бородку.
Возвращался я по своей линии, присматриваясь, как лучше придется устранять порывы под огнем. Черные мазки шрапнельных разрывов пятнали небо почти над моей головой. Я старался не смотреть на них, не слушать сухой треск разрывов: проверял свое самообладание. Но все же при каждом разрыве я невольно горбился.
Навстречу мне попался подполковник Воробьев в сопровождении Перфильева. Шли они налегке, в телогрейках, оживленно разговаривая. Я на ходу поднял руку к шапке, мне также на ходу ответили. "Бодрствует начальство всю ночь", - с уважением подумал я.
"До рот метров пятьсот", - прикинул я в уме. И еще раз осмотрел местность, стараясь запомнить каждую лощинку и каждый бугорок.
- Ну как, связь будет работать? - встретил меня вопросом Оверчук, когда я пришел на батальонную ЦТС, находившуюся возле его командного пункта. Оверчук лежал у своего окопа на бугорке, с которого хорошо было наблюдать за расположением рот.
- Постараемся.
- Смотри… я в бою сердитый.
* * *
Немцы прощупывали нашу оборону методическим огнем. То впереди, то сзади позиции рвались шрапнельные и фугасные снаряды. Сила этого огня увеличивалась поминутно. Я недоумевал, почему молчит наша артиллерия, и спросил об этом Оверчука. Тот криво улыбнулся моей наивности:
- Зачем обнаруживать себя до времени? Им это и надо: засекут и подавят.
- Ну, а наши засекают сейчас?
Ответа не услышал: сзади все задрожало в переливчатом грохоте. Небо, казалось, раскололось, и красные молнии, промелькнув над нашими головами, неистово завывая, умчались к немцам.
- Катюши заиграли! - восхищенно сказал Пылаев и тут же тревожно спросил: - А их не засекут?
- Лови их… они уже укатили на зарядку, - ответил Сорокоумов.
Немецкая артиллерия притихла.
К окопу ЦТС подошел ездовой Рязанов. Он принес суп в двух котелках, хлеб и флягу с водкой. Сидя на краю окопа, он покашливал, багровея и беззлобно ругаясь:
- Простыл, язви ее! - Давясь кашлем, сообщил: - В полк танки и самоходки пришли.
- Много? - спросил любопытный Пылаев.
- Возле церкви пять видел. Напротив полковой ЦТС еще три… Восемь штук. Стало быть, нам придадут два, либо три… наверно, три: мы в центре и шоссе тут.
- А по селу бьет, Рязаныч? - спросил Пылаев.
- Лупит. Дивизионные связисты линию ладить замучились. Дочка Ефремова в одной гимнастерке взад и вперед по нитке носится… она у них линейным надсмотрщиком, ну и на КП у отца дежурит.
Я представил Нину на линии под снарядами… Девушка могла бы сидеть на дивизионном коммутаторе.
За окопом упал снаряд. Осколки со свистом пролетели над ЦТС. Связь прекратилась.
- Пылаев, нитку! - приказал я.
Пылаев выскочил из окопа и побежал вдоль линии. В это время со стороны противника застучали пулеметы. Кто-то крикнул:
- С бронетранспортеров бьет!
Рязанов, сохраняя внешнее спокойствие, спустился в окоп, кашляя и покуривая изогнутую форфоровую трубку, видимо трофейную. Вскоре я отослал его к лошадям, а сам, приподнявшись на земляную ступеньку, стал наблюдать за Пылаевым. После первой пулеметной очереди он не лег на землю, а продолжал бежать, слегка пригнувшись. Немецкий пулемет, помолчав несколько секунд, учащенно застрочил, его поддержал другой, третий. Пылаев упал.
- Убит! - вскрикнул я.
Но в ту же минуту Пылаев пополз.
- Ольшанский! - прокричал Оверчук.
Я пригнулся, схватил трубку телефона. Линия молчала.
- Связь! - бешено кричал комбат.
Линии молчали. Не отвечала даже минрота, расположенная в овраге, за КП батальона. Тогда я выскочил из окопа и, ничего не видя, не замечая, кроме провода, змеящегося по земле, бросился вдоль линии. Пробежав немного, увидел бегущего навстречу Пылаева, лицо его было в грязных потеках пота.
- Есть? - крикнул он.
- Нет… беги на станцию… здесь я сам.
- Нитка целая, я всю связал.
- Наверно, снова порвало. Беги, дежурь!
Я пробежал еще метров сорок и увидел разбросанные концы провода, а рядом свежую воронку. Поймал один конец, другой, прыгнул в воронку и торопливо стал связывать провод. Но проверить линию не мог: телефона не было. Я злобно выругался: "Дурак!.. Так можно бегать весь день".
Оставалось одно - идти в какую-либо из рот. Я вылез из воронки и побежал вдоль провода. Близко свистели пули и осколки. Подлый комочек страха временами разрастался, заполняя всю грудь, но усилиями воли я загонял страх в самые дальние уголки сознания.
