Из истории с общей квартирой в 1957–1958 гг. так ничего и не вышло. Н.Я. описывает это так: "Ахматова сначала согласилась поселиться со мной, но потом раздумала. Ей казалось, что, когда мы вместе, начальство сходит с ума и засылает к нам всех своих стукачей. Вето, наложенное на нашу квартиру, ее не огорчило, но я осталась неустроенной, и это смущало ее. Ей казалось, что виновата во всем она, хотя на самом деле ее вины уж никак не было. Ведь в отдельную комнату меня потом не впустили точно так, как в квартиру. <… > Я работала в Пскове, когда Ахматова в порыве раскаяния пригласила к себе Суркова, чтобы поговорить обо мне. Сурков явился с букетом белых роз неслыханной красоты. Ахматовой ничего не пришлось ему объяснять, потому что он говорил обо мне с вдохновением и приплясом. Он твердо обещал немедленно устроить мне прописку и комнату. Ахматова пришла в восторг. Я получила от нее телеграмму в Псков с похвалой Суркову. В тот же день пришла вторая телеграмма – от человека, которого я называю "некто в штатском". Он сообщил, что Литфонд перевел мне двести рублей. Ссуда была безвозвратной. Сурков проявил чуткость, свойственную функционеру, – комната и прописка превратились в кучку денег. Я сначала не хотела брать этих денег, но потом вспомнила Женю Левитина, первую ласточку, который однажды по такому же поводу накричал на меня: "С паршивой собаки хоть шерсти клок!" На эти деньги я купила "Камень", принадлежавший Каблукову. На полях Каблуков вписал груду стихов Мандельштама. Он трогательно следил за своим молодым другом… Я считаю, что это хорошее употребление денег, выданных грязным учреждением" (Н. Мандельштам-2. С. 598–599). Получить совместную квартиру не удалось еще и потому, что против этого возражала И.Н. Пунина, настоявшая на том, чтобы А.А. и ее семье выделили жилье в Ленинграде.
14
А.А. Ахматова – Н.Я. Мандельштам
12 июля 1957 г., <Ленинград>
12 июля 1957
Дорогая Надюша, очень хочу жить с Вами в Москве, лишь бы сохранился мой дом в Ленинграде.
Работы у меня много (переводной) и всё московская. Жду вестей, крепко Вас целую. В воскресенье еду к себе на дачу в Комарово.
Ваша А. Ахматова
Красная Конница,
4,кв. З.
AM. Короб 3. Папка 86.
Впервые: Ахматова, 1983. С. 340.
15
А.А. Ахматова – Н.Я. Мандельштам
[12 июля 1957 г., Ленинград]
ЛЕНИНГРАДА 15/63 20 12 1345 МОСКВА ЛАВРУШЕНСКИЙ ПЕР 17 КВ 47 НАДЕЖДЕ ЯКОВЛЕВНЕ МАНДЕЛЬШТАМ
ПИСЬМО С СОГЛАСИЕМ ЖИТЬ ВМЕСТЕ ВАМИ ОТПРАВЛЕНО ЛАВРУШЕНСКИЙ ШКЛОВСКОЙ МАНДЕЛЬШТАМ = АХМАТОВА
АМ .Короб 3.Папка 86.Почтовый штемпель: "Москва 12.7.57". Там же – приписка Н.Я.Мандельштам: "Варюша! Я пошла к больной Люле. Буду вечером. Н.".
Впервые: Нерлер, 2007 .С. 421.
16
А.А. Ахматова – Н.Я. Мандельштам
[20 июля 1957 г., Ленинград]
КОМАРОВО ЛНГ 418 22 20 2153 МОСКВА ЛАВРУШЕНСКИЙ ПЕР 17 КВ 47 НАДЕЖДЕ МАНДЕЛЬШТАМ
ВНЕЗАПНО ОСЛАБЕЛА НЕ МОГУ ПОЗВОНИТЬ ЗАВТРА ЖЕНЯ ПОЗВОНИТ ЭММЕ МОСКВУ КРЕПКО ЦЕЛУЮ ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ = АННА
АМ .Короб 3.Папка 86.Почтовый
штемпель: "Москва 20.7.57".
Впервые: Нерлер, 2007 .С. 424.
