Но мало кто знает о цельности ее характера, о ее бескомпромиссности во всем. Будучи не удовлетворенной тем, что происходит в театре, она перестала принимать какое-либо участие в общественной жизни, отказалась от обсуждений спектаклей на художественных советах, хотя в личных беседах с Ульяновым, ему, как руководителю театра, высказывает свою точку зрения. Она осталась верна памяти своего мужа Исая Исааковича Спектора, тоже многосторонне одаренного человека, бывшего директором-распорядителем, а фактически - руководителем нашего театра. Хотя он и не вторгался в художественную сферу, тем не менее, очень помогал Юлии Константиновне, и она оправдывала эту помощь.
Ведущее положение в театре занимали и сестры Пашковы. Галина Пашкова, актриса замечательного лирического дарования, к глубокому сожалению, прозвучала лишь в своей ранней молодости. Она была неподражаемая мадемуазель Нитуш. Великолепно играла в спектаклях "Шел солдат с фронта", "Приезжайте в Звонковое" и "Макар Дубрава" по пьесам Корнейчука. Получив творческое признание, Галина Пашкова стала претендовать на такие роли, которые были ей не свойственны. Человек упрямого характера, она отказывалась от других предлагаемых ей ролей, но взамен не получала ничего и вскоре перестала участвовать в репертуаре. Ее творческая судьба была сломана.
Младшая сестра, Лариса Пашкова, долго существовала в театре на первых ролях. Театр был для нее всем. Она не променяла бы его ни на что. Когда Лариса по трагической случайности попала под машину, с повреждением таза и переломом костей она, лежа в больнице, думала не о том, как ей выздороветь, а том, что она будет делать в театре, если останется неполноценной. Решив, что она будет немножко хромать, она выдумала, вернее, нашла себе роль Жервезы в "Западне" Эмиля Золя, где героиня является хромоножкой. И театр поставил "Западню", я в этом спектакле был партнером Ларисы Алексеевны и испытал большую радость от общения с настоящим талантливым человеком, который не грезит ежеминутно о славе, а занимается делом, работает на искусство. Слава, если ты ее заслуживаешь, сама тебя находит. Я знал многих, тоже достаточно одаренных актеров, которые хлопотали о том, как бы задавить партнера. Лариса Пашкова всегда играла для партнера и таким образом, как это ни парадоксально звучит, выявляла себя.
У спектакля "Западня" была сложная творческая судьба. Идея принадлежала Пашковой, инсценировку сочинил Евгений Евгеньевич Федоров, а в качестве режиссеров-постановщиков выступали Шлезингер и я. При этом я был еще исполнителем роли Купо. Сделали первый акт. И наши мытарства начались сразу после того, как мы его показали художественному совету и, естественно, Рубену Николаевичу Симонову. Мы получили одобрение, но дальше нас не пускали, не давали репетировать. Я уж не помню подробностей того, как это все складывалось, но причиной явилась ревность наших режиссеров. После нашего показа их режиссерские амбиции вдруг стали фонтанировать с необычайной силой. Они интриговали, не стесняясь, белое называли черным, зажимали на лестнице Рубена Николаевича и пытались ему что-то внушить. Мы то репетировали, то наши репетиции отменялись, то нас выпускали на сцену, то не выпускали. В итоге мы были вынуждены обратиться за помощью к Симонову. И Рубен Николаевич стал нам помогать… не прочитав произведения!
Золя принадлежал к литературному течению, именовавшемуся "натурализмом". А в романе "Западня" изобразил конкретное явление - пьянство, протестуя против "зеленого змия", который пожирал тогда Францию, а сейчас обосновался в России. Поэтому и атмосферу, и колорит спектакля, по нашим понятиям, нужно было выстраивать в соответствии с авторским замыслом романа. И мы, работая над инсценировкой, старались это учитывать.