Из траншеи мне кричали Бильдин и Перфильев:
- Быстрей, быстрей… воздух!
Я на бегу глянул на небо.
"Юнкерсы" шли клиньями по звеньям. Они пикировали один за другим, и бомбы, дико завывая, черными, неправдоподобно огромными каплями неслись вниз, падали близ шоссе, меж пней на вырубке, за траншеями, в траншеях, наполняя окрестность грохотом разрывов.
Едва переводя дух от быстрого бега, я спрыгнул в траншею рядом с Сорокоумовым.
- Связь есть, - доложил он. - Шапку-то потеряли, товарищ лейтенант.
Я схватился за голову. Действительно шапки нет!
- Без телефона не ходите, - с легкой укоризной сказал Сорокоумов. - Можете без конца бегать по линиям, а прозвонить нечем… жизни это может стоить.
- Знаю, Сорокоумыч, - кивнул я, называя солдата так по примеру Пылаева, и попросил у него докурить.
Подошел Перфильев. Сдвинутая на затылок шапка придавала ему задорный вид.
- Работает? - спросил он, показав на телефон.
- Плохо, - ответил я, думая о линии.
- В бою всегда так. - Перфильев взял трубку и соединился с НП командира полка.
- Ну, как? - спросил он. - Отбиты? Чудесно!.. Сейчас я приду. - И поправил обеими руками шапку. - Чтобы не потерять, - пояснил, ни к кому не обращаясь, и хитровато посмотрел на меня: - Под пулями не ходи, как на пляже.
К нам подбежал Бильдин.
- Товарищ майор! - поспешно сказал он. - Немцы идут в атаку… за танками.
Я выглянул за бруствер. Около шоссе, далеко впереди, немцы бежали неровными шеренгами, а впереди них ползли неуклюжие угловатые танки. Наша артиллерия, до этого не выявлявшая себя, открыла огонь. Не умолкали и немецкие пушки. Даже в нашем окопе земля вздрагивала.
Линия связи рвалась вновь и вновь.
Сорокоумов, исправив очередной порыв, свалился в окоп. Его большой с залысинами лоб был в крупных каплях пота. Показывая свои передние, наискось срезанные зубы, он прокричал в трубку:
- Амур-р, Амур-р, проверяю!
А потом, повернувшись ко мне, сказал:
- Вас вызывает комбат на КП.
Я подошел к Перфильеву, молча наблюдавшему за противником. На бровке окопа около него лежали две толстые противотанковые гранаты.
- Товарищ майор, - строго по-уставному отрапортовал я, - разрешите остаться в роте… - и горячо зашептал, забыв субординацию: - Ефим, голубчик, что я там буду делать на КП?.. Тут атака, а комбат туда приказывает…
- Идите на КП! В бою у каждого свое место, - жестко отчеканил Перфильев и, не глядя на меня, сунул мне в руку коробку папирос.
- "Пушки", - машинально прочитал я и выскочил из траншеи.
Внезапно установилась тишина. Так бывает перед бурей.
И буря грянула. Снаряды рвались впереди, сбоку, сзади, пули визжали по сторонам, над головой.
Я бежал, связывал провод, падал, снова бежал. Мимо меня, брызжа пеной, проскакали кони артиллеристов - одни, без седоков, бренча передками. За ними галопом на тяжеловесном коне гнался молоденький солдат, цепко держась в седле с оторванным стременем.
На ЦТС было пусто. Я нажал кнопку зуммера и поочередно проверил все роты. Связь работала.
Вскоре появился Пылаев.
- В минроту бегал, - доложил он и подал мне мою шапку.
- Чуть не убило, - покосился Пылаев на след от пули на шапке.
Бой не утихал. Снова стреляли "катюши", их снаряды огнем полосовали небо, шурша и воя.
В сумерки Оверчук доложил в полк:
- Атаки отбиты.
Но с наступлением темноты немецкие пушки заговорили вновь.
Высоко в темном небе вспыхивали немецкие осветительные ракеты. Связь то и дело рвалась. Я разослал по линии всех солдат. Наконец после бомбежки бросился вдоль провода сам, придерживая рукой болтавшийся на плечевом ремне аппарат. Нашел порыв, исправил, проверил линию. Работает.
Заскочил в траншею, где находились Перфильев, Бильдин и Сорокоумов.
- Танки! - крикнул в это время Бильдин, выглянув за бруствер. Явственно донеслось железное рычанье. Я выхватил телефонную трубку у Сорокоумова:
- Амур!
- Амур слушает! - ответил Пылаев (он успел прибежать к комбату).
- Передай, - отчаянно выкрикнул я, - идут танки!..
Эта весть полетела по проводам дальше и достигла Ефремова.
- Отрезать пехоту! - приказал командир полка через Пылаева и меня Оверчуку.
Танки, гремя гусеницами, уже переваливали траншею слева от нас, утюжили ее; поворот в одну сторону, поворот в другую. Солдаты по траншее отбегали в сторону от танков, бросали гранаты в наступающих гитлеровцев и стреляли по ним.