17
Н.Я. Мандельштам – А.А. Ахматовой
[22 июля 1957 г., Ленинград]
КВАРТИРУ ПОЛУЧИМ НОЯБРЕ ЗАКРЕПИВ ЛЕНИНГРАДСКУЮ ТЕЛЕГРАФНО ПОДПИШИТЕ СОЮЗ ПРОТЕСТ ПРОТИВ ЗНАМЕНИ.
Архив И.Н.Пуниной (собрание А.Г. Каминской).
Впервые: Крайнева, 1991 .С.104 (в примечаниях).
18
Н.Я. Мандельштам – А.А. Ахматовой
<Не ранее 24 июля 1957 г., Верея>
Анюша! Это объяснение того, что происходило в Союзе в эти дни. Вопрос о квартире возник, когда Сурков, разговаривая со мной, спросил про вас. Из общей ситуации он сам сделал вывод, что вам нужна комната для работы. Сказал, что больше этого не забудет, и ахнул, как он мог упустить это раньше. Лицемерия в этих вздохах не было. Но этим разговором я осталась недовольной и тихо шипела на А. Ал. Однако на следующий день меня вызвал некий Воронков, расспросил и заявил, что у меня с вами будет двухкомнатная квартира. Я спросила, можно ли вам сообщить об этом, т. е. наверняка ли будет. Он ответил, что утром был секретариат и Сурков провел этот вопрос. Я ему повторила, что условием является сохранение ленинградской квартиры. Он – Сурков, это взял на себя, как и мою прописку. Прошло несколько дней, и он, вместо того чтобы вызвать меня, позвонил вам. Теперь мы договорились, что все переговоры будут вестись через меня. Именно тогда, в первую встречу, возник вопрос об Ардове и о том, захотите ли вы жить со мной. Поставил его не Воронков, а мелкий служащий. А Воронков только спросил, какие у нас отношения, и не сочтете ли вы такую квартиру коммунальной, на что я нагло объяснила, что мы обожаем друг друга.
Следующий этап. – Я опять была у Суркова после "Знамени"1 в четверг 18 июля. Он просил меня сообщить вам, что лучше жить на птичьем положении в Ленинграде, и предложил перевести квартиру на Ирино имя. Условились встретиться в понедельник. В понедельник же мне позвонил Воронков – и я к нему приехала. Что делать? Обе мы в списке, который нужно дать в Моссовет (вселение в августе), а неизвестно, что в Ленинграде. Вселять ли меня без вас и т. д.? Отложили решение до приезда Суркова. К Суркову Воронков и еще какой-то спец по квартирам ворвались, как только вошла. Я нарисовала им план вашей квартиры и объяснила, что Ире ее будет трудно удержать, если не будет солидно всё оформлено. Речь, разумеется, шла не об удобствах Иры, [а] о том, что вас нельзя отрывать от Ленинграда (вся жизнь и вся поэтическая деятельность, как объяснил Сурков). Предложил отложить наше устройство до ноября. Меня же сняли со списков. В ноябре будет 1) заселяться новый дом 2) 4 квартиры в Фурмановом. Я подала по просьбе Воронкова мотивированное заявление о вас: 1) Как вы связаны с Ленинградом и 2) что вы делаете в Москве (переводческая деятельность). Эта мотивировка будет использована в письме в Совет Министров РСФСР. Вам волноваться нечего – вы можете на этом только приобрести базу в Москве. Рискую только я. Если изменится что-нибудь в моем положении, я рискую в ноябре ничего не получить. Авось не случится. Еще деталь: в последнем разговоре с Воронковым я сказала, что на Фурмановом нет лифта, но он ответил, что это старый дом и никто не собирается нас селить в старый дом. Он для нас намечает новый дом у Белорусского вокзала. Сурков же клялся, что всё будет сделано по первому классу. Сурков во всем ведет себя безупречно. Кстати, по поводу "Знамени". Он хотел написать от имени комиссии письмо (открытое) с протестом в "Знамя". Просил меня написать проект. Но я, когда писала, поняла, что у меня нет слов, способных быть напечатанными, по этому поводу. Сначала я говорила ему, что не оставлю этого так, но теперь у меня появилась глубокая апатия. Посмертная травля Оси со стороны "Знамени", вероятно, "Литгазеты" и, может быть, "Звезды"2 прольет свет на какие-то черты биографии. Мы расстались с Сурковым во вторник. Он хотел отредактировать мой проект письма, чтобы его подписали члены комиссии по наследству3. А я [сказала,] что мне достаточно его отношения, которое меня успокоило, и что впредь я просто не буду читать журналов, которые печатают Коваленкова… Мне действительно стало всё равно. Никакая комиссия не сможет действовать грязными методами Коваленкова (кстати, это клевета и на Есенина; отношения были странные, но дружественные. Осмеркину Есенин говорил, что он "этого жида любит"; встретили мы его чуть ли не накануне самоубийства, он звал в трактир, и Ося долго каялся, что не пошел). Если писать письмо, придется повторять и мусолить Коваленковские перлы "собирался бить" и "было за что". Я этого не могу, а Ося, слава богу, умер.
