Я тоже примостился. Натруженное тело просило отдыха. Незаметно для самого себя задремал. Мне мерещился бой, слышались выстрелы, топот ног.
Проснулся от шума. Из комнаты поспешно выскакивали солдаты. Я бросился на улицу. Деревня в нескольких местах горела.
По улице неслись лошади, люди. Освещенный пожаром, стоял на углу Ефремов.
- Куда? Куда? - останавливал он бегущих.
Красные струи трассирующих пуль сверкнули вдоль улицы. Ефремов упал. Я подскочил к нему и, забыв все правила субординации, спросил:
- Жив?
- Жив, - со стоном ответил Ефремов.
Я оттащил его в кювет и закричал:
- Ко мне! Командир полка ранен! - Но никто не откликнулся.
Я достал из кобуры наган, в котором было всего четыре патрона. Ефремов полулежал, обматывая рану на ноге бинтом. Помогая ему, я в то же время пристально всматривался в темноту.
- Ползите по кювету, - предложил я, разглядев дорогу. Ефремов немного поколебался, потом сказал:
- Дай мне свою пикульку, возьми мой маузер, да отстегни с кобурой вместе, дарю. Отходи за мной.
Ефремов отполз.
Из-за угла выскочили двое. Побежали по кювету. Один, обернувшись, полоснул из автомата. "Наши", - обрадовался я и крикнул:
- Сюда!
Это оказались Шамрай и еще один разведчик.
- Ефремов ранен, - сказал я им.
- Где он? - спросил Шамрай.
- По кювету пополз.
- Тикай до его, а мы сами, - сказал Шамрай.
Широкий в плечах, медлительный в движениях, он был спокоен, как всегда. Прядь волос, выбившаяся из-под шапки, падала ему на глаза.
- Иди к нему, - поддержал Шамрая его товарищ.
Быстро ползя по кювету, волоча на себе комья грязи, я выбрался в проулок и стал перебегать от хаты к хате. Сюда пули почти не залетали. На краю деревни окапывались солдаты. Подоспели кавалеристы. Они спешивались, занимали оборону. Коноводы на рысях угоняли лошадей.
Начали падать немецкие мины. Откуда-то сзади полетели снаряды наших пушек. Они ложились в центр Комаривки.
Совсем близко заухала самоходка, посылая в сторону противника трассирующие снаряды. Я увидел за стеной дома сидящего на земле Ефремова, ему подматывал бинт санитар, а коновод держал под уздцы двух топчущихся лошадей. Выстрелы нарастали. Донеслось близкое "ура": наши пошли в контратаку. Справа и слева кричали немцы. Коновод торопил Ефремова:
- Товарищ командир… Садись! Поедем!
Ефремов уже отдал распоряжения комбатам, установил локтевую связь с соседом - спешенными кавалеристами. Оставаться здесь ему дольше не было необходимости.
Но он медлил, словно спрашивая самого себя:
- Нинка! Где же Нинка? Ведь она перед самой вылазкой немцев пришла в Комаривку…
У меня тоже защемило сердце…
В это время подоспел связной.
- Товарищ подполковник, - доложил он, - КП - в Гуте. Начштаба приказал разыскать вас и привезти туда.
- Ты Нинку там не видал?
- Там она, в штабе, плачет.
- Там? - обрадованно вскрикнул Ефремов.
- Ну вот, - сказал я, - ну вот! - И почувствовал прилив необыкновенной нежности к Ефремову, и к связному, и к Нине. И опять это имя, даже не произнесенное мною вслух, звучало для меня, как музыка.
Скрипнув от боли зубами, Ефремов забрался в седло и медленно поехал извилистой лощиной к Гуте.
Вскоре в Гуту пришел и я.
В хате, где разместили штаб, сидел Китов. Он недовольно посмотрел на меня:
- Где ты был? Что, я за вас связь давать буду?
Впервые за это время я вскипел. Меня давно раздражал этот вылощенный, длинноногий капитан, раздражали его красные надменные губы, скользкий взгляд, переход от фамильярного "ты" к официальному "вы"…
Наволновавшись за эти часы вынужденного отступления, я зло ответил:
- Был там, где стреляют!
За этими словами скрывался подтекст, и Китову он не понравился.
- А где вы взяли маузер?
- Командир полка подарил.
- Интересно… Восстанавливайте связь.
- Слушаюсь.