Рубен Николаевич пришел репетировать, и, когда вышел актер, игравший любовника, он вдруг остановил его и, обращаясь ко мне как к режиссеру, громко и уверенно провозгласил: "Ну что вы, дорогой мой! Как вам не стыдно! Володя, вы же были во Франции, вы же знаете эти кабачки! Прекрасные! Веселые! Понимаете?!" И попытался привнести в спектакль этакий праздничный колорит в духе импрессионизма. Мы были озадачены, но прислушались. И потом, когда уже какая-то часть спектакля у нас была готова и уже сооружена была для нее декорация, Симонов репетировал, и в одном месте у него появились затруднения с мизансценой, а у нас эта сцена была решена. Шлезингер хотел показать нашу мизансцену, а я говорю: "Володя, не надо. Мы сейчас посмотрим, как Рубен Николаевич сделает, а потом покажем, как мы предлагаем". Симонов услышал это, молча и стремительно спустился вниз, к режиссерскому столику, схватил колокольчик и как запустит его!.. "Что это, понимаете ли?! Это что, вы будете принимать у меня работу, понимаете ли?! Что значит, вы посмотрите?! Все, я отказываюсь с вами работать!" И не стал репетировать, ушел. Мы были в отчаянии, и больше всех Лариса Пашкова. Я понял, что за продолжение этой работы она готова отдать все, даже поступиться совестью. Ей важно было выйти на сцену. Это ценное актерское свойство - стремление вынести наработанное на зрителя. Но я ни в чем не хочу укорять Ларису Алексеевну - она была великая труженица и великая актриса.
Какое-то время мы не знали, что предпринять, и вскоре со всех сторон на нас посыпались советы, а услужливых советчиков в театре всегда бессчетное количество. Советуют: "Пойдите, попросите прощения у Рубена Николаевича". - "А за что? За что нам просить прощения?" - "Пойдите, пойдите, и все уладится".
Короче говоря, через три-четыре дня мы заходим в буфет, где сидел в это время Рубен Николаевич, с покаянными речами, я и Шлезингер. Он очень спокойно нас выслушал, хохотнул и сказал: "Ну, вы понимаете, у меня есть функция не только режиссера, но и воспитателя. Я должен вас воспитывать, понимаете ли".
И после этого возглавить работу над "Западней" предложили Евгению Рубеновичу Симонову, а нас, конечно, отстранили от режиссуры. Евгений Рубенович прочитал роман, подробно ознакомился с инсценировкой и сделал спектакль, который шел около восьми лет. На торжественном банкете в честь премьеры все восхваляли постановщика, а о том, что начинали спектакль я и Шлезингер, не было упомянуто ни словом. Забыла об этом и Лариса Алексеевна.
Юрий Васильевич Яковлев начал свою актерскую карьеру в театре с высокой ноты, замечательно дебютировав в спектакле "Леший" по Чехову (начальный вариант "Дяди Вани"). После этого он стал непременным участником всех постановок Александры Исааковны Ремизовой. Мы с ним были партнерами, начиная со сказки Маршака "Горя бояться - счастья не видать", где я безуспешно начинал репетировать, поскольку не мог найти для себя характерную опору в роли. И поначалу царя Дормидонта играл Рубен Николаевич.
Сказка долгое время держалась в репертуаре, и Рубену Николаевичу быстро это надоело, и потом царя все-таки играл я. А заморского королевича, очень мило, обаятельно, с удивительнейшим юмором, играл Юрий Яковлев. Он и Тарталью в "Принцессе Турандот" играл ярко, скупыми выразительными средствами, точно попадая в жанр. И могу сказать, что Юрий Васильевич - удивительно легкий партнер, с ним никогда не было проблем - где встать, куда сесть, что сказать. И актер он блестящий, с широким творческим диапазоном - он мог играть все, от водевиля до трагедии. И до боли обидно, что этот праздничный талант нередко омрачался общеизвестным российским недугом, который очень мешал и ему, и театру. Он мог за час до спектакля, приехав с каких-то своих гастролей, позвонить в театр и сказать, что он "болен" и играть не в состоянии. Как-то из шестнадцати назначенных спектаклей он не пришел на восемь. Есть чему огорчаться. Но если говорить о его актерском искусстве - во многих ролях он был незаменимым и поэтому занимал одно из центральных мест в течение долгого периода существования театра имени Вахтангова. И, надеюсь, это будет продолжаться.