В общем, я уехала в Верею, не закончив дела с письмом. С квартирой мне или вам надо быть [в Москве] осенью. Я буду в сентябре и в ноябре.
Устала я страшно. Сейчас верейская тишина меня чуточку успокоила.
У меня просьба – телеграфируйте, получив это письмо, в Верею (город Верея Московской, Больничная, 11 /43).
Вторая просьба: я не могу найти Осину детскую книгу "Кухня" (изд. Мысль (?), Ленинград, 1926)4,стихов (перевод со старо-франц[узского]) об Алексее ("Россия" 1924 или 1925)5 и стихотворения "Приглашение на луну" (не помню, где напечатано)6. В Ленинской нет. (Потеряно.) "Алексей", вероятно, в журнале "Россия" за 1924 или 1925 год. В Ленинской разрозненный комплект. Попросите кого-нибудь посмотреть в Публичной и в случае удачи прислать мне текст. Я по этим стихам очень тоскую. В Верее буду месяц. Жду известий. Надя. В архивах ничего не нашла. Я уже введена в права наследства7.
ОР РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 892.
Л. 11–12 об.
Впервые: Крайнева, 1991. С. 98–99.
1 В 1957 г. в журнале "Знамя", в рубрике "Трибуна писателя", была напечатана статья А.А.Коваленкова "Письмо старому другу", содержащая лживые и оскорбительные упоминания об О.М.,Коваленков, в частности, писал: "Мне довелось неоднократно встречаться с Мандельштамом. Он рецензировал мою первую книгу. Запомнились не только его желчные вздохи о невозможности реставрировать на буржуазный лад принципы античного искусства:
.. Греки сбондили Елену
по волнам,
Ну, а мне соленой пеной
по губам… -
но и попытки найти контакт с современностью, эстетизировать то, что для нас было самой жизнью, а для него – объектом для самонаблюдения:.. Держу в уме, что нынче тридцать первый / Прекрасный год в черемухах цветет, / Что возмужали дождевые черви / И вся Москва на яликах плывет… Думается, что "капиталистические пережитки в со-знании" нашли после революции наиболее прочную поддержку у поэтов-акмеистов. Мандельштам был одним из крупнейших представителей этого направления. Предметность, отточенность его стихов была соблазнительным противодействием абстрактному пафосу, которым грешили многие поэты тех лет. Но за каждой строкой этого оказавшего настолько заметное влияние на литературные течения начала тридцатых годов поэта, что даже появился термин "мандельштамп", стоял призрак буржуазной цивилизации Запада. Сергей Есенин однажды даже пытался бить Мандельштама. И было за что. Ведь это он написал:
… Я пью за военную астру…
……………………………..
За розу в кабине роллс-ройса,
Полей Елисейских бензин,
За музыку сосен савойских,
За дальних колоний хинин…"
(Знамя. 1957. № 7. С. 168).
2 Статей об О.М. в "Литературной газете" и журнале "Звезда", как-либо связанных с выступлением А.А. Коваленкова, не обнаружено; негативные высказывания об О.М., правда по другому поводу, в "Литературной газете" датируются сентябрем 1957 г. (см. примеч. 2 на с. 305).