Пока на этом разговор прекратился. Пока…
* * *
В эту ночь, как и в предыдущие, немецкие транспортные самолеты беспрерывно курсировали, доставляя окруженной группировке боеприпасы, горючее и провиант. Командованию стали известны условные знаки немцев для их самолетов. Было решено воспользоваться этим, лишить врага поддержки, а попутно - пополнить наши запасы.
Мне с двумя солдатами было поручено ночью раскладывать сигнальные костры. Мы успели разложить их, но меня через посыльного срочно вызвал Китов. Обстановка на передовой обострилась. Под Комаривкой противник теснил "пятерку".
К утру подошла "семерка" и с ходу вступила в бой. Полк выбил противника из Комаривки, но вслед за этим, внезапно контратакованный, отошел к мельнице за пруд, где и закрепился на двух окраинных улицах.
Китов приказал навести новую линию к батальону. Двух комбатов обслуживал один провод; в случае порыва связь терялась с обоими.
Я взял с собой трех солдат. Они несли кабель и два телефонных аппарата. Линию прокладывали лощиной: размотаем катушку, прозвоним. После третьей катушки Сорокоумов (он остался при ЦТС полка) сообщил нам:
- На ваши костры немцы сбросили бочонок рому, две бочки бензину, пять ящиков патронов и бухту кабеля на три километра.
- Клюнуло! - обрадовался я.
Со стороны Комаривки везли раненых. Те, кто мог идти, охая шли сами. Попались нам по пути батальонные разведчики во главе с Шамраем.
Я обрадовался, увидев их.
- Откуда идете?
- Были у фрицев в гостях, идем до дому, - на ходу ответил Шамрай. Он был невозмутим, как настоящий разведчик.
- Маузер Ефремова? - спросил он, мельком взглянув на деревянную кобуру.
- Его… подарил.
Разведчики попрощались и пошли дальше.
От КП батальона навстречу нам вышел пожилой связист из недавно прибывших. Он стал помогать нам тянуть линию.
- Далеко вы расположились? - спросил я его.
- Нет, близко. Вот за этим обрывом КП. Только осторожней, бьет он здесь…
Мы ползком стали пробираться вдоль глинистой кручи, прокладывая провод. Несколько пуль прозвенело над нами… Прижались к земле. Но вот миновали кручу и в небольшом овражке увидели несколько человек. Это и был батальонный КП. К моему удивлению, здесь оказался Оверчук. Он расхаживал по оврагу, разогреваясь ходьбой.
У телефона Дежурил Миронычев. Он поздоровался со мной, посетовал:
- Ох, и замерз!
Разорвалась над нами, на бугре, мина. Осколки с шипеньем и надрывным свистом пролетели над нашим овражком.
- У тебя, связист, наверно, сухой табачок есть? - спросил Оверчук.
- Есть.
- Давай закурим. - Он подсел ко мне.
Я решил удовлетворить свое любопытство:
- Ваш батальон ведь был расформирован?
- Был, но я только что принял этот: предшественник мой сегодня убит…
Наведя линию в батальон Оверчука, вернулись на ЦТС.
Мы сидели возле котелков и обедали, когда порвалась связь с Оверчуком. Сорокоумов побежал ее исправлять. От него долго не было известий.
Наконец он позвонил: "Порыв устранен. Я ранен в плечо".
А через полчаса Сорокоумов пришел. Лицо его побледнело. Он осторожно сел, взял остывший котелок.
Основательно поев, он отряхнулся, осмотрел свой тощий вещмешок.
- Ну, лейтенант… на ремонт пойду, а вы держите знамя высоко! - И тихо добавил: - Привык я к вам.
Прощальные слова старого солдата глубоко тронули меня.
* * *
Полк предпринимал атаку за атакой, пытаясь очистить от врага всю Комаривку.
Во время очередной атаки я находился на НП полка. Наблюдательный пункт размещался на высоком холме.
Видно было, как бежали по снежному полю цепями наши солдаты, обходя немцев в Комаривке с фланга, как откатывались цепи назад к своим позициям. А вслед за тем немцы поднимались, делали перебежки четко, по уставу, но, контратакованные нашими, убегали без всяких правил.
Сверху поступали приказания одно настойчивее другого: взять Комаривку, преградить путь противнику (с внешней стороны кольца, чтобы прорвать его, немцам осталось пройти всего четыре километра).
На полковой НП приехал комдив Деденко. Он глядел в стереотрубу. Спокойно, с расстановкой, мягким украинским выговором отдавал указания, как овладеть Комаривкой.