Глава девятая
Гастроли. Гастрольная компания. Анекдоты про А. А. Яблочкину. Василий Сталин. Банкет в ресторане "Горка". Озорные последствия банкета. Речевая игра. Поездка в Париж. Дешевый стриптиз в день рождения Ленина. Германия, Греция. "Консервная лихорадка".
Дружество в театре Вахтангова складывалось по склонности душевной в результате двух факторов - гастролей и летнего отдыха, на который мы выезжали после окончания сезона.
На гастроли мы ездили каждый год. В прежние времена они бывали очень длинными, и в таких городах, как Киев, Минск, Рига, Сочи можно было хорошо пожить.
В нашу гастрольную компанию входили Борисова и Спектор, Казанская, Ульянов и мы со Шлезингером. Примкнул к нам и Греков. А группировались мы вокруг Галины Львовны Коноваловой. Женщина активная, энергичная, она являлась для нас и притягательным центром, и организующим звеном. Сейчас Галина Львовна заведует труппой театра Вахтангова, которому верой и правдой служит с молодых лет. Совсем недавно она выпустила книгу, в которой удивительно талантливо представила как доомский период театра, так и время его эвакуации. Эта книга сделана человеком из хорошей детской, человеком, глубоко чувствующим все события и великолепно их изложившим. И в ней можно найти замечательные человеческие характеристики и тонкое описание взаимоотношений в труппе в те непростые для всей страны годы.
Говоря о Галине Львовне, нельзя не вспомнить о ее муже, очень хорошем актере, милейшем и обаятельнейшем человеке Владимире Ивановиче Осеневе. У них была замечательная, дружная семья. Владимир Иванович обожал Галину Львовну и их дочку Лялю. И когда он умер, казалось непонятным, как Галина Львовна будет существовать без него. Говоря об Осеневе, нельзя переборщить в превосходных степенях - его достоинств не перечесть. Человек исключительной порядочности во всем, он был предан театру, семье и самому себе.
Непревзойденным остряком в нашей компании был Шлезингер. Он привносил в общение бездну юмора. Почти все свободные от спектаклей часы мы проводили вместе, и наше единение было основано на любви, дружбе и обсуждении различных гастрольных впечатлений.
Как-то мы в течение месяца гастролировали в Сочи. И в это же время приехали туда Николай Афанасьевич Крючков и его друг Марк Бернес. Николай Афанасьевич долгие часы проводил в море, на рыбалке, а мы: Бернес, Шлез и я - целыми днями купались, лежали на пляже, занимая себя всякого рода шутливыми импровизациями. И тогда у нас родились короткие юмористические рассказы про старейшую актрису Малого театра Александру Александровну Яблочкину, которые позже стали фольклором и возвратились к нам в виде анекдотов. Но сочиняли их мы. Яблочкина тогда являлась для нас театральной достопримечательностью. В старости она многого не понимала из того, что происходит вокруг и, в частности, путала аббревиатуры, которыми со времен революции изобиловала наша жизнь. Мы импровизировали: "К Яблочкиной приходит актер и просит ее посодействовать, чтобы его не забрали в армию. Яблочкина звонит в военкомат и говорит: "Товарищ военкомат, это говорит народная артистка СРФСМ Яблочкина! Товарищ военкомат, у нас большое несчастье, Васю должны взять в армию. Помогите, пожалуйста!"" Или еще одна импровизация: "Как старейшине Малого театра Яблочкиной часто предлагали выступить на важных представительных встречах. А поскольку по возрасту и своим ощущениям она принадлежала дореволюционной эпохе, речи ее выглядели соответственным образом. Она говорила: "Дорогие товарищи! У нас в Малом театре всегда бывали князья, графы, бывали их императорские величества…" В это время ей подсказывают: "и рабочие!" - и она тут же подхватывает: "…и рабочие! И рабочие! И рабочие!"" Так мы развлекали себя и наших близких.