3 Проект открытого письма Комиссии по наследию О.Э. Мандельштама в редакцию журнала "Знамя" рукой Н.Я. с небольшой правкой А.А. Суркова сохранился в его архиве: "Комиссия по литературному наследству О. Мандельштама считает, что любой писатель имеет право на оценку другого писателя, но только в пределах его творчества и методами, принятыми в литературной практике. Между тем журнал "Знамя" опубликовал в № 7 статью Коваленкова, содержащую недопустимые выпады против покойного О. Мандельштама, призывая к кулачной расправе над ним. Кроме того, Коваленков позволил себе цитировать в грубо искаженном виде нигде раньше не публиковавшиеся стихи О. Мандельштама. Комиссия по литературному наследству О. Мандельштама считает выпад Коваленкова недопустимым и несовместимым с практикой советской прессы" (РГАЛИ. Ф. 1899. On. 1. Ед. хр. 721).
4 Книгу О.М. "Кухня" (Л., 1926) разыскала по просьбе А.А. И.Н. Пунина в библиотеке Академии художеств и сообщила об этом Н.Я.
5 "Жизнь святого Алексея" в журнале "Россия" не публиковалась; впервые этот перевод напечатан в издании: Мандельштам О. Собр. соч.: В 2 т. / Под ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова. Нью-Йорк, 1966. Т.2. С. 13–16.
6 Это стихотворение напечатано в книге О.М. "Стихотворения" (М., 1928. С. 65).
7 Пятнадцатилетнее наследственное право Н.Я. на пятьдесят процентов гонораров за произведения О.М. было оформлено нотариально в 1957 г. и истекало в 1972 г. (см. ее эссе "Мое завещание": Н. Мандельштам-З.С. 135).
19
Н.Я. Мандельштам – А.А. Ахматовой
<1958 г., Чебоксары>
Анюша! К 20-му я буду в Москве. Как будто комната у меня всё же будет. Как нам повидаться? Может, приехать на несколько дней в Ленинград?
План "Библиотеки Поэта" утвержден. С Николашей будут заключать договор. Меня предупреждают, что в основном будет издаваться старое. Посмотрим.
Читая Осин архив, я увидела, что у него был период удушья, когда он рвался в судьи поэзии, хотя ведь это не ему было делать – ведь сам-то он подсудимый1. Это период статей в "Русском Искусстве", где все оценки всех поэтов кривы и косы2. Здесь был какой-то роковой момент, когда что-то, похожее на голос Городецкого3, прорывалось у него. Это мгновение – и ужасно горькое. Когда он собирал книгу статей, я спросила его, почему он не печатает статью из "Русского Иск [усства]"4. Он сказал: это не то. Больше я от него ничего не добилась. Только сейчас я увидела, что он именно от нее и присных отрекается в предисловии к сборнику статей5. Кроме этой статьи у него был еще ряд статей (о вас там нет ничего), где масса кривых оценок и глупостей, совершенно на него не похожих6. Тут в чем дело: когда у него влюбленность в чьи-то стихи – у него голос поэта. Когда он отмахивается от чужих стихов – он сам не свой: онемел бы в Городецкого. По-моему, именно за это он расплатился периодом, когда он не писал стихов, – этим удушьем. За то, что был умным. Я вспоминаю, как это удушье приходило. Это были счеты с лефом7: "Вот у Асеева есть рифма, а у меня нет…". Я и тогда понимала, что о хорошей рифме ему полагается заботиться в шуточных стихах. Затем какой-то Голосовкер (это не леф) спросил его на бульваре: "Какие стихи вы сейчас пишете?" И он уверял, что уже не может писать стихов из-за Голосовкера и т. п. Потом (уже гораздо позже, когда все время сочинял) он мне сказал, что у него всё время – был ли он в своих или в чужих стихах – был какой-то деревянный звук в ушах – вроде Асеева. А когда всё это ушло, он всё хотел, чтобы сам Кирсанов признал его. Я смеялась и дразнила его, но сейчас я вдруг что-то поняла, читая архив. Именно это назойливое волнение, страх остаться одному и метание в оценках других и себя, когда наступал со своими мерками Леф. Это, кстати, не только в статьях о стихах, но и о прозе – какие-то губительные боковые ходы ("мое прямое дело тараторит вкось"8). Период журнализма (оценочные статьи о стихах [26] ,это двадцать второй, кажется, год), он мне как-то сказал ("Когда был Лежнев и все эти статьи"), стоил ему не меньше, чем переводы. Даже больше. А я не поняла, а сейчас увидела (увидела на статейке о прозе), что это правда.