Долго длился этот бой. Немало бойцов полегло перед Комаривкой, но немцев из нее к вечеру выбили. Деденко собрался выехать в нее, но его задержал разговор по телефону с членом Военного совета. Я слышал этот разговор. Поблагодарив командира дивизии за успех, член Военного совета сказал, что приедет сам поглядеть на село, стоившее стольких жертв.
- Вышлите мне навстречу маяков, я сейчас буду у вас.
Член Военного совета прибыл минут через двадцать пять на "виллисе". Поспешно выпрыгнув из машины, поддерживая полы бекеши, остановился принять рапорт. Деденко подошел четким солдатским шагом:
- Товарищ генерал! Комаривка снова в руках противника.
- Как?! - изумился член Военного совета.
- В роще за деревенькой стояли "тигры" и "фердинанды". При их поддержке противник только что выбил нас.
Член Военного совета гневно отвернулся. Он молчал минуты две. Комдив, стоявший перед ним, походил на провинившегося школьника.
- Деденко, - наконец горячо загсшорил член Военного совета. - Деденко… такими вещами не шутят! Над вами взведен курок.
Генерал резко повернулся, быстро вбежал в гору, прошел по траншее и, приникнув к стеклам стереотрубы, долго наблюдал за полем боя. Там клубились разрывы, сплетались трассы пуль, на снегу виднелись убитые.
Как только стемнело, на смену нам прибыла гвардейская дивизия. Мы шли в тыл, в Гуту, промокшие, измученные беспрерывным боем, раздосадованные неудачей.
В Гуте разошлись по хатам на отдых. Задымили трубы. Сушили у печей портянки, куртки и штаны, пекли картофель.
Перфильев читал солдатам сводки Совинформбюро.
Слушали с жадностью. Известия об успехах на других фронтах радовали всех.
Ночью полк снова вывели на передовые позиции к лесу, близ Хильков. У опушки стояли батареи. Они вели редкий огонь по Хилькам. Противник отвечал. Тяжелые мины и снаряды разных калибров рвались в кустах, падали деревья, летели сучья.
Глава шестая
Полк готовился наступать.
Утром пришли пять танков Т-34 - грязные, с остатками белой маскировочной краски на броне, закопченные с ящиками снарядов у башен. Вокруг них копошились чумазые танкисты. Перед наступлением пополнялись стрелковые роты, изрядно поредевшие в бою под Комаривкой. Новых пополнений не поступало. Подчищали тылы полка, снимали лишних ездовых, портных, сапожников и всю обслуживающую братию. Химики и связисты попадали под эту чистку в первую голову. Это называлось "изыскивать резервы у себя".
Из моего взвода взяли двух человек.
Частично из этих резервов сформировали отдельное подразделение, пополнили его солдатами из роты автоматчиков. Это подразделение предназначалось в танковый десант, командовать которым был назначен Бильдин. О храбрости пулеметчика в полку знали многие. Бильдинский десант должен был первым ворваться в Хильки.
Встретившись со мной, Бильдин беззаботно улыбнулся. И только я, хорошо изучив своего приятеля, по особому выражению его лица понял, какого усилия воли стоило ему сохранять внешнее спокойствие в минуты смертельной опасности.
- Тяни мне связь в Хильки, - шутливо сказал Бильдин.
"Милый ты человек!" - подумал я, зная в какое рискованное путешествие на броне отправляется он. В тон ему я ответил:
- Возьмешь Хильки - натяну…
Видел я с НП полка, как танки с десантом ушли к Хилькам. Их поддержали небольшой пятиминутной артподготовкой.
Наконец пять танков выползли на высотку перед Хильками. Ближе и ближе село. Уже рукой подать до крайних хат. Взрыв. Горит головной танк, падают с него опаленные бойцы.
…Из батальона сообщили: все танки разбиты, десант погиб. "Вот и отжил Бильдин", - с болью подумал я.
…Но Бильдин остался жив: он был ранен в обе ноги и солдаты волоком на шинели вытащили его из-под огня.
В полку с восхищением говорили о Бильдине. Но Хильки остались в руках противника.
Мне в этот день пришлось тяжело: линии так часто рвались, что их едва удавалось исправлять. Я окончательно заболел. Ох, этот проклятый отдых на снегу…
Я чувствовал в теле жар, в голове сумбур. Временами мне хотелось упасть, забыть обо всем и навсегда. Усилием воли я возвращался к действительности. Никому я не говорил о своей болезни: знал - впереди умирают солдаты и не время думать о недомоганиях, да еще таких.