Я выхватил автомат у убитого и, приникнув к бровке траншеи, стал строчить по едва приметным в темноте силуэтам. Наползая, выросла и вдруг дохнула на меня горячим бензинным угаром огромная тень - у траншеи появился танк. Я отскочил. Танк переполз траншею. Взрыв потряс землю, и огонь охватил стальное чудовище. Это Перфильев и Сорокоумов бросили разом две противотанковые гранаты под брюхо машины.
На танке, в дымном пламени, с дробным треском стали рваться снаряды, которые танкисты возят в ящиках на броне позади башни.
Лавина немецких танков, разбросав завал на шоссе и подавив противотанковые пушки, прорвалась через наш передний край и пошла дальше. Но мы остались на своих местах.
Подоспел подполковник Воробьев с резервом комдива. Дивизионные разведчики, солдаты учебной роты и саперы открыли огонь и окончательно отсекли немецкую пехоту от танков. Солдаты боепитания принесли запас ракет, и теперь местность периодически освещали наши ракетчики. В секунды, когда вспыхивали ракеты, я видел в поле у шоссе сожженные остовы танков, обгоревшие пни и пенечки и совсем близко от нашей траншеи - трупы немцев.
Я сидел рядом с Сорокоумовым, часто проверяя связь. В общем линии работали хорошо. Оверчук перебрался к нам в траншею. Минрота осталась на старом месте, и к ней шел осевой провод. Пылаев остался на ЦТС, отныне превращенной в контрольную станцию.
Оверчук послал меня к Пылаеву.
Держа наготове автомат, то и дело спотыкаясь в темноте, я побрел вдоль линии.
Впереди на горизонте неровное, с острыми клиньями, пламя рассекало густую темень неба. Горело село.
Я добрался до Пылаева и здесь почти столкнулся с высоким человеком. Вскинув автомат, я крикнул:
- Кто идет?
- Ефремов, а ты кто?
- Ольшанский, связист Оверчука.
- А! Где комбат?
- В траншеях.
- Перфильева не видел?
- Он там же.
- Связь с полком есть?
- Нет. С ротами есть.
- Так… - Ефремов помолчал и вдруг обернулся назад. Только сейчас я заметил, что он был не один, а с группой людей.
- Шамрай, - обратился он к рослому парню. - Доберись до комдива, он на КП у оврага, близ минроты Оверчука, и скажи ему: я буду здесь в батальоне. Скажи, что радисты у меня убиты, проводная связь нарушена, жду указаний.
Шамрай повторил приказание и исчез в темноте.
- А вы, голубчик, - обратился Ефремов ко мне, - найдите бывшее мое НП в доме лесника, отсюда метров пятьсот, - параллельно КП Оверчука, поищите там провод от дивизии, включитесь. Если есть связь, сообщите в штадив то же, что я сказал Шамраю. Если нет связи, с полчаса подождите… там линейный надсмотрщик - девушка провод исправляет. Появится - скажите, пусть идет в штадив… Комбату передам, что отослал тебя, - незаметно перешел он на "ты". - Будь поосторожней: там "тигр" прошел, стрелял в дом. Вон, видишь, горит?
Я шел торопливо, стараясь не упустить из виду багровое мигающее пятно. Дом, видимо, догорал.
Огонь впереди становился все тусклее. Надо спешить, иначе собьешься с пути. Я побежал. Упал, споткнувшись о телефонный провод. Нащупал его и, перебирая в руках, пошел дальше. Это был оборванный конец полковой линии, наверное в этом месте прошел танк и утащил на своих гусеницах второй конец. Провод привел в лесочек. Я осторожно стал пробираться меж кустами и деревьями. Со стороны догоравшего дома несло едкой гарью. Нужно было идти осторожно. Я шел, оглядываясь вокруг.
"А ведь всего каких-нибудь два часа назад здесь был наш тыл…" - думал я.
Наконец моему взору открылась полянка, освещенная слабым светом догорающего пожара. И прямо перед собой я увидел сидящего на корточках человека. Сомнения не было: кто-то возился с линией.
"Неужели немец?" - обожгла мысль. Пламя догорающего дома вспыхнуло с новой силой. Сидящий поднялся, я увидел девушку и сразу узнал ее.
- Нина!
Она прислушивалась, еще не веря, что кто-то ее позвал.
Я выбрался из кустов и подошел к Нине Рядом с ней на земле стоял включенный в линию телефон.
- Молчит Нерпа, - сказала она, - и, вытирая рукой глаза, добавила: - Проклятый дым.
- Меня прислал Ефремов, - начал я, - сообщить в штадив, что его НП сменен.
- Он жив? - вскрикнула Нина.
- Жив, на НП у Оверчука.
Нина бросилась ко мне, обхватила мою шею, но тут же, смутившись, отпрянула.
- Я только сейчас подполковника видел. Он велел передать линейному надсмотрщику, чтобы тот шел в штаб дивизии.