Я вам пишу, потому что именно что-то, напомнившее мне гнусный голос Городецкого, испугало меня, я вспомнила, как у нас с Осей всё рвалось в эти два, кажется, года. Как в "Шуме времени" где-то тоже что-то такое прорвалось и т. п. (голос – пересмотр чего-то, между прочим, школы). Была, очевидно, страшная минута, когда он мог стать Городецким (кстати, его – и потом – раздражал Шкловский. Он говорил, что он противопоказан всякому поэту. Бриковские истины у нас изрекал всегда Шкловский10. Огорчившая меня статья о "Серапионовых братьях"11 – она сплошные перевернутые прогнозы). К статьям в "Русском Искусстве" я относилась как к чему-то случайному, вспоминая всё прямо противоположное, что он всегда – потом и раньше – говорил. Теперь я вижу, что это был роковой момент – он тогда мог погибнуть. Этого больного очень мало – это тонет в жизнеутверждающем (чудные фельетоны о Сухаревке, о Киеве, о Батуме12 и т. п.). Если б я не знала Городецкого, я бы, может, не увидела бы этого. Но – увы! – я его видела – и поняла. Жаль, что я тогда была молодой дурой.
Я действительно должна заставить Николашу записать с моих слов всё, что я знаю о его настоящих оценках и о том, почему появились вступительные строчки о "случайных" статьях перед сборником статей, который он выпустил. Он тогда злился, когда его уговаривали издать "полный" сборник статей; таких разговоров при мне было несколько. Затем он собрал сборник статей и фельетонов для какого-то издательства в Киеве (там был Ушаков), и эти разговоры повторились (26 год)13. Женя тоже их помнит. Переписанную статью из "Р [усского] Иск [усства]" он сразу порвал и не оставил ее в архиве – и еще ту статью о прозе, о кот[орой] я пишу (там ничего особенного – о фольклоре у Серапионов). Но у Жени нашелся второй экземпляр (о прозе) и я его бросила в архив. Вот сейчас и прочла.
Всё это письмо очень бестолково. Вы выбросьте его. Но просто это продолжает наш разговор о статье о поэзии в "Р [усском] Иск[усстве]", и я вдруг поняла, что это не какая-то глупая случайность, а просто момент – быть или не быть. И я поняла, как вы были правы, когда сказали, чтобы я записала, как он относился к статьям "случайным" и каковы у него были постоянные, а не "случайные" оценки. Как хорошо, что мы встретились в Детском Селе в тот год…14 После этого "городецкое" и "лефовское" отступило навсегда. Не было даже самых крошечных рецидивов. Каким вы были молодцом в отношениях с Осей – до чего вы были умнее всех мужчин. Целую вас.
Надя.
Письмо выбросьте. Я постараюсь всё записать толково и передать в Союз Писателей с архивом и подготовленным собранием. Это в биограф [ической] справке, которую должна составить комиссия по наследству.
Ануш, голубка, я почему-то вам всё выложила и ничего не сказала о себе и не спросила о вас. И вообще я, по-моему, пишу вам в первый раз в жизни. Письмо дурацкое. Я бы сказала всё гораздо толковее. И жаль, что теперь, понимая, я не могу уже сказать этого Осе.
А Вы в Москве не будете? Как быть? Я приеду в Москву и позвоню.
ОР РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 892. Л. 13–14 об. Впервые: Крайнева, 1991. С. 99-100.
1 Интересно, что здесь под периодом удушья Н.Я. подразумевает не 1925–1930 гг., когда О.М. не писал стихов, а предшествующие им 1922–1924 гг., когда сочинение стихов сочеталось с большим объемом прозаических и критических текстов.
2 Речь идет о статьях О.М. "Буря и натиск" и "Vulgata. Заметки о поэзии" (журнал "Русское искусство". 1923. № 1 и 2), "Литературная Москва" и "Литературная Москва. Рождение фабулы" (журнал "Россия". 1922. № 2 иЗ).
3 В дальнейшем Н.Я. дала обоснование случайности связи С.М. Городецкого и акмеизма как литературной группы (с. 192), а посвященную ему главу во "Второй книге" назвала "Лишний акмеист".
4 Речь идет о статье "Буря и натиск"; при подготовке сборника "О поэзии" О.М. снял ее в наборной рукописи.
5 В предисловии к сборнику "О поэзии" О.М. писал: "Случайные статьи, выпадающие из основной связи, в этот сборник не включены".
6 См. примеч. 2.