С того злополучного дня, когда я с Бильдиным сидел на снегу, меня одолели фурункулы. Об этом может и не стоило бы упоминать, тем более, что фурункулы, будь они неладны, высыпали на том месте, о котором не принято говорить в изящной литературе. Но я пишу солдатские записки и надеюсь на снисходительность моих читателей, особенно тех, которые пережили войну на фронте и в тылу.
Я страдал, как от серьезного ранения, и, что особенно было плохо, моей болезни не виделось конца.
Ночью батальон Оверчука переходил на другое место. Капитан Китов направил меня руководить прокладкой новой линии к батальону.
Я брел по снежному полю к едва приметному в темноте лесу. Мне хотелось упасть от усталости, но я шел.
В лесу разыскал своих связистов. Пылаева не оказалось, он ушел вместе с Оверчуком, чтобы узнать, куда тянуть линию.
С минуты на минуту он должен был возвратиться, чтобы провести связь на новое положение.
Я доложил по телефону Китову, где нахожусь и что делаю. Сел у костра. Все плавало у меня в глазах. Качался лес. От тепла разморило, я стал дремать. И только хруст опавших веток под ногами подошедшего Пылаева насторожил меня.
- Ну, где Оверчук? - спросил я.
- Там, на бугре, у лощины, - неопределенно ответил Пылаев.
Мы пошли искать Оверчука. Пылаев повел связь и заблудился.
- Черт его знает… Вроде где-то здесь, - разводил он руками.
Мы проплутали несколько часов. Взволнованный Китов спрашивал по телефону:
- Скоро вы найдете Оверчука? Начальник штаба обеспокоен.
- Приложим все усилия, чтобы найти.
- Продолжайте поиски, желаю успеха. - В голосе его звучало неподдельное сочувствие.
- Слушаюсь, - ответил я и подумал, что Китов чутко, по-человечески отнесся ко мне в эти трудные минуты, когда я готов был расплакаться от свалившейся на меня неудачи.
Мы снова начали поиски.
Подошли к крытому брезентом танку. Наконец Пылаев узнал местность и привел меня на КП батальона.
Уже рассвело. Оверчук стоял рядом с оказавшимся здесь комдивом, припав на правую ногу. Вчера он был ранен осколком, но в медсанбат не поехал. На нем был белый полушубок, шапка-ушанка и трофейные войлочные сапоги. И эта одежда не согревала его: он зарывался подбородком в воротник, вздрагивая от озноба. Деденко, как и всегда опрятно одетый, что-то пояснял комбату глухим простуженным голосом. Адъютант комдива, молодцеватый лейтенант, держал перед ним карту.
Включая в линию около Оверчука аппарат, я прислушивался.
- Здесь и стереги противника, не пропустить его через горловину лощины - твоя задача, - говорил Оверчуку Деденко.
- Не пропустим.
- Держись, Оверчук!
- Есть держаться!
Комдив пошел на свой НП, расположенный неподалеку в лощине. Мне показалось, что в мощной фигуре полковника чувствовалась усталость.
Деденко не прошел и двадцати шагов, как близ него разорвалась мина и он упал.
К нему подбежали адъютант, Оверчук, несколько солдат.
Комдив вспотел, лицо его мгновенно пожелтело. Из груди, чуть правее, сочилась кровь, окрашивая в розовый цвет серое сукно шинели.
Батальонный фельдшер перебинтовал рану.
- Осколком в легкое, - заключил он.
Деденко заметно бледнел, вздрагивал и, закрыв глаза, повторял:
- Вот тебе и курок… вот тебе и курок!
Позднее всезнающие дивизионные связисты передавали, что комдива срочно на У-2 отправили в госпиталь, но дорогой он скончался.
В этот же день Китов вызвал меня к телефону и коротко сообщил:
- Передали из медсанбата: у Сорокоумова дело плохо… Сильно температурит.
Сорокоумов, Сорокоумов… Сидит он на привале и, мечтательно покуривая, вспоминает мирное время… Бредет по вязкой пахоте, и за его спиной верещит катушка, распускающая кабель… Делает перебежки под огнем, проверяя линию связи… На дежурстве, согнувшись возле телефонного аппарата, пишет письмо жене… Я вспоминал о своем любимом солдате, отгонял мрачные мысли.
После того как Деденко отправили в госпиталь, командовать дивизией стал Ефремов, - всего три дня полежал он в медсанбате и, как передали мои всезнающие связисты, ходит еще с палочкой.
Прошел день. Мы оставались на прежних позициях.