Был и такой, вполне реальный случай. В день восьмидесятилетия Яблочкиной, который праздновался в ВТО, мы с Ниной Павловной Русиновой, хорошо ее знавшей, в антракте подошли за кулисами к юбилярше, чтобы лично поздравить.
- Александра Александровна! Поздравляем вас! Как вы хорошо выглядите!
- Ну что вы! - отвечает Яблочкина. - Как можно хорошо выглядеть в свои семьдесят три года?!
На своем-то восьмидесятилетии!
В тот же раз в Сочи приехал Василий Иосифович Сталин. Ну, сын Сталина есть сын Сталина. Его окружение, да и всякое мало-мальски начальствующее лицо, всегда без лишних комментариев исполняло всякое его желание. Захотел он поохотиться, и ему тут же прислали из Москвы собаку самолетом. У Василия Сталина своя была форма общения. А общались мы с ним через Крючкова, с которым он дружил.
Василий Сталин тогда увлекся некоторыми нашими барышнями и как-то в известном сочинском ресторане "Горка" решил устроить банкет в нашу честь. Когда мы пришли, "Горка" постепенно стала пустеть. Это уполномоченный КГБ некий Иван Иванович дал задание своему штату. А те попросили всех, не принадлежащих к нашей компании, быстренько рассчитаться, и мы остались одни.
Гуляли чрезвычайно долго и обильно. И что характерно, совершенно безнаказанно. Из старшего поколения присутствовали Горюнов и Понсова. Естественно, выпивали, закусывали, потом опять выпивали. Потом, помню, совершали акт сожжения чьего-то галстука, бывшего совсем некстати в это жаркое время года. В конце вечера нас было велено проводить по домам. И мы вышли из ресторана в сопровождении соответствующей охраны. По дороге я с кем-то задирался, стукнул по какой-то машине. Оттуда сразу выскочили два крепких мужика, но я прошел сквозь них, как "человек, который проходит сквозь стену" (был такой фильм), потому что мой сопровождающий быстро локализовал назревающий конфликт. Он просто показал им маленькую красную книжечку сотрудника КГБ. Тогда это на многих действовало парализующе. Так я куролесил по дороге вплоть до самого дома, где мы с Евой, как называла себя моя первая жена Нинель Мышкова, снимали квартиру. Дома тоже долго не мог угомониться, начал разбрасывать горшки с цветами… Еве с трудом удалось меня урезонить. Это, конечно, из ряда вон выходящий эпизод, но он был.
В театре Вахтангова были актеры, которые и общение вне сцены нередко превращали в некую игру и поддерживали ее на протяжении всей жизни. Например, Горюнов разговаривал все время с характерностью старого еврея: "Как ти живещ, Вовка? Как ти живещ, Женька?" То есть, постоянно валял дурака и при этом картавил. У Горюнова отец был русский, а мать - еврейка. И он понимал тонкости еврейского говора. Дело, разумеется, не в происхождении, а в том, что вот такая была игра - своеобразный актерский кураж. В свою очередь, Евгений Симонов и мы со Шлезингером эту игру в речевую характерность подхватили. Но подошли к ней творчески. Сначала разговаривали с акцентом местечковых евреев, потом с грузинским акцентом. Позже, когда появилась военная кафедра, мы усложняли игру - используя какой-нибудь акцент, мы разговаривали друг с другом как командующий с начальником штаба. Потом, не меняя субординации, переходили на другой акцент и так далее. Короче, использовали любые возможности игры в зависимости от ситуации, в которую попадали.
Однажды на своей машине мы поехали к студентам на военные сборы. Кстати, о машине. Свой первый автомобиль, "Москвич", я выиграл у Михаила Ульянова на спичках. В свободной продаже тогда машин не имелось. Можно было купить только по "разверстке". В то время забракованные на заводе легковые автомобили распределяли по предприятиям и организациям. Дали и нашему театру один, который мы и разыграли с Ульяновым. Я выиграл. И потом некоторое время, довольно непродолжительное, ездил на нем. Но за мной должен был бежать механик с запасными частями, потому что мой автомобиль постоянно ломался.
Отправились мы со Шлезингером на этом "Москвиче" к студентам на военные сборы. А ехали мы из Переделкино, где оба снимали дачи. Так вот я был "командующим", он - "начальником штаба". Жен мы называли: "супруга командующего" и "супруга начальника штаба". Так мы развлекались!
Все наши гастрольные поездки за рубеж, куда бы то ни было, были организованы по одному четкому принципу - помимо необходимой в дороге одежды и галантерейной мелочевки, мы нагружались огромным количеством консервированного продукта - кто сколько мог поднять. Ведь суточные, в виде иностранной валюты, давались нам, по моему убеждению, только для того, чтобы мы знали, как она выглядит. И отечественные консервы были вынужденной мерой безопасности, гарантом того, что мы не умрем с голоду в чужой стране, что у нас будет чем поддержать свои силы и не завалиться в обмороке на гастрольных подмостках. Режим питания за границей у нас соответствовал приблизительно такой схеме: завтрак - полагающаяся каждому постояльцу чашка казенного кофе с сэндвичем, приправленным шматом колбасы из московских припасов; обед - банка консервов с куском хлеба, купленным за валюту; ужин - банка сгущенного кофе, разбавленного водой из-под крана. И этот немудрящий напиток у нас назывался "глясе".
Когда театр отправился на гастроли в Париж, то мы, развлекаясь, въехали в него в образах "военачальников", которые попали в логово врага. К слову сказать, это был шестьдесят первый год, самый разгар холодной войны. Наша страна была абсолютно изолирована от остального мира, и мы мало знали о том, как живут люди в других государствах.
Мы ехали на автобусе по Парижу и удивлялись - почему все магазины выставляют свои товары наружу, на улицу? На наших лицах было написано недоумение - почему не воруют? Как это так?!
Поселили нас в гостинице на Place de la Republique (площадь Республики), в самом "чреве" Парижа. Мы с Володей Шлезингером обосновались, как всегда, в одном номере. Взбодрившись казенным завтраком, мы переоделись в самое лучшее и вышли на прогулку.
Площадь Республики - это довольно большое городское пространство с ресторанами и бистро, с развлекательными аттракционами, с толпами людей, со снующими повсюду гадалками, со всевозможной торговлей. Там можно купить все! Нам и хотелось все купить! Такое изобилие было нам в диковинку!
Воодушевленные этой поездкой, Парижем, мы чувствовали себя по-праздничному, легко и непринужденно. Шагая по площади Республики, я говорю: "Шлез, как я выгляжу? Сливаюсь с толпой?" Он кивает утвердительно и в свою очередь спрашивает: "А я как?" Я развеиваю все его сомнения. И, таким образом, уверившись в своей чисто французской внешности, мы заворачиваем за угол, натыкаемся на новых торговцев и сразу же получаем: "Здравствуйте!".
Международный Парижский фестиваль искусств, ради которого мы приехали, открывался в театре Сары Бернар нашим спектаклем "Иркутская история". Мы со Шлезом не были заняты в этом спектакле. Поэтому решили посмотреть, как происходит открытие такого важного мероприятия.
В назначенный час у театрального подъезда скопилось большое количество машин и среди них наш "танк" "ЗИЛ-110" - машина нашего посла.
Парадная лестница в фойе была оформлена с подобающей торжественностью. На каждой ступеньке с обеих сторон стояли гвардейцы с шашками наголо - почетный караул. Публика, поднимающаяся по этой лестнице, отличалась большим разнообразием в одежде: мужчины во фраках с белыми крахмальными манишками, в праздничных костюмах, в костюмах попроще и, наконец, в свитерах. Наряды женщин я описывать не берусь. Среди них мы видели Марину Влади с сестрой.
Любопытно, что когда эта праздничная толпа собралась за кулисами, - а это были, в основном, русские эмигранты, - я услышал великолепную русскую речь, о существовании которой даже не подозревал. Как она резко отличалась от того стертого, упрощенного языка, на котором мы теперь говорим! Как же много мы потеряли!